| К тому же литературному типу относятся проповеди Кирилла Туровского... О самостоятельности этих писателей говорить не приходится. Они находятся под определяющим влиянием Византийской письменности, повторяют чужие темы и достаточно известный материал. Но именно это важно и показательно для историка. Кирилл Туровский и сам напоминал, что учит он и пишет “не от себя, но от книг.” И как умело и как свободно пишет он “от книг,” — риторическая изысканность не подавляет живого сердечного чувства, в проповедях Кирилла много драматизма. Конечно, это только компиляция, — но компиляция вдохновенная и живая. Нужно назвать еще Климента Смолятича, — “бысть книжник и философ так, якоже в Русской земли не бяшет,” отзывается о нем Летопись; писал “от Омира, от Аристотеля и от Платона...” Еще преподобного Авраамия Смоленского... Все они принадлежали к меньшинству, конечно. Это была церковная интеллигенция, если угодно. Богословов не было в ее рядах, в эти ранние века. Но были люди подлинной церковной культурности и культуры... Это были первые побеги русского эллинизма. 4. Апокалиптические мотивы в русском богословии XIV-XV веков. Взгляд в сторону Запада Татарское нашествие было народным бедствием и государственной катастрофой. “Погибель земли русской,” по выражению современника, — “навождение поган.” “Приде на ны язык немилостив, попустившу Богу, и землю нашу пусту створиша.” И не следует смягчать красок в изображении этого разгрома и разрухи. Однако, в истории русской культуры Татарское иго не было разделом эпох. Не наблюдаем ни рабочого перерыва, ни перелома творческих настроений и стремлений. Культура сдвигается или смещаетется к северу, это верно. Развиваются новые центры, а старые запустевают. Но это было именно разрастанием уже ранее образовавшихся и сложившихся очагов, а не тем “переносом просвещения” с культурного Киевского юга на полудикий Северо-восток, о котором еще не так давно любили говорить историки. Север давно уже не был диким и девственным. Суздальская земля вовсе не была захолустьем, — напротив, лежала на перекрестке путей ... |
| Например, все митрополиты-греки, как нельзя лучше, могли вводить на Руси греческое просвещение и греческие формы церковного управления, суда, богослужения и семейной жизни; но не могли удачно видоизменять их сообразно с условиями русской жизни, не могли прилагать удачные меры к уничтожению следов язычества, не могли, наконец, так поучать паству, как было бы желательно, потому что стояли далеко от русского народа, не знали его и даже, как например, Никифор I, – его языка. В свою очередь, русские митрополиты успешно могли выполнять то, что невольно опускали митрополиты-греки. Поэтому-то нельзя слишком враждебно относиться к тому порядку избрания митрополитов на Русь, в силу которого они почти все в домонгольский период идут из Греции: этот порядок сослужил свою службу для Русской Церкви. Значение его особенно возрастает ввиду княжеских междоусобиц, которые были так часты в это время. Если бы у нас утвердился тот способ избрания митрополитов, какой сказался при поставлении Илариона и Климента, то положение митрополита на русской кафедре было бы не прочно, – и вот почему. Великий князь указывает кандидата на митрополичью кафедру, его выбирают в силу княжеского влияния; князь этот сгоняется с престола своим противником; последний, естественно, враждебно относится и к митрополиту, видя в нем сторонника изгнанного князя; лишает его кафедры, выбирает своего; этого вместе с избравшим его князем может постигнуть та же судьба, что и предшественника, и т. д. Таким образом, митрополит являлся бы игрушкою в руках светской власти, не мог бы смелой рукой сдерживать ее незаконные действия и, сидя на своей кафедре, должен бы был трепетать за великокняжеский стол. Так действительно и случилось с Клименттом Смолятичем, избранным на Руси по инициативе светской власти. На митрополита же, пришедшего из Греции, естественно, князья смотрели, как на человека, чуждого политических партий, и при собственном перемещении на престолах оставляли его в покое. Чувствуя свою прочность на кафедре, митрополит-грек и осмеливался делать увещания князьям, как, например, делал это Никифор I. |
