| Совсем иным был мой друг Константин Эдуардович Керн (1899–1960). В студенческие годы он был высокий, худой юноша со строгим лицом, носивший русскую рубаху навыпуск и сапоги. Эстет и поклонник Блока, он был в тоже время славянофилом, отвергавшим Запад и прихотливо соединявшим в себе романтизм с трезвенностью православной церковности. Он увлекался бытовым благочестием, так безжалостно растоптанным революцией, и был тонким ценителем красоты византийского богослужения. Поэтическая природа сочеталась в нем с острым критическим умом. Впоследствии он стал одним из самых крупных учёных богословов эмиграции. По окончании университета, Керн принял в 1927 году монашество с именем Киприана. Сначала он учительствовал в Битоле, потом был начальником Русской Миссии в Иерусалиме (1928–1930). В 1936 году он переехал в Париж и до конца жизни преподавал на Сергиевском Подворье литургику и патрологию. В 1928 году он напечатал свою первую книгу «Крины Молитвенные», в которой раскрыл смысл и красоту православных служб. Его главные труды были изданы в Париже: «Евхаристия» (1947), «Антропология святого Григория Паламы » (1950), «Золотой Век Святоотеческой Письменности» (1967). Эти книги дали ему общеевропейскую известность, как проникновенного исследователя первоисточников патриотической литературы. В годы нашего студенчества мы были близки друг с другом; происходя из одной среды, мы получили сходное образование; наша церковность, наше отношение к искусству и людям были созвучны. Мы говорили на том же языке и с полслова понимали друг друга. Но, несмотря на все это, мы по-разному осознавали место Православия в современном мире. Керн жил прошлым, я же все яснее видел новые задачи, встававшие перед нашей Церковью . Керн увлекался Востоком, я стремился на Запад. В последние годы мы редко встречались. Он не одобрял моей экуменической деятельности и не признавал Московской Патриархии. Это был яркий, сильный и не всегда лёгкий человек. Его художественный портрет дан Борисом Зайцевым в книге «Далёкое» (1965) в главе «Архимандрит Киприан». 5 |
| Именно таким духовником является сам Владыка Антоний. Подобно Иоанну Предтече, он приводит ко Христу тысячи людей. Не побоюсь сказать о нем словами, которыми Христос сказал о Предтече: «Он – светильник горящий и светящий», и мы «радуемся при свете его» ( Ин. 5:35 ). 184 Б. Зайцев. Река времен. Нью-Йорк, 1968. С. 313. В рассказе Зайцева «Река времен» под именем архимандрита Андроника описан архимандрит Киприан (Керн) . Кроме того, перу Бориса Зайцева принадлежат воспоминания об отце Киприане в сборнике «Далекое» (Вашингтон, 1965) и некролог под названием «Трудный путь» в Вестнике РСХД 56 (Париж, 1960). 185 M. Nassonov. In memoriam риге Cyprien Kern. – Nouvelles de Saint-Serge 23. Paris, 1999. P. 45. 223 Б. Зайцев вспоминает (Далекое. С. 72–73), как в 1944 году, когда Париж был оккупирован немцами, электричества в городе не было, а за окнами слышались взрывы и канонада, он сидел вместе с отцом Киприаном в доме их общей знакомой. Разговор шел не о войне, не об оккупации, не об опасности плена, а... о св. Григории Паламе : «О. Киприан в особенном подъеме. В нервной этой полумгле прочел нам целую лекцию о св. Григории Паламе . В такой обстановке не впервые ли приходилось ему читать, а нам слушать? Да и воспринимать (под бомбардировку окрестностей). Но воспринимали. И как!» 236 «Есть только одна печаль – о том, что мы так далеки от святости» (фр.). Письмо к М. Феннелл от 20.4.1945. 238 От РСХД отец Киприан был всегда далек: молодежным «тусовкам» РСХД он предпочитал ученые диспуты Свято-Сергиевского института. 239 Письмо к М. Феннелл от 11.12.1953. Ср.: Архимандрит Киприан (Керн) . Православное пастырское служение. С. 213: «Некоторые... начинают говорить о грехах своих близких, совершенно забывая свои собственные прегрешения и недостатки. Другие начинают вдруг задавать священнику труднейшие богословские и философские вопросы, которые их «мучают»: например, о смысле страданий... о «слезинке ребенка» и пр., совершенно забывая, что исповедь не есть и ни в коем случае не может быть беседой на богословские темы или семинаром по философским проблемам». |
