| Речь перед защитой магистерской диссертации «Исследование о Киево-Печерском патерике, как историко-литературном памятнике» Источник Ваше Преосвященство, Милостивые Государи! Пользуясь своим правом вступительного слова, я предложу Вашему благосклонному вниманию несколько разъяснений, касающихся моей диссертации. Вопрос о Киево-Печерском Патерике, как церковно-литературном и церковно-историческом памятнике, – не новый в нашей научной литературе; но ближайшее знакомство с положением вопроса позволяет утверждать, что ни в одном отношении исследование данного памятника не доведено до конца: ни в библиографическом, ни в строго-литературном, ни в историческом. Ценные для своего времени статьи Кубарева 1 и преосв. Макария 2 – о редакциях и списках Печерского Патерика – потеряли значительную долю прежнего интереса с появлением в печати статьи А. А. Шахматова «Киевопечерский Патерик и Печерская Летопись» 3 . Но и этот последний очерк, небольшой по объему, но богаты по содержанию и дающий очень много в методологическом отношении, – не исчерпывает своего вопроса во всей его полноте. «Настоящий обзор редакций Патерика, – говорит автор в заключительных строках своего исследования, – не полон; списки здесь рассмотренные описаны не подробно. Я хотел только дать несколько соображений, которые, может быть, пригодятся будущему исследователю». Опыт целостного обзора Печерского Патерика представляет магистерская диссертация покойного профессора Новороссийского университета Яковлева: «Древне-Киевские религиозные сказания». (Варш. 1875 г.). Насколько удачна эта попытка в научном отношении, можно видеть из следующего. Вопрос о редакциях памятника автор считает одним из числа немногих, довольно обработанных вопросов библиографии древне-русской литературы, – и потому позволяет себе ограничиться лишь сводом работ по этому вопросу Кубарева, пр. Макария и Ундольского, с некоторыми дополнениями, извлеченными из просмотра более сорока списков Патерика (стр. 41–42). Вся собственная некомпетентность Яковлева в данном вопросе красноречиво доказана тем, что для своего печатного издания Печерского патерика («Памятники русск. Литерат. XII и XIII в.») он выбрал худший список едва ли не самой неудачной редакции. |
| 490 См.: Калайдович К.Ф. Памятники российской словесности XII века. М., 1821. С. 249–257: издано Послание Симона к Поликарпу по списку Основной редакции (ГИМ. Синодальное собр. 945); Яковлев В.А. Памятники русской литературы XII и XIII вв. СПб., 1872: в основу издания положен список Кассиановской первой редакции, испытавшей минейное влияние (РНБ. Общее собр. рукописных книг. Q.I.317). О неудовлетворительности данной публикации текста Патерика см.: Владимиров П.В. Древняя русская литература Киевского периода вв. Киев, 1900. С. 212; здесь же в Приложении приводится несколько патериковых «слов» – о Никите, Спиридоне и Алимпии, изданных по списку Основной редакции (ГИМ. Собр. А.С. Уварова 965). До П.В. Владимирова отрывки из Патерика по списку редакции К (ГИМ. Синодальное собр. 216) были помещены в: Буслаев Ф.И. Историческая хрестоматия церковнославянского и древнерусского языка. М., 1861. С. 759–760. Самое значительное из изданий прошлого века – «Киево-Печерский патерик по древним рукописям. В переложении на современный русский язык М. Викторовой» (Киев, 1893), где произведение делится на три части в зависимости от авторства; в издание не включено Житие Феодосия Печерского , так как в 1856 г. оно было опубликовано в переводе Филарета, арх. Черниговского, а в 1858 г. издано «в славянском подлиннике» О.М. Бодянским; в основу перевода Патерика Викторовой положен не один из древнейших его списков, а ряд списков разных редакций, где тот или иной текст читается, по мнению исследователя, в полном, близком к первоначальному виде (послания Симона и Поликарпа даны по списку Кассиановской второй редакции, Слово о создании церкви Печерской – по списку Арсеньевской редакции, сочинения Нестора – по Повести временных лет). См. также: Поселянин Е. Исправный русский перевод патерика с издания 1702 года. М., 1897. 492 Данной классификации как основы придерживалась М. А. Викторова . Ей принадлежит обстоятельный анализ редакций Патерика XVII в., особенно печатных 1635 и 1661 гт., и, кроме этого, рассмотрение «неизвестной» для Кубарева редакции памятника как Кассиановской первой. См.: Викторова М.А. Составители Киево-Печерского патерика и позднейшая его судьба. М., 1863. |
