| Однако эта победа только ускорила войну никейцев с французами. Генрих Фландрский узнал, что на землях бывшей Византийской империи были распространены послания Феодора I, в которых тот предлагал всем грекам объединиться под своими знаменами, чтобы отвоевать от «собак-латинян» священный для византийцев Константинополь. Такая постановка вопроса находилась за гранью понимания Латинского императора – он искренне недоумевал, зачем Феодору I Ласкарису, имевшему богатые земли и устойчивое положение, рисковать всем благополучием ради призрачной идеи восстановления Византии. Так или иначе, но Латинский император решил навязать своему противнику собственную военную стратегию, а потому, спешно собрав войска, первым двинулся в поход на Никею. Уже в июле 1211 г. ромеи потерпели поражение под Пигами, которую осаждало войско Ласкариса, а 15 октября 1211 г. – на реке Риндаке около Лопадия. После этого византийские мобильные отряды отваживались только на мелкие нападения и засады, причиняя тем не менее определенное беспокойство французам. 13 января 1212 г. Генрих Фландрский занял Пергам. Сначала он думал захватить резиденцию Ласкарисов – Нимфей, городок в 15 км восточнее Смирны. Но затем решил, что не имеет смысла отвлекаться от главной задачи. Французы повернули к Опсикию, надеясь захватить сильные крепости Лентианы и Пиманион. По счастью для византийцев, замысел Генриха Фландрского не удался, поскольку каждая победа доставалась тому высокой ценой. В частности, только задействовав все свои силы, Генриху удалось взять крепость Лентианы. Ее защитники покрыли себя бессмертной славой, 40 дней отбивая непрерывные штурмы без воды и пищи. Византийцы ели кожу со своих щитов, но не сдавались. Когда стены пали под стенобитными орудиями, Константин Ласкарис, начальствующий над ними, приказал зажечь огромный костер по периметру, и крепость продолжала держаться. Но герои не могли более удерживать оборону и летом 1212 г. сдали крепость латинянам 57 . Латинский император, сраженный мужеством «людей, посвятивших себя Аресу», поступил мудро: он отпустил военачальников – Константина Ласкариса и царского зятя Андроника Палеолога, а остальных воинов взял себе на службу. |
| В первые годы правления М. П. осложнилась внешнеполитическая обстановка на Востоке. М. П. состоял в союзе с монг. ханом Хулагу, врагами к-рого были мамлюкский султан Бейбарс I (1260-1277) и хан Золотой Орды Берке (1257-1266). Однако, потерпев поражение от Берке в войне 1264-1265 гг. (на стороне последнего выступил и болг. царь Константин I Тих Асень (1257-1277)), М. П. вынужден был заключить союз с Золотой Ордой и Египтом. После смерти Берке М. П. смог привлечь на свою сторону золотоордынского правителя Ногая, контролировавшего территории на Балканах, в 1272 г. император заключил с ним союз и выдал за него свою незаконнорожденную дочь Евфросинию. М. П. использовал военную помощь Ногая в борьбе с царем Константином I. Тесные отношения Византии с Ордой и Египтом сохранялись на протяжении всего царствования М. П., о чем свидетельствует частый обмен посольствами. Имп. Михаил VIII Палеолог. Роспись юго-вост. столба Архангельского собора Московского Кремля. 1652–1666 гг. Имп. Михаил VIII Палеолог. Роспись юго-вост. столба Архангельского собора Московского Кремля. 1652–1666 гг. Главная опасность для империи исходила от Запада, где вынашивались планы по восстановлению Латинской Романии . Союзником новых крестоносцев могли стать Сербия и Болгария, стремившиеся к расширению своих балканских владений за счет Византии. В этих условиях перед М. П. встала задача недопущения нового столкновения с латинянами, а также возвращения старых визант. территорий, еще остававшихся в руках эпирского деспота и западноевроп. правителей. Пытаясь дипломатическими средствами не допустить вторжения кор. Сицилии Карла Анжуйского, стремившегося к захвату К-поля, М. П. заключил союзы с царем Болгарии, королем Венгрии, золотоордынским ханом, а также заручился поддержкой папы Римского Григория X (1271-1276), вступив с ним в переговоры об объединении Римско-католической и К-польской Православной Церквей, решение о к-ром было принято на Лионском I Соборе . 16 янв. 1275 г. Лионская уния была официально провозглашена в К-поле, однако попытки М. |