| В Священном Предании можно найти две точки зрения на структуру человека, что обусловлено существованием двух взглядов на тождественность или нетождественность души и духа. Дихотомия представляет человеческое существо как противоположность внешнего и внутреннего человека, где внешний человек представлен телом, а внутренний – душой и духом. Душа, согласно дихотомической точке зрения, утверждает, что душа по своему происхождению представляет собой особое, высшее в мире существо , не земное, а премирное, небесное, совершенно отличное от тела/Конспект лекций по догматическому богословию, 1993/. Дух считали высшей частью души св. Ириней Лионский , св. Иоанн Златоуст , подразумевая, нередко, под духом благодатный дар Св. Духа. Трихотомия представляет человека как тримерию тела, души и духа. При таком взгляде на человека описываются различия между душой и духом. Подчеркивают ли сторонники трихотомии принципиальную разницу между душой и духом? – Ориген считал душу промежуточной между духом и телом. Известный патролог русского зарубежья XX века архим. Киприан (Керн) полагал, что душа и дух являются двумя сторонами одного духовного начала/Киприан, 1996/. Наиболее распространенной является точка зрения о некоторой частичной тождественности души и духа, «промежуточности» души. Антиномичный взгляд сформулирован в догматическом богословии, что душа – это низшая духовная сущность, которая имеет способность к духовной жизни. § 2. Сотериология Сотериология – это христианское учение о спасении человека. Спасение человеческой души человека для жизни вечной заключается в ее одухотворении, в осуществлении душой духовной жизни. Эта же мысль звучит также у русских богословов. В. Зеньковский : «Никакая эволюция тварного мира не могла бы родить томления о Бесконечном, если бы это томление не было порождено в нас самим этим Бесконечным»/Зеньковский, 1930, с. 71/. Возможность реально-метафизического приобщения человека Божьему естеству, – пишет архим. Киприан, – указывает на изначальное призвание человека к этому. «Ветхоадамовское греховное естество не есть первооснова человека – грех только вошел в человеческую природу, а не составляет ее извечной сущности. Более древним, чем греховное начало, в человеке является замысел Божий о нем... Это то «небесное человечество», которое лежит в основе каждого человека и гораздо глубже, чем адамовская его испорченность... Если греховное в человеке есть эмпирическая реальность, то превечное небесное человечество есть самая онтология в учении о человеке. Генеалогия его... восходит к тому небесному человеку, с которым Логос Божий предобручен в вечности»/ Киприан Керн , 1948, с. 136/. Замысел Бога о человеке лежит в человеке как онтологическое основание. |
| В духовной и светской периодике отмечалось также «усиление» в духовно-учебных заведениях «недуховного элемента» – выходцев из других сословий, предпочитавших идти именно в «ученое монашество», поскольку там «дорога шире». Примечательно, что один из идеологов «ученого монашества» и восстановления патриаршества митрополит Антоний (Храповицкий) , оказавший значительное влияние на церковную политику того времени, происходил из дворян. «Великолепный боярин-митрополит» 2379 , – отзывался о нем архимандрит Киприан (Керн) . В связи с этим позволим себе небольшое отступление, навеянное обзором светских журналов, помещенным в сентябрьском номере «Странника» за 1896 г. 2380 Автор обзора обращал внимание на опубликованный в «Вестнике Европы» 7) рассказ «Дома» И. Соколова . Рассказ этот – о двух академистах, один из которых крестьянин, другой дворянин, сын «помещика-крепостника». Академисты едут на каникулы домой, по дороге между ними и их попутчиком (автором рассказа) происходит разговор о причинах, побудивших их пойти в «духовные». Ответ представителя из