| В святоотеческой традиции всё это описывается как явное демонское обольщение, то есть на самом деле все вот эти экстрасенсорные способности, которые могут проявляться у человека, во многом зная описание святоотеческого опыта, в духовной жизни это чисто способности демонов, вошедших в связь с конкретным человеком. Такое случалось это в истории неоднократно, и показательный пример, описан, допустим, в Киево-Печерском Патерике — в искушении инока Никиты. Он ушел самовольно в затвор, желая обрести выдающиеся способности, желая добиться совершенства прежде подлинного стяжания добродетелей. И однажды во время молитвы он увидел рядом с тобой ангела, который ему говорит: ты больше не молись, а вот только читай книги, за тебя же буду я молиться, и при этом я тебе буду открывать вот то, что нужно сказать приходящим к тебе людям, то есть люди к тебе будут приходить за советом. Инок Никита увлекся этим, перестал молиться, только читал книги, и вот с этого момента у него, действительно, обнаружились самые настоящие экстрасенсорные способности, то есть он видел события, происходившие за много километров от него, он прозревал судьбы некоторых людей, и даже сами князья к нему обращались за советом. При этом он по памяти цитировал Ветхий завет — до этого момента он не владел таким знанием. Понятно, чтобы выучить огромный такой объём, какой составляет Ветхий Завет, для этого надо много человеческих усилий. А тут он совершенно свободно цитировал Ветхий Завет и при этом, правда, совершенно не цитировал Новый Завет. Из этого Киево-Печерские монахи поняли, что инок Никита обольщен демоном, было совершено соборное моление, после чего Никита уже освободился от подобного наваждения, не видел уже рядом с тобой вот этого ангела — конечно, это был темный ангел. И с этого же момента у него исчезли все его экстрасенсорные способности, не помнил он по памяти Ветхий Завет и не мог предсказывать. В том же Киево-Печерском патерике также приводится пример Лаврентия Затворника, который будучи одержим бесом, говорил на разных языках — там упоминается немецкий язык, еврейский, греческий, ещё некоторые другие. |
| Не будем спорить, что древне–русские списатели Житий находились под сильным литературным давлением переводных агиологических трудов – и нередко давали нам если не копии, то отголоски чужого, но это ещё не даёт права отказывать всем нашим Житиям в каком бы то ни было историко–бытовом интересе и значении. В частности, что касается Печерского Патерика, как сборника житий южно–русских подвижников, то те выводы, к каким пришли Ключевский и Голубинский, к нашему памятнику приложимы лишь в незначительной степени. Северно–русское Житие XV–XVI веков, когда, при отсутствии других образовательных средств, началось усиленное влияние южно–славянской письменности, с её пресловутым «добрословием», и южно–русское XI–XIII – едва ли сравнимые величины. Хотя уже в первых древне–русских литературных произведениях заметен книжный риторический стиль, как подражание переводным образцам, но здесь мы не видим ещё таких злоупотреблений и извращений, порождённых недостатком настоящей школы, какие бывали впоследствии. По справедливому замечанию Пыпина, времена Ярослава считаются не без основания эпохой свежего подъёма религиозных и образовательных стремлений, искреннего увлечения новым учением, которое являлось делом душевного спасения и вместе национальным идеалом: такова была деятельность Печерского монастыря, таков был труд первых писателей, возвеличивших память князя Владимира, труд начального летописца, труды мниха Иакова, Нестора, Илариона, Феодосия, Кирилла Туровского и позднейших составителей Киево–Печерского Патерика... Наши средние века от татарского нашествия и до московского царства были, несомненно, упадком относительно тех начал, какие мы наблюдаем в первые века нашей письменности. Россия северо–восточная во всяком случае была дальше от образовательного и культурного возбуждения, чем был старый Киев и даже Новгород. Литература теряет прежнюю свежесть и разнообразие, а книжная искусственность ещё усиливается... 469 . Да и северно-русские Жития до XV в. носили несколько иной характер. Правда, в них заметно уже зарождение условных биографических черт и приёмов, составивших риторику житий позднейшего времени; но пока все они имеют в своей основе известную историческую задачу, ставя на первом плане фактическое содержание, а не одну назидательную проповедь . С XV в. развитие исследуемой отрасли древнерусской письменности принимает иное направление. В ней вырабатывается новый характер, изменяющий отношение к ней историка. С этого времени в житиях получают господство искусственные литературные приёмы, устанавливаются сложные правила и условия; сказание о святом уже не ограничивается простой исторической задачей сохранить о нем память в потомстве, но ставит на первом плане другие цели 470 . |