| и во всех своих владениях в обмен на помощь флотом. Она не понадобилась: никейские войска вошли в К-поль без боя в ночь на 25 июля 1261 г. Латинская империя пала. Ее последний имп. Балдуин II и лат. патриарх со своим клиром бежали на Запад. С. П. Карпов Имп. Михаил VIII Палеолог. Миниатюра из Евангелия. XV в. (РНБ. Греч. 118. Л. 22) Имп. Михаил VIII Палеолог. Миниатюра из Евангелия. XV в. (РНБ. Греч. 118. Л. 22) II. Время Палеологов (1261-1453). С восстановлением В. и. началась эпоха правления последней визант. династии - Палеологов. Ее основатель Михаил VIII Палеолог (1259-1282), ставший визант. императором еще в период Никейской империи, был вторично коронован и помазан в соборе Св. Софии. Однако возрожденная империя была лишь бледной тенью державы Комнинов. Мн. территории на Балканах, занятые латинянами, болгарами и сербами, еще предстояло отвоевать, за что энергично взялся Михаил VIII, провозглашенный «Новым Константином». Но успехи были скромными. Дальновидный и умный политик, Михаил понимал, что главной опасностью являлся Запад, где папский Рим после потери К-поля постоянно призывал к новому крестовому походу против схизматиков-греков, сделав ставку на воинственного сицилийского кор. Карла Анжуйского, к-рый в 1273 г. готовился к нападению на Византию. К-поль был вынужден пойти на переговоры об унии Церквей как единственном средстве предотвратить войну с опасным и сильным противником. Уния, заключенная в Лионе (1274), давала надежду на сохранение мира между католич. гос-вами Запада и Византией. Герб с монограммой династии Палеологов. XV в. Миниатюра из Евангелия (РНБ. Греч. 118. Л. 3) Герб с монограммой династии Палеологов. XV в. Миниатюра из Евангелия (РНБ. Греч. 118. Л. 3) Объединение с католиками, вызванное политической необходимостью, раскололо население империи. Сближение с Западом нашло поддержку лишь у части придворной знати и высшего чиновничества, нек-рых представителей духовенства и интеллигенции. Уния была отвергнута и Церковью, и народными массами. Даже ближайшие родственники императора были в лагере непримиримых. |
| «Не это ли сочувствие души с неожиданными случайностями минуты составляет то, что называют гениальностью?» – спросил Палеолог. «Это то, что справедливо называется даром или талантом; но для гениальности этого еще мало. Если бы мне пришлось делать определение гениальности, я бы назвал ее ясновидением невыразимого. Посмотри Рафаэля: многие не хуже его выразили видимое; но кто яснее обозначил невыразимое, и кто выше его? Впрочем, вообще искусство не выражает ничего, а только обозначает, намекает на что-то. И напрасно изящное произведение называют воплощением мысли, как теперь мода выражаться. Оно только тень ее, ее второй отблеск. Оно так мало воплощение, мысль так мало живет в этих тенях, что ты можешь целую жизнь смотреть на картину и не видать ее основной мысли, можешь целый век слушать одну музыку и не понять ее значения, покуда не оглянешься назад, в глубину души, откуда эта тень упала на холст или струны». » Я не понимаю тебя, – сказал Палеолог: – разве наше тело не такая же тень души? А между тем душу в теле мы называем воплощенною». «Для нас, при нашем образе мыслей, это выражение истинно. Но ты не забудь, любезный друг, что наши теоретики не так думают». В продолжение этого разговора друзья возвратились домой. Леонард, желая еще больше объяснить свои мысли об искусстве, достал свой портфель, в котором хранилось богатое собрание его рисунков вместе с маленькими, мелко исписанными листочками, на которых хранились его стихи и разные мысли и минутные