дворянства сводился к следующему: «По его убеждению, мужик наш – разнузданный зверь, груб и невежественен, мало того – зол и мстителен, травит чужие поля, делает порубки в чужих лесах, пьянствует, ворует, обманывает. Без энергичных мер с ним не обойдешься. В духовные этот юноша пошел по настоянию своего отца, полагавшего, что в наше время только с церковной кафедры и возможно влиять еще на отбившегося от рук мужика, что только отсюда еще есть возможность руководить толпой и вести ее куда следует». По поводу сего его собеседник (попутчик) выразил мнение, что «папенька» направил того в духовные в надежде «вернуть назад доброе старое время, стать снова крепостником», и задал вопрос, куда тот собирается пойти после окончания духовной академии. В отличие от крестьянина, собиравшегося вернуться в деревню, дворянин ответил: «Наши, т. е. дворяне, больше идут в черные. Там дорога шире. Наш преосвященный из дворян». В сочинении «Русская духовная школа и наша богословская наука», оставшемся незавершенным, архимандрит Киприан (Керн) прослеживает в русском богословии столкновение двух «начал»: «консервативного» и «либерального», «монашеского» и «светского», иными словами – консервативно-монашеского и либерально-светского, связывая их также с сословным происхождением. Второе характеризовалось им как «плебейское» или «протестантствующее»; самым ярким представителем этого «вульгарного плебейства» он называл профессора А. П. Лебедева 2381 . Представителем монашеского или консервативного начала о. Киприан считал отчасти митрополита Антония (Храповицкого) , которого весьма почитал, хотя столь же критически отмечал его ярко проявившуюся нелюбовь к науке (особенно истории) и академическим профессорам 2382 . §3. H. H. Глубоковский об «ученом монашестве» |
| Архимандрит Киприан относился к числу тех немногих людей, которые приняли на себя не только «ангельскую схиму», но и «помазание науки» Научное делание было для него неразрывно связано и с аскетическим трудничеством, и со священнослужением. Он воспринимал научные занятия как «литургию после Литургии»: «Наука — такой же подвиг, просвещение — такое же служение; это общее дело, что, выражаясь по–гречески, означает «Литургия». Служители и строители церковной культуры — ничем не меньшие аскеты, подвижники, мученики, чем рядовые священники, служащие Богу и людям, и монахи, занимающиеся для своего спасения молитвою и физическим трудом» Чтение лекций на богословские темы были для отца Киприана тоже своего рода продолжением Литургии: Преподавая, отец Киприан священнодействовал. Вряд ли забудем мы его таким, каким он выходил на лекцию из профессорского домика: всегда «в полной форме» — в клобуке, рясе, кресте; каким всходил на кафедру — торжественным, подтянутым; каким сидел на ней, никогда, ни разу, не сняв клобука, не «распустившись», не меняя позы… Он был замечательным лектором. И особенность его лекций была в том, что он заражал слушателей своей любовью к тому, о чем он читал. Лекции других профессоров могли быть содержательнее, интереснее в смысле проблематики, значительнее по теме. Но никто, как отец Киприан, не умел вдохновить , увлечь на путь не только умственного постижения, но и любви. На молодые души он действовал неотразимо: особенно своим чтением по литургике. Для многих и многих богослужение стало реальностью , насущной и желанной, благодаря ему. Его лекция всегда была проповедью… Он звал, убедительно и убежденно, не только «понять» — но и войти в ту действительность, о которой свидетельствовал Преподавательскую деятельность отец Киприан воспринимал как своего рода духовную инициацию, позволяющую ввести студентов в обладание всем богатством православного церковного Предания. Эта инициация начиналась для студентов Свято–Сергиевского богословского института с первой же их встречи с отцом Киприаном, с первой его лекции. Протопресвитер Борис Бобринский, поступивший в институт в 1944 году, пишет: |