| Тенденция к по-авторскому изложению материала, интерес к личности и судьбе создателей памятника связаны с процессом индивидуализации авторского сознания, который переживает русская литература переходного от средневековья к новому времени периода. Эта тенденция получила закрепление и развитие в следующей переработке Печерского патерика, предпринятой в 1661 г. – в новой печатной редакции Иннокентия Гизеля (редакция ИГ). Таким образом, Патерикон Иосифа Тризны содержит такие продуктивные начала редакторской работы над текстом памятника, как: во-первых, включение монастырской истории в контекст общерусской и мировой; во-вторых, упорядочение патерикового материала в жанровом отношении, что проявилось в разграничении эпистолярной и агиографической частей, в создании на фактологической основе патериковых рассказов новых житий печерских святых; в-третьих, формирование авторских циклов в сборнике. Хронологический принцип в организации патерикового ансамбля остается ведущим, но уже не является единственным. В редакции ИТ, в отличие от Патерикона 1635 г., этот принцип изложения материала отличается большей последовательностью и органичностью, между отдельными эпизодами монастырской истории меньше временных разрывов и зияний за счет скреп – статей летописного происхождения. Углубляется и совершенствуется принцип по-геройной организации патерикового свода: жития-миниатюры Стефана, Дамиана, Матфея, Никона и других печерских святых снабжаются риторическими вступлениями и заключениями, их композиция приближается к канонической трехчастной структуре агиографического произведения. Д.И. Абрамович убедительно доказал зависимость печатного издания Патерика 1661 г. от рукописной редакции ИТ, что сделало необоснованным взгляд на второе издание Патерикона лишь как на видоизменение первого, появившегося на польском языке. «Как у Иосифа Тризны, так и у Иннокентия Гизеля, по утверждению ученого, – порядок отдельных статей патерика в большинстве случаев совпадает; Послание Поликарпа предшествует Посланию Симона, причем строго эпистолярная часть отделена от агиографической» 604 . |
| В памятниках творческого народного слова и древней письменности мы черпаем новые стихии русской речи для современного языка литературного. Наши старые сказки и песни живут еще в устах людей, не отставших от старого быта. Наши старые грамоты являются памятниками не отжившего мира, не жизни, когда-то прозвучавшей и замолкнувшей навсегда, а историческим проявлением стихий, которые еще живут и движутся по всей нашей великой родине, но про которые мы утратили было воспоминание. Словом, русская, археология должна быть уже не наукою древностей; она, в истинном своем смысле, есть наука древнего в настоящем; она входит, как важная, как первостепенная отрасль в наше воспитание умственное, a еще более сердечное.... (См. в 1-м т. Соч. Хомяк. Предисл. к Сборн. Киреевского, стр. 480). И когда исследователь русской старины руководится этими убеждениями в своих научных работах, он и своим исследованиям придает жизненное значение – конечно в меру своего таланта. По крайней мере, этот исследователь не превращается ни в исключительного архивного копииста, ни в ходульного теоретика, искажающего историю – хотя бы в угоду самым либеральным тенденциям. Но воспитать в себе указанные убеждения и выражать их делом может исследователь, обладающий не только лишь талантом, но вместе и широким общим образованием. В своей статье о «переложении» Патерика, сделанном M. А. Викторовой , мы достаточно обозначили влияние этого образования на литературный талант покойной писательницы. Ея научные симпатии остановились на памятниках русской старины и народности. Ея чуткая душа умела выбирать ценный материал для своих научных занятий. В последних же выразилась вся серьезность и образованность литературных сил молодого таланта. Мы, по силе уменья, оценили, в вышеупомянутой статье нашей, достоинство перевода Патерика на современный язык литературный. В предлагаемом ниже исследовании M. А. Викторова попыталась, и не безуспешно, выставить в известном свете происхождение, значение и литературную судьбу Патерика Печерского, этого важнейшего памятника древней русской письменности. |
