| Речь перед защитой магистерской диссертации «Исследование о Киево-Печерском патерике, как историко-литературном памятнике» Источник Ваше Преосвященство, Милостивые Государи! Пользуясь своим правом вступительного слова, я предложу Вашему благосклонному вниманию несколько разъяснений, касающихся моей диссертации. Вопрос о Киево-Печерском Патерике, как церковно-литературном и церковно-историческом памятнике, – не новый в нашей научной литературе; но ближайшее знакомство с положением вопроса позволяет утверждать, что ни в одном отношении исследование данного памятника не доведено до конца: ни в библиографическом, ни в строго-литературном, ни в историческом. Ценные для своего времени статьи Кубарева 1 и преосв. Макария 2 – о редакциях и списках Печерского Патерика – потеряли значительную долю прежнего интереса с появлением в печати статьи А. А. Шахматова «Киевопечерский Патерик и Печерская Летопись» 3 . Но и этот последний очерк, небольшой по объему, но богаты по содержанию и дающий очень много в методологическом отношении, – не исчерпывает своего вопроса во всей его полноте. «Настоящий обзор редакций Патерика, – говорит автор в заключительных строках своего исследования, – не полон; списки здесь рассмотренные описаны не подробно. Я хотел только дать несколько соображений, которые, может быть, пригодятся будущему исследователю». Опыт целостного обзора Печерского Патерика представляет магистерская диссертация покойного профессора Новороссийского университета Яковлева: «Древне-Киевские религиозные сказания». (Варш. 1875 г.). Насколько удачна эта попытка в научном отношении, можно видеть из следующего. Вопрос о редакциях памятника автор считает одним из числа немногих, довольно обработанных вопросов библиографии древне-русской литературы, – и потому позволяет себе ограничиться лишь сводом работ по этому вопросу Кубарева, пр. Макария и Ундольского, с некоторыми дополнениями, извлеченными из просмотра более сорока списков Патерика (стр. 41–42). Вся собственная некомпетентность Яковлева в данном вопросе красноречиво доказана тем, что для своего печатного издания Печерского патерика («Памятники русск. Литерат. XII и XIII в.») он выбрал худший список едва ли не самой неудачной редакции. |
| – С другой стороны, если и согласиться с автором «Кратких сказаний о жизни и подвигах святых отцев дальних пещер Киево-печерской Лавры», что «были некогда и полные жизнеописания этих святых», в том числе, разумеется, и известных нам угодников XIII-kob, а равно также и их блаженных современников Антониевой пещеры, но «таковыя могли быть истреблены в разныя разорения Киева», 748 то когда же по преимуществу и должны были быть истреблены эти жизнеописания, как не в страшную пору всеразрушающего погрома татарского?... А это еще более приводит нас к тому же заключению, в которому приходили мы и выше, что означенные святые жили не позже первой половины XIII-ro века, или сказать вернее, до времени погрома Татарского, и таким образом, несомненно были современниками первоначальников иноческого жития на Горе Почаевской. 749 II. Краткие сведения о жизни и деятельности святых угодников Киево-печерской Лавры, из среды которых вышли первые насельники Горы Почаевской, с присоединением священных песнопений известных в нашей церкви в честь этих святых. Преосвященный Модест в своих «Кратких сказаниях о жизни и подвигах святых отцов дальних пещер», в том числе, конечно, и тех из них, которые были современниками основателям обители Почаевской, так определяют существующие источники для жизнеописаний этих святых: «по преданию, в древние времена св. мощи в Киевских пещерах лежали не в гробах, как теперь, а просто в нишах на досках. Эти ниши, где стоят и теперь гробы, с мощами святых, закрывались тоже досками. На этих досках в нижней части, в лежачем положении изображались лики преподобных печерских; в средине вырезывались небольшие окна, чтобы чрез них поклонники могли прикладываться к мощам, а сверху надписывались чистым славянским наречием имена святых, коих были мощи, с кратким жизнеописанием святых». В последствии надписи эти были списаны иноками и изложены в особой рукописи славянопольским языком и в таком виде дошли до настоящего времени. 750 По свидетельству Преосвященного Филарета, такие же надписи были как в Феодосиевых, так и в Антониевых пещерах, и как теми, так и другими в 1643 году воспользовался известный Мелетий Сириг для составления службы преподобным печерским. |