| Помню первоначальную беседу отца Киприана с нами, новоначальными студентами (среди которых был и Иван Мейендорф). Слова его потрясли нас. Они были приблизительно таковы: «Вы приблизились к Тайне, пред которой ангелы закрывают свои лица крыльями (и отец Киприан подымал эффектно рукава широкой греческой рясы, и мы исполнялись трепетом и удивлением). Подумайте хорошенько, желаете ли вы идти по выбранному вами пути. Еще не поздно одуматься». Он указывал на трудный подвиг богословствования, напоминал, что богословская наука ревнива и не терпит двоедушия и легковесности Распорядок рабочей недели отца Киприана включал служение в кламарском храме (по субботам, воскресеньям и праздникам), встречи с друзьями и духовными чадами, лекции в Свято–Сергиевском богословском институте и научные изыскания в парижской Национальной библиотеке. Там он проводил целые часы, иногда дни. Обстановку библиотеки любил, уходить оттуда ему не хотелось. Иногда, устав от книг, брался за корреспонденцию. «Сижу в Национальной библиотеке, — пишет он своей духовной дочери. — …Тут тихо, науколюбиво, кругом почтенные лысины и бороды, сутаны и старые девы, со стен смотрят барельефы Данте, Платона, Сервантеса. Словом, почтенное общество» Как ученый отец Киприан отличался большой скромностью. Ему было несвойственно преувеличивать свои научные достижения (что так часто случается с учеными), скорее наоборот, он их преуменьшал, всегда чувствуя недовольство собой, неудовлетворенность собственным творчеством. О своей диссертации, посвященной святому Григорию Паламе, отец Киприан в письме к отцу Борису Бобринскому говорит в извинительном тоне: «Будьте снисходительны к ее дефектам… Очень и очень, поверьте мне, сознаю немощи и недостатки моего труда» В другом письме отец Киприан так отзывается о собственных знаниях в области богословия: Читаю очень много, но только в своей области… Не думай, что хочу показаться излишне скромным, но чувствую, что и в своей области знаю так мало, так мало. С радостью, если бы не годы, снова начал бы учиться. Наука так быстро шагает, вернее, мчится вперед, что многого не успеваем узнать и переварить. Ведь чтобы что–то по–настоящему знать, надо не только прочитать и куда–то записать, но надо еще и пережить новые сведения и дать им улечься в какое–то место |
| Об этой неспособности отца Киприана долго сидеть на месте, о его постоянном стремлении куда–то уйти, уехать, скрыться, свидетельствует и протопресвитер Александр Шмеман: В отце Киприане был огромный нерастраченный запас личной любви, нежности, привязанности и, вместе с тем, неспособность, неумение раскрыть их. Он свободно выбрал одиночество, но им же и мучился. Он был замечательным другом, интересным собеседником, желанным гостем везде и всюду; но как скоро, помнится, в беседе, в гостях, за столом — начинало чувствоваться нарастание в нем тревоги, стремления уйти, какого–то беспредметного беспокойства. Он точно вдруг осознавал, что все это все же «не то», что он только гость , а гость не должен засиживаться, гость «не принадлежит» дому, должен уйти… И вот он уходил опять в свое одиночество, с той же неутоленной любовью, нераскрытой, неосуществившейся… Здесь — глубокая правда его монашества… Ибо монашество и родилось из этого стремления к уходу, из невозможности раз узрев свет Царства Божия, быть «дома» в мире сем Часть 3 Переменчивость характера отца Киприана, его подверженность резким сменам настроения не мешали ему быть обязательным и пунктуальным. Он никогда не опаздывал на лекции, богослужения, всегда всюду приходил вовремя. «Священник должен быть до хронометричности точен в назначении своих деловых разговоров, посещений, богослужения, — пишет архимандрит Киприан. — …Его день должен быть рассчитан по минутам, все деловые свидания расписаны… Канцелярия священника должна быть в безупречном порядке… Письма должны быть точно датированы, еще лучше занумерованы» Архимандрит Киприан был человеком высокой культуры. Блестяще знал русскую литературу и поэзию: среди его любимых авторов — Константин Леонтьев