| 142. РНБ. Собр. Н.М. Михайловского (Ф. 488). Q.346. Ркп. 1645 г. (см. запись на л. 286); 4°; 286 л. (по нижней пагинации); полуустав. Текст чуда читается на л. 286; список неполный из-за утраты части листов: недостает начала текста Слова о первых черноризцах печерских (л. 3) и конца Похвалы Феодосию Печерскому (между л. 148–149). 143. РНБ. Общее собр. ркп. книг (Ф. 560). F.I.235. Сборник смешанного содержания XVII в.; 1°; 339 л. (по нижней пагинации); полуустав нескольких почерков. Печерский патерик занимает л. 92–275; текст чуда читается на л. 275 об.; список полный. О ркп. см.: С – с. 374. 144. РНБ. Софийское собр. (Ф. 728) 1408. Ркп. XVII в.; 4°; 195 л.; полуустав. Текст чуда читается на л. 195; список полный. О ркп. см.: М – стлб. 153; Ш – с. 21; А – с. 90. 145. РНБ. Общее собр. ркп. книг. (Ф. 560). 580 . Копия нач. XIX в. со списка 1554 г.; 1°; 223 л. III; полуустав. Текст чуда читается на л. 223 об.; список полный. О ркп. см.: А – с. 91. Второй вариант (К IIч – 2 ). Отличается тем, что сказание об основании Успенского собора вклинивается в Житие Феодосия Печерского . Это переходный тип между Кассиановской редакцией 1462 г. и позднейшими переработками памятника. Данный вариант иллюстрирует несовершенство хронологического принципа распределения материала в Патерике, ибо он ведет к разрушению жанровых границ произведений, входящих в состав сборника. 146. РНБ. Собр. М.П. Погодина (Ф. 588) Ркп. XVI в.; 1°; 167 л. VII; полуустав. Текст о чуде 1463 г. читается на л. 167 об.; список полный. О ркп. см.: Я – с. V; Ш – с. 21–22; А – с. 91. К этому списку восходит редакция Софрония 1655 г. 581 Кроме этого, укажем на список, который представляет собой выборку из Патерика Кассиановской редакции: 147. Гос. архив Тверской обл. Ф. 1409. On. I. Ед. хр. 619. Требник и Киево-Печерский патерик XVII в.; 4°; 217 л.; полуустав. Печерский патерик занимает л. 7–176. В.М. Истрин , констатируя различия между Арсеньевской и Кассиановскими редакциями Патерика, объяснял их особенностями общественно-политических установок их создателей. |
| Μ., 1981. С. 18–34; она же. Документальное и художественное начала в рассказах русских патериков (К проблеме взаимосвязи летописи и патерикографии Древней Руси)//Художественно-документальная литература (История и теория). Иваново, 1984. С.3–13; она же. Археографический обзор списков Кассиановских редакций Киево-Печерского патерика//Литература Древней Руси. Μ., 1986. С. 48–62; Gesemann W. Vergleichende Analyse der Originalität des Kievo-Peersker Paterikon//Slavistische Studien zum IX. Intern. Slavistenkongreß, Kiev, 1983. Köln, Wien, 1983. S. 129–143; Конявская Е.Л. Арсениевская редакция Киево-Печерского патерика//Вест. МГУ. Сер. 9: Филология. 1983. Prestel D. When Did Simon and Polikarp Write? A Different Reading of the Text//Russian Language Journal. 1987. Vol.41. P. 61–68; Thomson F. Towards a Typology of Quotations in Early Slavonic Literature, with an Assessment of Their Value for Textology Illustrated by the Quotations from Ephraem Syrus’ Paraeneses in the Patericon Kievo-Cryptense//AnzSIPhil. 1990. Bd.20. S. 15–61, особ. 30–38 (хороший обзор рукоп. традиции и редакций Патерика).) 750 И тот и другой первоначально были деталями латинского распятия: Мурьянов М.Ф. Золотой пояс (прим. 306); Сычев Н.П. (прим. 306). О Шимоне см.: Браун Ф.А. Фриад и Шимон, сыновья варяжского князя Африкана//ИОРЯС. 1902. Т. 7. 1. С.359–365. 752 Отнесение новозаветного пророчества о несокрушимости Церкви Христовой к конкретному церковному зданию, равно как и воспроизведение, в связи с этим именно Мф.16:18 , несомненно, позаимствовано из чина освящения храма по уставу Великой Церкви (см., например: Mateos J. Le Typicon de la Grande Eglise. Vol.2. (OChA. T.166). Rome, 1963. P.218–220) и может оцениваться как широко распространенный топос византийской традиции. (К.А.) 756 О “даре слезном” см.: Hausherr I. Penthos: La doctrine de la componction dans rOrient chrétien. (OChA. T. 132). Rome, 1944. О значении Студийского устава в Византии см.: Leroy J. La conversion de S. Athanase L’Athonite à l’idéal cénobitique et l’influence studíte//La Millénaire (прим. |