замечанья. «Да! – продолжал он говорить, перебирая страницы своего портфеля: – удивительно, как в наше умное и многостороннее время говорится столько несправедливого и одностороннего об изящном»... «Постой, Леонард! – прервал его Палеолог: – чей это портрет?» «Это? Это портрет одной знакомой мне дамы; ты не знаешь ее». «Почему-ж ты думаешь, что я ее не знаю? Мне кажется, это графиня Эльм..., с которой я ехал из Константинополя до Триеста». «Да, это графиня Эльм...». «Леонард, по какому случаю у тебя портрет ее?» «О, эту историю я расскажу тебе когда-нибудь... со всеми подробностями... вот: нашел! Философский вывод женщины, слушай!» |
| Летом 1261 г. вновь поднял мятеж Эпирский правитель Михаил II Ангел, буквально год тому назад принесший клятву верности Никее. Поскольку византийская армия была разбросана по различным направлениям, под рукой у Палеолога находился небольшой конный отряд численностью 800 всадников, который он предоставил кесарю Алексею Стратигопулу, поручив ему по дороге присоединить к себе разрозненные римские гарнизоны во Фракии и Македонии. Попутно он приказал полководцу пройти мимо Константинополя и немного потревожить латинян, чтобы держать тех в страхе. Переправившись через Пропонтиду, Алексей стал лагерем у Регия, где случайно встретился с греками, продавцами лошадей, направлявшимися из Константинополя с товаром. На всякий случай кесарь решил расспросить их о силах французов в столице, и те неожиданно поведали, что основная армия латинян отправилась в экспедицию на остров Дафнусий, а в самом городе остался лишь Балдуин II и небольшой гарнизонный отряд. Торговцы сказали также Стратигопулу, что знают тайный ход у храма Пресвятой Богородицы «У живоносного источника», через который одновременно могут пройти 50 солдат. Это было совершенно неожиданное открытие, но византийскому полководцу некогда было направлять вестовых в Никею, чтобы получать инструкции. Ранее как минимум трижды греки пытались вернуть свой любимый город, и каждый раз удача отворачивалась от них. И вот теперь она сама шла в руки. Стратигопул был смелым и опытным военным, а потому без сомнений решил рискнуть, понимая, что такой шанс дается только раз в жизни. Один день ушел на подготовку, а затем византийцы сделали смелую вылазку в город. Чтобы посеять панику среди латинян, они пустили огонь по крышам домов ночного Константинополя, предав пожару венецианские кварталы. Когда Латинский император Балдуин II проснулся и понял, что на город произошло нападение, он тщетно попытался собрать разбросанных по ночлегам и сонных французов. Никто не знал, какими силами и откуда в Константинополь проникли византийцы, а, как говорится, у страха глаза велики. Бросив знаки императорского достоинства, одержимый одной мыслью – спасти свою жизнь, Балдуин II спешно сел на лодку и отплыл, куда глаза глядят. К утру 25 июля 1261 г. Константинополь вновь стал византийским 240 . |
| Конечно, дело не только в особенностях карсавинского характера, но и в том, что многие надуманные сюжеты имеют под собой свои основания, но по разным причинам весьма искаженные. Таков, например, так никем и непроверенный сюжет под условным названием «Знаменитое родство». По многим признакам, Льву Платоновичу самому нравилась эта легенда, и он сам мог сообщить о своей причастности к роду знаменитого А. С. Хомякова . Дополнительный сумбур вносят множественные сайты самодеятельных любителей генеалогии. При попытках уточнить происхождение сведений у модераторов этих публикаций выясняется, что имя матери Л. П. Карсавина Анны Иосифовны помещено ими в генеалогическое древо Хомяковых не на основании архивных источников, а взято из тех же непроверенных статьей о Карсавине. Таким образом порочный круг «необоснованных обоснований» о знаменитом родстве замыкается и до сих пор остается таковым . Существует много причин усомниться в этом родстве и расценить утверждения Анны Иосифовны