и Александр Блок. В круг интересов отца Киприана входили и французские авторы, среди которых, как уже было сказано, он особенно выделял Леона Блуа. В последние годы жизни отец Киприан редко обращался к художественной литературе, предпочитая исторические хроники, воспоминания: «…Так называемой беллетристики и романов я уже не в состоянии читать. Если не чисто богословское, то только мемуары читаю с удовольствием, да и то для отдыха» Впрочем, были и исключения. За три года до смерти отец Киприан открыл для себя романы венгерского писателя З. Лайоша, которого читал в переводе на сербский и о котором отзывался с большим воодушевлением: |
| …Действительность и неумолимый закон бытия безжалостно разрывает это бытие и эту действительность, напоминая нам, конечно, об иной действительности и ином бытии… Все эти годы я только и делаю, что безмолвно, но далеко не равнодушно, жду новых и новых разлук и потерь… Конечно, для верующего это не потери, а только временные разлуки, но, о! как оне жестоки! Смерть кружится вокруг меня, как ночная птица, и готова похитить еще и еще несколько дорогих мне жизней. Я знаю, что через несколько месяцев, а может быть, и дней от меня смерть отнимет еще несколько самых близких мне людей, отношениями с которыми я дорожил и дорожу больше, чем всеми богатствами мира… Ничего не сделаешь. Таков закон жизни — умирать. Содержание жизни — это медленное умирание. Протесту места быть не должно, но тем не менее в сердце нет покорного голоса: «Слава Богу за все!» Одним из любимых изречений отца Киприана были слова Леона Блуа: «Souffrir passe; avoir souffert ne passe jamais» Опыт страдания, пережитый отцом Киприаном, сделал его пессимистом, обращенным внутрь и равнодушным ко всему внешнему. «“Председатель общества пессимистов”, — в шутку называл он себя. Но не вполне это была шутка. Он действительно нелегко переносил внешнюю жизнь» — пишет Б. Зайцев. Он всегда был пессимистом, — говорит М. Феннелл, — но с каждым годом этот его пессимизм становился все более ярко выраженным. Иногда казалось, что он просто места себе не находит… Отец Киприан жил в настоящем, будущим для него была только жизнь после смерти, а прошлое исчезло совсем. Революция разрушила все, что в его представлении было святым и неприкосновенным. Он был этим ранен, надломлен. Все, что происходило в России после революции, было ему страшно, и он ничего не хотел об этом знать, ничего об этом не читал и старался на эту тему не говорить О том, насколько болезненно воспринимал архимандрит Киприан все, что связано с советской Россией, свидетельствуют два случая, о которых автор этих строк слышал от покойного протоиерея Бориса Старка, близко знавшего отца Киприана. Однажды в пасхальные дни Свято–Сергиевский богословский институт посетил священнослужитель из Советского Союза. Повстречавшись с отцом Киприаном, он сказал ему: «Христос воскресе!» Отец Киприан, не желавший вступать в разговор с человеком, приехавшим из СССР, ответил тихо: «Я это знаю». И, не останавливаясь, проследовал далее. Тот же протоиерей Борис Старк рассказывал, что архимандрит Киприан категорически отказывался брать в руки что–либо из публиковавшегося в Советском Союзе. Когда однажды кто–то все же настоял, чтобы он прочитал статью из советской газеты, архимандрит взял газету кончиками пальцев и, просмотрев статью, вернул газету владельцу, после чего тщательно протер руки одеколоном. |