| В этом угнетённом юридическом положении закупа и можно видеть действие рабовладельческих привычек древнерусских землевладельцев, переносивших на вольнонаёмного крестьянина взгляд, каким они привыкли смотреть на своего раба-земледельца. Под влиянием такого взгляда в старинных памятниках юридического характера наймит вопреки закону прямо зовётся " челядином " . Этим смешением вольного работника-закупа с холопом можно объяснить одну черту не дошедшего до нас договора Владимира Святого с волжскими болгарами, заключённого в 1006 г. и изложенного Татищевым в его " Истории России " : болгарским купцам, торговавшим по русским городам, запрещено было ездить по русским сёлам и продавать товары " огневтине и смердине " . Смердина - свободные крестьяне, жившие на княжеских или государственных землях; огневтина - рабочее население частновладельческих земель без различия челяди и наймитов. Строгость, с какою древнерусский закон преследовал ролейного наймита за побег от хозяина без расплаты, обращая его в полного холопа, свидетельствует в одно время и о нужде землевладельцев в рабочих руках и о стремлении наёмных рабочих, закупов, выйти из своего тяжёлого юридического положения. Такие отношения складывались из господствовавших интересов времени. Обогащением и порабощением создавалось общественное положение лица. В одном произведении русского митрополита XII в. Климента Смолятича изображается современный ему русский человек, добивающийся славы, знатности: он прилагает дом к дому, село к селу, набирает себе бортей и пожен, " изгоев и сябров " , подневольных людей. Таким образом, экономическое благосостояние и успехи общежития Киевской Руси куплены были ценою порабощения низших классов; привольная жизнь общественных вершин держалась на юридическом принижении масс простого народа. Эта приниженность обострялась ещё резким имущественным неравенством между классами русского общества по большим городам XI и XII вв. Начальная летопись вскрывает перед нами эту социальную черту, обычную особенность быта, строящегося усиленной работой торгово-промышленного капитала. |
| Ибо ни время алкионитскаго ражданиа и возраста потворая, седмореченый годъ парфагеньскую утиши пучину, уноши рыданиемъ, удивльшему съ нимъ пловущему. 298 Алкионъ есть морскаа птица, гнздо же си творить на морьстмь брез, на псц, а яйца ражаеть на псц сред зимы и егда многими бурями втри земли прираждаются. 299 Но обаче престануть в той год втри и утишатся волны морьскыа, и егда алкион насдит 7 дни, в ты бо точию дни изляжет птичища. Но понеже кормля имь треб другую 7 дний и на возрастание птичищем, великыдаровитый бо Богъ и малому сему животу такову тишину даровал есть во время рождениа его и възраста. Но и ходцы морьстии вдят се, алкионытыя зовуть дни ты. Се бо есть и намъ на поучение, иже просити что от Бога добрых длъ и полезных и спасение когда улучити и снабдти, имже Богъ о бесловесных промышляеть и уставляеть. Нас же для что не имать сътворити прславно, яко по образу Божию и по подобию быхом, елма же птица для мала тако велико гордое море дръжиться, посрд зимы тихо стати повелно. Егда великый Григорий Богословец ъ пловяше во Афины, ун сый, навыкнути хотя тх писаний, и ввнезаапу възвавшу духу бурну и возмутившуся морю, яко разбиватися корабълю, и всмъ живота отчаавшимъся, юноши же рыдающи и вопиющи, яко дивитися всмъ сущим в корабли человекомъ, 300 яко и абие суровства Посидонска свободишяся, рекше, морьскаго; и тако во кроткое земли, Димитры, обитати сотвори, рекше, въ кроткое и тихое земли. 