Карсавиной о родстве с Хомяковым и Софьей Палеолог как благородный «привой» к вполне заурядному родословному древу для придания ему орнаментальности. Иначе почему средняя дочь Ирина Львовна Карсавина в своих записях истории семьи, полных всевозможных мелких бытовых подробностей, сообщает о своем прадеде Иосифе Хомякове так странно кратко, крайне отрывочно: «Отец бабушки Ани был моряком, капитаном корабля и страшный игрок. Женился он на Марье Семеновне Палеолог. Предок моей прабабки М. С. был младшим братом Софии Палеолог, жены Ubaha III. М. С. родила троих детей: сына, неизвестно как выпавшего из семейных преданий — о нем я ничего не знаю, и двух дочерей Раису Иосифовну и Анну Иосифовну. Очень скоро прадед мой проиграл все свое и женино состояние, сошел с ума и, наконец, застрелился» . Как видно, Анна Иосифовна при всей своей гордости родством не сообщила близким даже отчество своего отца Иосифа Хомякова. Можно предположить, что источником этой легенды, на основании которого мать Льва Платоновича допустила возможность, а потом и сама уверовала в свое родство со знаменитым славянофилом, стал опубликованный в 1896 г. биографом А. С. Хомякова В. Н. Лясковским обстоятельный очерк. Из него широкая общественность смогла узнать о разгульном характере деда Алексея Степановича, о карточной страсти его отца и о потере наследства по причине проигрыша. Степан Александрович был отставным поручиком гвардии . В. Н. Лясковский в своем очерке упомянул и Федора — старшего сына Степана Хомякова , у которого действительно был сын Иосиф, 1825 года рождения, умерший в 40 лет. Среди проживавших в Санкт-Петербурге нам удалось обнаружить только одного поручика Иосифа Хомякова, но Евстафьевича. К тому же запись о нем относится к 1868 г. , т. е. через 3 года после кончины Иосифа Федоровича. Так что у исследователей остался широкий простор для проверки генеалогии семьи Карсавиных, тем более что, по свидетельствам, Платон Константинович в молодости писал свою фамилию через первую гласную «о» . |
| Софии. Новая династия упрочилась. О сыне Ласкаря не было помина. Старый царедворец Акрополит хотел было в торжественной речи просить царя короновать и его 2-летнего сына Андроника; но Палеолог поостерегся от этого шага. Кесарю Стратигопулу были оказаны неслыханные почести. Его имя должно было поминаться в церквах вместе с царским в течение целого года. Таков был вкратце ход событий. Возвращение Константинополя произошло при случайных обстоятельствах, но случайным оно не было. Оно могло случиться и ранее, при Феодоре II; но последний Ласкарь не спешил с этим так, как Палеолог. Ласкарю был дорог Нимфей и никейский режим; Палеологу нужен был Константинополь и реставрация старого византийского двора в старой столице, чтобы упрочить свой престол. Не только материальные силы, собранные Ласкарями, сделали неизбежным переход Константинополя в греческие руки, но главным образом крушение примирительной политики Генриха Фландрского, органически связанное с объединением греков в двух национальных центрах, эпирском и никейском, вокруг Ангелов, Комнинов и Ласкарей, из коих первые скоро уступили первенство вторым. Так как латиняне составляли немногочисленный правящий и купеческий класс и в сельском населении имели не опору, но враждебный элемент, направляемый православной Церковью и развившейся национальною идеею, то падение латинских государств, одного за другим, было лишь вопросом времени. Акрополит понял это верно, назвав латинское завоевание болезнью. Последствия перехода Константинополя в греческие руки были скоро учтены и греками, и Западной Европой. Прежде всего для Палеолога это была блестящая удача. Он был возведен на трон теми политическими элементами, которые наиболее были заинтересованы в реставрации империи Комнинов и Ангелов: высшим духовенством, книжными людьми, знатью и наемными войсками. Им был нужен старый двор и древняя мировая столица. Народ в