| Все три составляющие православной антропологии связаны между собой. О догматической антропологии и мистико-аскетической антропологии в их тесной взаимосвязи высказывается архимандрит Софроний (Сахаров) : если изменить в догматическом сознании что-либо, то неизбежно изменится образ духовного бытия человека, и наоборот 11 . А поскольку изменится образ духовного бытия человека, то изменится аскетико-мистический опыт человека вместе с антропологическим истолкованием этого опыта. В патристических текстах содержатся не только догматические, психологические и этические размышления, но, как отмечает Флоровский, и метафизика человеческой жизни 12 . Тем самым патристические тексты заключают не только антропологически значимый материал по христологии (догматической антропологии), психологии (эмпирической антропологии), но и по «метафизике человеческой жизни», которая преимущественно выражается в аскетической антропологии. Антропологический обзор восточно-христианской традиции за почти полторы тысячи лет представил архимандрит Киприан (Керн) . Он также констатирует несколько антропологических составляющих, которые слагаются в восточно-христианское учение о человеке. Киприан начинает с библейского откровения о человеке и выясняет, что в дохристианской античности практически отсутствует один из ключевых библейских концептов – сердце 13 , который близок к богословскому понятию ипостаси. Различия между христианством и язычеством можно видеть на примере понятия сердца и трактовки других антропологических понятий (совесть, ум, душа и т. д.). Вся патристическая мысль о человеке крепко опиралась на библейские корни 14 . Во II столетии патристика отвечала на сравнительно несложные вопросы по антропологии. Внимание отцов-апологетов было, главным образом, направлено на темы о разумности человеческой природы и о воскресении 15 . Затем последовала антропология великих догматических споров; здесь уже появились сложнейшие темы личности и сущности, личности и энергии. Понятно, что здесь Киприан обсуждает православную антропологию в форме богословия. Кроме библейской и догматической православной антропологии Киприан отдельно разбирает антропологию пустыни и антропологию мистиков. Ближневосточную пустыню населяли монахи, удалившиеся на отшельничество ради аскетических подвигов. В IV в. отшельников называли исихастами; некоторые из них становились носителями мистического опыта. Тем самым под антропологией пустыни и антропологией мистиков Киприан подразумевал исихастскую антропологию. |
| М. Феннелл. Архимандрит Киприан Керн. 241 Ангелы, иночество, человечество. С. 152. 242 Ангелы, иночество, человечество. С. 151. 243 Протопресвитер Александр Шмеман. Памяти архимандрита Киприана. С. 51-52. 244 Протопресвитер Борис Бобринский. Об архимандрите Киприане. 245 Письмо к М. Феннелл от 23.6.1947. 246 Письмо к о. Борису Бобринскому от 13.3.1851. 247 Письмо к М. Феннелл от 6.12.1957. 248 Письмо к М. Феннелл от 20.7.1953. 249 Б. Зайцев. Река времен. С. 322-324. 250 В. Вейдле. Памяти отца Киприана. С. 44. 251 За рубежом. Белград - Париж - Оксфорд. Хроника семьи Зерновых. Париж, 1973. С. 25. 252 Посредственности. 253 Леон Блуа - французский религиозный писатель, философ, христианский апологет рубежа XIX-XX веков, автор книг " Кровь бедных " , " Апология общих мест " и др. О Леоне Блуа архимандрит Киприан говорил: " Мне нравится его тяжелая и одинокая жизнь, его дар писательский, такой особенный. Его отверженность. Хоть и католик... " ; Б. Зайцев. Река времен. С. 325. 254 Б. Зайцев. Далекое. С. 71, 74. 255 Б. Зайцев. Далекое. С. 75. 256 На корточках. 257 Б. Зайцев. Далекое. С. 75. 258 Протопресвитер Александр Шмеман. Памяти архимандрита Киприана. С. 54. 259 Православное пастырское служение. С. 97. 260 Письмо к М. Феннелл от 6.12.1957. 261 Имеется в виду интервенция советских войск в Венгрию в 1956 году. 262 Письмо к М. Феннелл от 26.12.1956. 263 Православное пастырское служение. С. 185-186. 264 Письмо к М. Феннелл от 11.12.1953. 265 " Марцелино, хлеб и вино " (исп.). 266 Письмо к М. Феннелл от 28.1.1956. 267 О. Антонин Капустин. С. 190-191. 268 Письмо к о. Борису Бобринскому от 13.2.1950. 269 Письмо к М. Феннелл от 1.7.1947. 270 Набережным (фр.). 271 Б. Зайцев. Далекое. С 76. 272 Письмо к М. Феннелл от 23.6.1947. 273 Письмо к М. Феннелл от 4.8.1947. 274 Письмо к М. Феннелл от 26.7.1947. 275 Б. Зайцев. Далекое. С. 75. 276 Протоиерей Сергий Булгаков. 277 Письмо к М. Феннелл от 11.12. 1953. 278 Православное пастырское служение. С. 96. 279 М. Феннелл. Архимандрит Киприан Керн. 280 |
|
|