301 Димитра бо земля ся нарицает. Иже въ глубоку старость глубокаа извща. На послдьнюю бо и глубокою старость написал есть 16 словесъ, 302 яже чюдна и хвалы достойна, яже суть прдана церковьному прочитанию за величьство разума и глубину съкровенных ради и дивных словесъ. 303 Ни саламандръ прованьскый 304 раждеженую на 49 305 всемирный ликъ составльшим 306 в Багдат угаси. Саламандръ есть зврекь, живет же в нутрений Индии, внутреняя же индийскаа, рекше, Срдземлие, в тх мстх и в горах живет зврекь той, егоже зовуть саламанръ. Да той тако устроенъ есть от Бога естествомъ: аще въвергнуть и в пещь огнену, то пламен от его угасаеть, самъ же без врда прбывает. |
| Если хочешь узнать о том, зачем священнослужители получают груди. Зачем повелено брать груди священникам. То зримо сжигалось на жертвеннике, в знак того, что Бог заповедал им никогда не возвращаться на лукавые их деяния: тук – это знак Закона, его приносили за грехи их, тук приносим был за чревоугодие, почки же – за похотное сластолюбие, селезенка – за ярость, ибо она на желчном месте лежит. Священнику же как часть его отдавались груди и плечи. Груди – ради ведения, ибо испытывает Бог святителя, плечи – ради действия, чтобы и деятелен, и умудрен ведением был святитель. Или то, что говорится в книге Левит об отрыгании жвачки. Может быть, и об этом знать – тоже тщеславие? Учит нас этим, как подобает быть чистым. Животными, имеющими раздвоенное копыто, учит нас отделять благие деяния от супротивных им. Жующими жвачку – быть боголюбивыми. Ибо как жующие жвачку отрыгают пищу, так и нам подобает день и ночь помышлять о Божиих заповедях. Водными же животными, имеющими перья и чешую, учит нас: как одни пребывают вознесенными горе, а другие держатся дольнего, так подобает и нам возвышаться со благими и разумными деяниями, а не оставаться приземленными. Птицами же учит нас воздерживаться от лихоимства, не ходить во тьме – не во тьме, но в свете, что значит: в правде. Или знать о том, что лишь на пятый год заповедано есть от древа плод, это тоже значит тщеславиться? Из-за множества словес миную книги Второзаконие, и Судей, и Руфь. Укажу на Экклезиаста, сказавшего: «Плеть треременносплетенная не скоро перервется». Ведь не о плети говорит Соломон, а о замыслах напоминает, ибо всякая дума и замысел, если они утвердятся и не поколеблются, то достигнут желаемого. Ради этого и сотворил Соломон притчу о плети. Но вспоминаю о моем писании ко князю твоему, а моему присному господину: «Ибо и пиявицы той не уберегся». Пиявицей называет Писание сластолюбие и славолюбие, что прекрасно прилепляются не только к египтянам, но и к иерусалимлянам. А египтяне – это миряне, иерусалимляне же – монахи. Славы же и сласти не только миряне желают, но и монахи; желание это преследует всякого из нас до самого гроба; даже если кто из нас и до глубокой старости дойдет, то и здесь от славолюбия отстать не может. «Ибо диктатор мой изнемог от чувственных и невещественных разбойников на пути из Иерусалима в Иерихон». Диктатором ум называется, так что здесь сказано: «Ибо и ум мой изнемог»; чувственными же и невещественными разбойниками называет бесов; Иерихоном же мир называется. На это в Евангелии указывает Господь наш Исус Христос, говоря: «Человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, и, раздевши его, изранили его». Иерусалимом называется Эдем, Иерихоном же – мир, исходящий же человек – Адам, разбойники же – бесы, ибо их прельщением обнажился он от Богом тканой одежды, ранами же называет грехи. |