Малой Азии, население не только Никеи и Нимфея, но всей Вифинии и Фригии мыслило иначе. Уходила близкая к народу власть, простой, родной двор, деливший с народом радости и горе со времен первого Ласкаря, патриархально-хозяйственный режим Ватаци и его сына, когда всякий приходил с жалобою к царским воротам, когда у самого царя можно было найти управу против сильных людей; уходила твердая власть, знавшая местные отношения, охранявшая народ и от властелей, и от турок на границе, и от хищных латинских купцов, охранявшая местное производство; миновала царская власть, не разорявшая население поборами, сложной финансовой системой и присланным издали алчным чиновничеством, наоборот, покрывавшая государственные расходы из богатой казны крупнейшего в стране хозяина. |
| Скачать epub pdf Предисловие Личность и писания византийского императора Мануила II Палеолога (1350–1425 г.) еще не были предметом специального изучения русской церковно-исторической науки. Правда, в историях Византии, написанных нашими знаменитыми византологами: у Васильева 1 , Георгиевского 2 и особенно у Успенского 3 , мы находим общия описания деятельности и эпохи императора Мануила. Этим все и ограничивается. Что касается многочисленных писаний ученого и благочестивого царя, то ни одно из них не было переведено ни на какой язык, кроме латинского, нам не удалось обнаружить ни одного из его сочинений в переводе на какой нибудь современный язык; так и в библиографическом обзоре русских патристических текстов, сделанном покойным архимандритом Киприаном (Керн) 4 не имеется русских переводов сочинений Императора Мануила. Западная церковно-историческая наука, имевшая большия возможности, в большей мере и оценила значение личности императора Мануила Палеолога и его писаний. Интерес к сочинениям сего ученого православного Монарха возник на Западе издавна. Итальянский монах 17-го века Ипполит Марачи (Maracci) сделал перевод на латинский язык двух его сочинений, посвященных Божией Матери: слово на Успение и молебный канон по поводу угрожавшей Константинополю опасности 5 . Фабриций (17 в.) в своей монументальной “Bibliotheca Graeca” приводит все известные ему сочинения царя Мануила 6 . Минь поместил целый ряд сочинений царя Мануила в 156-м томе греческой серии «Круга Патрологии», латинские переводы монаха Марачи, биографическия данные о царе Мануиле, а также выдержки из Фабриция. Легран издал 64 письма императора Мануила и греческий текст молебного канона Божией Матери 7 , который доселе был опубликован лишь в латинском переводе монаха Марачи. Мгр. Жюжи поместил греческий текст Слова на Успение (известный доселе также лишь в латинском переводе) в 16-м томе “Patrologia Orientalis”, присовокупив предисловие к сему 8 . Недавно были изданы два важнейших документа, относящихся к деятельности императора Мануила в Фессалониках в 1382–7 гг.: письмо его к Кавасиле и Речь к гражданам Фессалоники 9 . |
| Черноусов, пишет: “Трезвый, скромный по отношению к себе самому, широко развитый, правдивый и при всем своем патриотизме сравнительно беспристрастный, Дука будет служить превосходным руководителем для понимания истинного положения лиц и событий.” 1126 Афинянин по происхождению, Лаоник Халкокондил, или Халкокандил, иначе, в сокращенной форме Халкондил, 1127 поставил в центре своего труда, как известно, не Константинополь и не двор Палеологов, а молодое и сильное османское государство. Он написал “Историю” в десяти книгах, излагающую события с 1298 по 1463 гг., или, если точнее, до начала 1464 г. 1128 В ней он дал не историю династии Палеологов, а историю османов и их государей. Лаоник был вынужден бежать из Афин, время до турецкого завоевания он провел в Пелопоннесе, откуда направился в Италию, однако, более вероятно – на Крит, где и написал свою “Историю.” Поставив себе за образец в смысле языка Геродота и Фукидида, Лаоник в своем интересном труде дал пример того, как даже грек может только внешне изучить древнегреческий язык, не будучи в силах его одухотворить. Подобно Фукидиду, он вкладывал в уста своих героев речи, которые, естественно, являются чистым вымыслом. Довольно много информации, часто не всегда точной, Лаоник сообщает о народах и странах Западной Европы. 