| Причины же отсутствия рассказов в Синодальном списке Патерика объясняются целым рядом обстоятельств: длительным процессом формирования свода, в результате чего его состав изменялся и не дошел до нас в первоначальном виде; стремлением последователей Иосифа Волоцкого несколько смягчить крайности его учения, чтобы обеспечить ему более широкое хождение и признание. Кроме того, в отличие от Киево-Печерского патерика, Волоколамский в меньшей степени обнажал теневые стороны монастырского быта. Обличение гордости и плотских желаний монахов уступало здесь место восхвалению «новых» чудотворцев. Критическое начало в Волоколамском патерике имело другую направленность. Оно являлось оружием в борьбе с еретиками и нестяжателями, произволом удельных князей. Видимо, поэтому список Патерика в Синодальном собрании не включает «слов», обличающих пороки, присущие иосифлянам, ибо стратегическая задача памятника – защитить институт монашества. Сборник Вассиана Кошки из Музейного собрания можно расценивать как подготовительный этап в овладении патериковой формой. Он больше предназначен для внутреннего пользования, для функционирования в среде единомышленников Иосифа, и не имеет еще «официального» характера. В состав сборника Вассиана Кошки из Музейного собрания РГБ входит ряд фрагментов Волоколамского патерика, читающихся и в рукописи из Синодального собрания ГИМ, например, отрывок из поучения Иосифа об «иноческом житии» (л. 85об.). Часть поучения, где прославляется строгий общежительный устав монастырской жизни: «Се есть милостыня обще живущим, еже пострадати друг другу, и претерпети смутившемуся на нь брату, и не воздати зла за зло», опущена. Усечение текста и сведение основной мысли поучения Иосифа Волоцкого к проповеди традиционных монашеских добродетелей – «прилежания рукоделию, и молитве, и чтению», видимо, связаны с тем, что к середине XVI в. борьба двух линий в развитии русского монашества: общежительной («феодосьевской») и затворнической («антоньевской»), которая была остра в период жизни Иосифа и его полемики с нестяжателями, в какой-то мере утратила свою актуальность. |
| Генетическую и историко-литературную связь русского летописания и патерикографии нельзя преувеличивать и абсолютизировать. Историко-литературный феномен Киево-Печерского патерика был подготовлен освоением патериковой формы повествования не только русскими летописцами, но и первыми агиографами, например, авторами житий Феодосия и Антония. Из текстов этих памятников с течением времени вычленились и оформились в самостоятельные произведения фрагменты о печерских монахах, современниках основателей лавры: Моисее, Варлааме, Стефане и др. Следовательно, в период интенсивного жанрообразования в литературе Киевской Руси граница между отдельными видами агиографии и – шире -различными жанрами отличалась некоторой условностью, что привело к формированию отечественной патерикографии на стыке многих традиций: переводной и оригинальной, летописной и агиографической. В отличие от переводных патериков, в русских документально-летописное начало, конкурируя с художественно-беллетристическим, ослабляло его. В них меньше «благочестивых романов» и произведений новеллистического типа, чем, например, в Синайском патерике, где слились воедино традиции ранней христианской агиографии и поздней эллинистической романистики. Ученые не раз отмечали многообразие типов житийных героев в переводных патериках, где рядом с монахами-отшельниками изображаются миряне: нечестивый царь и мудрая жена, благонравный юноша и блудница... Вот почему в переводной литературе «отечников» с агиографическим началом успешно конкурирует новеллистическое, восходящее к сюжетам восточной сказки. В отличие от Киево-Печерского патерика, где столкновение земной любви женщины к мужчине и любви монаха к Богу лежит в основе лишь Слова о Моисее Угрине и начальных фрагментов Жития Феодосия Печерского , Волоколамский патерик содержит целый цикл дидактических новелл на тему «бесования женского», популярных в монашеской среде. Эта часть патериковых «слов» остросюжетна, занимательна и противостоит «мемуарной» части произведения, куда входят рассказы-воспоминания о святых, бывших современниками Иосифа Волоцкого и Досифея Топоркова. Здесь повествователь больше дорожит историческими и бытовыми подробностями, его рассказ имеет публицистическую направленность, так как события недавнего прошлого еще не успели подвергнуться процессу фольклоризации, стать монастырским преданием. |
|
|