| Пишет евангелист: «Иуда родил Фареса и Зару от Фамары, Фарес же родил Эсрома, Эсром же родил Арама, Арам родил Аминодава, а Аминодав родил Насона, Насон родил Салмона, Салмон родил Вооза от Рахавы, Вооз родил Овида от Руфи, Овид родил Иессея, Иессей родил царя Давыда». Матфей и Лука, чистые евангелисты, явственно показали, что от рода Давыдова единородное Слово Божие, Христос, Бог наш, родился, от чистой Девицы. Матфей от Давыда через Соломона выводит Иосифа, Мариина обручника. Лука же – через Нафу. Иосиф же, происходя из рода Давыдова и будучи праведным, как свидетельствует о том святое Евангелие, не привел бы себе не по закону святую Деву, если бы не было на то знамений. Следует нам знать, что существовал закон: когда умирал мужчина, то брату его полагалось взять себе в жены жену умершего, чтобы восстановить потомство брату своему; так что следует понимать: тот, кто по естеству принадлежал второму родителю, по закону был сыном умершего. И так из колена Нафова, сына Давыдова, Левгия родил Мелхию и Панфира, а Панфир родил Варпаифира, так называвшегося, Варпаифир родил Иоакима, Иоаким родил святую Богородицу. А из колена Соломонова, сына Давыдова, Матфан имел жену, от которой родил Иакова; когда же умер Матфан, Мелхий, из колена Нафова, сын Левгиин, брат Панфиров, взял за себя жену Матфанову, мать Иакова. И родила она Илия, и были Иаков и Илий единоутробными братьями, Иаков от колена Соломонова, Илий от колена Нафова. Илий же умер без чада, и взял Иаков, брат его, что был из колена Соломонова, жену его, чтобы восстановить потомство брату своему, и родил Иосифа; так что Иосиф по естеству сын Иакова, по закону же – Илия, который от Нафы. Иоаким же взял в жены чистую и хвалы достойную Анну, от которой и родилась пречистая девица, владычица наша Богородица и приснодева Мария, происходящая из рода Давыдова, от которой родился истинный Христос Бог наш. Если же Мария от Давыда, то ясно, что и Христос от Давыдова племени, если же от Давыдова племени, то и от Фареса, если же от Фареса, то воистину от Иудина колена воссиял Господь наш, как и глаголет святое Евангелие. Аполинариево безумство стыдится говорить о совершенном его воплощении, как бы стыдясь видеть в человеческом истинное наше спасение и мня, что грешно относить это ко Христу Спасителю. Но если тот, в ком нет греха, пришел на это, и принял рабий образ, и вочеловечился ради угашения греховной силы, ибо всегда, где Бог, там нет греха, то чем может осквернить скверный того, кто без греха. Потому многие, будучи свидетелями и служителями Христовыми, поведали о нем со всем дерзновением, ни о чем плотском, хульно помышляемом, не доискиваясь и тем поучая и нас. |
| При отсутствии критической и филологической культуры задача; выделения апокрифов святоотеческого наследий была для Руси непосильной. Что такое «глубинные» (или «голубиные») книгимы не знаем в точности. Вернее понимать под ними космологические произведения богумильской литературы. В средние века богумильство (остатки древнего манихейства) имело огромное распространение в югославянских странах: Болгарии, Сербии, Боснии. Со славянского юга Русь взяла почти всю свою церковную литературу: не могла она не заимствовать и еретической, как об этом свидетельствуют богумильские мотивы в произведениях народной поэзии: сказках, легендах и духовных стихах. Против св. Авраамия было формулировано весьма конкретное обвинение – с какой долей доказательности, мы не знаем. В житии его, конечно, нет и следов манихейства, так как нельзя же считать за манихейство суровый, мироотрешенный характер аскезы (его мы видим и в Сирии). Если Авраамий читал богумильские книги, то по добросовестному заблуждению, как и большинство православных русских их читателей. В преданности его Церкви не может быть сомнений. Но, может быть, св. Ефрем прав был в оценке гонителей своего духовного отца, и перед нами первая в русской истории картина столкновения свободной богословской мысли с обскурантизмом невежественной, хотя и облеченной саном толпы. Вопрос о смоленском обскурантизме осложняется наличием интересного памятника XII века «Послания Митрополита Климента (Смолятича) к смоленскому Пресвитеру Фоме». 21 Это ученое, экзегетическое произведение указывает не только на большую начитанность Своего автора (предполагаемого смоленского уроженца), но и на существование в Смоленске разных экзегетических направлений и на борьбу между ними. Сам автор защищает аллегорическое толкование и иллюстрирует его рядом примеров. Что характерно для него, так что известное предпочтение curiosa, разных натуралистических редкостей, затемняющих понимание св. Писания или отцов: таковы его статьи о ехионе, о алкионе, о саламандре, о гриле (грифе). |