1129 По словам его новейшего биографа, “он описывает с редким беспристрастием, в той части света, где расовые ненависти столь сильны, происхождение, устройство общества и государства и триумф самого большого врага своей страны и распространяет свой рассказ за пределы греческой империи на сербов, боснийцев, болгар, румын, с интересными и любопытными отступлениями, совсем в стиле Геродота, о нравах и обычаях Венгрии, Германии, Италии, Испании, Франции и Англии. Это большое разнообразие оправдывает замечание одного критика, заявившего, что у Лаоника есть дар пробуждать наше внимание, вызывая у нас любопытство, и не позволять нам засыпать над его книгой.” 1130 Наконец, Критовул, подобно Лаонику, неудачно подражая Фукидиду, написал хвалебную историю Мехмеда II, излагающую события с 1451 по 1467 гг. |
| В тот же день остатки разгромленных и деморализованных французов достигли острова Дафнусий. Латиняне не стали терять времени и, срочно погрузившись на корабли, отплыли к городу, надеясь штурмом вернуть его обратно. Однако толком никто не знал, какими силами византийцы захватили его, а опытный Алексей Стратигопул постарался создать видимость многочисленного войска. И когда латиняне подплывали к стенам, из-за бойниц на них смотрели копья. На самом деле Алексей привлек местных жителей, восторженно приветствовавших свержение ненавистных латинян, переодев их в воинов и кое-как вооружив. В конце концов, боясь потерпеть сокрушительное поражение, последние остатки французской армии отплыли в Италию, печально сообщая страшную для Запада весть о кончине Латинской империи 241 . Сам Михаил VIII Палеолог в это время спал в своем дворце в Никее, когда вдруг среди ночи получил известие от своей сестры Ирины, принявшей монашеский постриг с именем Евлогия. Ее служитель случайно по дороге узнал об этом замечательном событии и поспешил обрадовать госпожу. Сестра ворвалась в спальную комнату Михаила VIII и громко крикнула: «Государь! Ты овладел Константинополем!» Палеолог очнулся, но ничего не понял. Тогда Евлогия произнесла: «Встань, государь, Христос даровал тебе Константинополь!» Срочно император созвал сановников, испрашивая у них, насколько верны выслушанные им известия. Как обычно, мнения кардинально разделились: кто-то уверял, что так все и есть, другие утверждали, что такой подвиг невозможен. Неизвестность давила на всех еще сутки, и лишь в следующую ночь прибыл гонец от Алексея Стратигопула с письменным известием об освобождении Константинополя 242 . Во все концы уже не Никейской, а Римской империи понеслись гонцы с царскими грамотами. «Вы знаете, – писал Палеолог, – мужи, подданные Римского царства, и вельможи, и сродники наши по крови, и простолюдины, что некогда предки наши по попущению Божьему изгнаны были из отечества итальянцами, будто бурным ветром, и как стеснены были пределы нашей Империи. Наша область ограничивалась Никеей, Бруссой, Филадельфией и окрестными странами. Да и этим нельзя было владеть безопасно, пока недоставало нам столицы. Кто только ни нападал на нас, ни оскорблял наших послов, как лиц, не имеющих города и по необходимости живущих вдалеке от царского престола? Ныне наступил торжественный день Божьего милосердия и, странно, наступил в наше царствование, тогда как о нас что можно сказать хорошее? Итак, по истине за возвращение престольного нашего города надо благодарить Господа и надеяться, что, как по падении его, пало и прочее, так по возвращении его нельзя не возвратиться и прочему. Теперь, по воле Бога, настало время переселения не под тень повозок, осененных ветвями, а под сень Божьей благодати» 243 . |
|
|