| — В школьных учебниках истории приводится пример берестяных грамот — где мальчик Онфим изобразил себя в виде всадника, протыкающего копьем змея. Иногда высказывают предположение, что эта грамота — лист из его учебной тетради, то есть что уже в те времена у школьников были тетради. — Начнем с того, что найдено много грамот Онфима, а не только рисунок, попавший в школьные учебники. Но это отдельные листочки бересты, которые никогда не составляли физически единого целого. Это его разные ученические записи, но не тетрадь. А вообще берестяные тетради были. До нас они дошли. Точнее, дошли отдельные листы, но ясно, что изначально они были сшиты в тетрадь. Например, есть запись вечерних молитв, это такая маленькая книжица, имеющая все признаки настоящей книги. Там есть заставка, есть разлиновка. Или вот текст магического характера, к которому есть параллели греческие, коптские, да и вообще по всему Средиземноморью был распространен этот текст, так называемая «Сисиниева Тоже была записана на берестяных листах, сшитых в книжечку. — А среди берестяных грамот, помимо грамот Онфима, были и другие примеры ученических записей? — Были, конечно. Надо, кстати, пояснить, как тогда было устроено элементарное школьное образование. Сперва изучали азбуку, учили буквы. Затем школьник начинал писать так называемые склады, то есть сочетания гласных с согласными. «Ба», «ва», «га», «да», «бе», «ве», «ге», «де». Проще говоря, слоги. И только потом уже дело доходило до чтения текстов. Древнерусским букварем были Псалтирь и тексты читались оттуда. Так вот, найдено много берестяных листков с записанными «складами». Между прочим, у того же Онфима есть случаи, когда он начинает писать связный текст, например, какую-то молитву: «яко же...» — а потом сбивается в запись слогов на букву «е»: «яко же бе-ве-ге-де». — Насколько вообще изучение берестяных грамот изменило представления историков о древнерусском образовании? — Мы вообще довольно мало о нем знаем. Судя по берестяным грамотам, это образование носило самый элементарный характер, азбука усваивалась вместе с основами православной веры. А вот о дальнейших стадиях мы, в общем-то, не знаем ничего. Есть, впрочем, свидетельство митрополита Климента Смолятича (XII век), в одном из его сочинений упоминается о существовании на Руси так называемой «схедографии» — это уже очень продвинутая стадия византийского обучения. Но митрополит упоминает об этом как о некоем изыске, большой редкости. |
| Что поучения святоотеческие не оставались у нас только словом, что они переходили в великое дело, глубоко влиявшее на жизнь народную, тому неоспоримое доказательство– столь многочисленные святые и праведные русские подвижники. Как бы ни старалась скептическая критика принизить просветительное и нравственно-воспитательное историческое значение русского монашества, даже и она принуждена признать, что «с самой первой поры являлись у нас отдельные подвижники, не исчезавшие во все время периода до-монгольскаго, как, не исчезли они и после» 306 . «В нашем отечестве», замечает проф. Терновский, «иночество возродилось с энтузиазмом и увлечением своих первых времен, а Патерик печерский, по богатству духовно-аскетического эпоса, может достойно соперничать с палестинским, синайским и египетским; русские иноки вполне вошли в круг идей, которыми питался аскетизм восточный» 307 , и эти благородные идеи, эти святые чувства они, с величайшим смирением, но и с героическою твердостью, воплотили в своей собственной жизни и в воздействии на нравы окружавшей их среды.Они, выражаясь словами древнейшего памятника, «имели истинное смирение и кротость, и собою всем подавали пример», были полны «великою любовью» и «поучали с великою пользою», оттого и были «почитаемы всеми» 308 . Именно из самых ранних времен церковной нашей жизни доносятся свидетельства о желании «многих» внимать их «медоточным поучениям, кипевшим Духом Святым», «излиху насыщатися сладостью книжною» и исповедовать праведникам грехи свои 309 . Эти подвижники зараз – и нравственные воспитатели народа, и умственные просветители его, проводники «света разума» в сумрачный мир языческих суеверий 310 . Это – первые наставники к познанию «словес книжных» о которых уже печерский инок-подвижник Нестор говорит: «се бо суть реки, напояющи вселенную, се суть исходища мудрости; книгам бо есть неисчетная глубина; симо бо в печали утшаемы есмы: си суть узда воздержанию» 311 . В лице киевского митрополита Илариона седая старина сохранила нам величавый образ проповедника настолько же просвещенного, насколько талантливого, в котором природный дар красноречия вдохновляется пламенною живостью веры. В лице преп. Кирилла Туровского , опять подвижника, мы видим воплощение «книжнаго» пастыря, иного, более суровоаскетического типа 312 . Еще более ученым, не чуждым уже даже «мудрованию от Омира, Платона и Аристотеля, славных в еллинских странах», является современник Кирилла, митрополит Климент Смолятич 313 . До самого монгольского разгрома такие руководители церкви усердно помогали в распространении просвещения князьям 314 , несомненно обнаруживавшим в эту пору большую заботливость как о своем личном образовании, так и о народном 315 . |
| Кн. 2. С. 269–279. Немировский Е. Л., 1985: Иллюминированный экземпляр Острожской библии 1581 г. с рукописными дополнениями//ТОДРЛ. Т. 38. С. 446–450. Николова Св., 1995: К истории текста книг Царств в славянской письменности//Jews and Slavs. Jerusalem. Vol. 3. P. 54–68. Никольский Η. Α., 1892: О литературных трудах митрополита Климента Смолятича, писателя XII века. СПб. Никольский Η. Α., 1907: Материалы для истории древнерусской духовной письменности. 1– 23//СОРЯС. Т. 82, Новикова Α., 1988: Некоторые наблюдения над лексикой Воскресенского I Евагелия//Старобългаристика. 3. С. 66–86. Новицкий О., 1837: О первоначальном переводе Св. Писания на славянский язык. Киев. Палея 1406: Палея толковая по списку, сделанному в г. Коломне в 1406 г. М, 1892. Пенев П. С, 1985: Основни проблеми около появата на първия старобългарски превод на Апостола и неговата по-нататъшна съдба (преглед на изеледванията)//Старо-българска литература. 17. С. 98–116. Пенев П., 1989: Към историята на Кирило-Методивия старобългарски превод на Апостола//Кирило-Методиевски студии. Кн. 6. С. 246–316. Пентковский А. М., 1993: Из истории литургических преобразований в русской Церкви в третьей четверти XIV столетия//Символ. Париж. 29. С. 217–238. Перетц В. Н., 1908а: Книга Руфь в белорусском переводе XV века//[Оттиск из неизданного сборника в честь А И. Соболевского] 16 с. Перетц В. Н., 19086: Новые труды о «жидовствующих» XV в. и их литературе. Киев [оттиск из «Университетских известий " ] Перетц В. Н., 1915: До истории перекладу Библии в Захидний Руси. Книга Естери в переклади кинця XV вику//Фильольогичний збирник памяти К. Михальчука. Киив. С. 23–45. Перетц В. Η., 1926: К вопросу о еврейско-русском литературном общении//Slavia. T. 5. S. 267–276. Пичхадзе Α. Α., 1986: Типология паримийных чтений книги Исход//Старобългаристика. 1.С. 20–34. Пичхадзе Α. Α., 1991: К истории славянского Паримейника (паримейные чтения книги Исход)//Традиции древнейшей славянской письменности и языковая культура восточных славян. |
|
|