| Из литературных трудов преп. Нестора мы знаем: 1) Чтение о житии и погублении блаженную страстотерпцю Бориса и Глеба, 2) Житие преподобного отца нашего Феодосия, игумена Печерского и 3) Летопись. Главнейший труд – Житие Феодосия Печерского , составленное в промежуток времени между 1077 и 1088 годами: оно одно может дать некоторую точку опоры в суждениях о Несторе, как писателе. Пользуясь большой популярностью в древнерусской письменности, Житие преп. Феодосия имеет довольно сложную литературную историю, которую можно проследить при более или менее внимательном отношении к различным редакциям Киево-Печерского Патерика, в составе которого это Житие издавна занимает очень видное и почетное место. Как литературное произведение, Несторово Житие обладает значительными достоинствами и ясно говорит, о большой начитанности и выдающейся образованности автора: хороший язык (выдержанный церковно-славянский стиль), толковое и по местам занимательное изложение, сравнительно немного того «добрословия» и «плетения словес», которыми так изобилуют позднейшие (северорусские) жития. Древнейший список Жития Феодосия дошел до нас в так называемом Успенском Сборнике XII в. По этой рукописи, хранящейся теперь в Московск. Синод. библ., Житие издавалось три раза: Бодянским («Чтения в Общ. ист. и др. р.» 1858, III). А. Подовым («Чтения в Общ. ист. и др. р.» 1879, I) и A. А. Шахматовым и ?. А. Лавровым («Чтения в Общ. ист. и др. р.» 1899 г. и отд.: Сборник XII в. Моск. Успенск. Собора. Вып. I). Раньше Жития преп. Феодория Печерского Нестором составлено (вскоре после 1079 г.) Чтение о житии и погублении Бориса и Глеба, стоящее совершенно независимо от других апологических памятников, посвященных свв. Борису и Глебу. В историко-литературном отношении Чтение стоит ниже Жития: в нем больше общих мест и таких подробностей, которые не имеют прямого отношения к делу, больше бесцветности и шаблонности в характеристиках; заметно пренебрежительное отношение к собственным именам и хронологическим датам, как не прибавляющим назидания; отсутствие в содержании историко-бытового материала. Указанные недостатки объясняются отчасти авторскою неопытностью начинающего Нестора, а отчасти тем, что самый предмет второго сочинения был гораздо интереснее и ближе нашему автору, как иноку Печерского монастыря, чем предмет первого. Древнейший список Несторова Чтения о Борисе и Глебе относится к первой половине XIV в.: это – так называемый Сильвестровский Сборник Московской Типографской библиотеки. По этому списку Чтение издано три раза: Бодянским («Чтения в Общ. ист. и др. рос.» 1859, I), Срезневский («Сказания о свв. Борисе и Глебе». Спб. 1860) и Абрамовичем (в «Памятниках древнерусской литературы». Вып. 2-й). Большою известностью Чтение не пользовалось, как можно видеть из того, что оно дошло до нас в сравнительно ограниченном количестве списков и не повлияло на другие аналогичные памятники. |
| Не будем спорить, что древне–русские списатели Житий находились под сильным литературным давлением переводных агиологических трудов – и нередко давали нам если не копии, то отголоски чужого, но это ещё не даёт права отказывать всем нашим Житиям в каком бы то ни было историко–бытовом интересе и значении. В частности, что касается Печерского Патерика, как сборника житий южно–русских подвижников, то те выводы, к каким пришли Ключевский и Голубинский, к нашему памятнику приложимы лишь в незначительной степени. Северно–русское Житие XV–XVI веков, когда, при отсутствии других образовательных средств, началось усиленное влияние южно–славянской письменности, с её пресловутым «добрословием», и южно–русское XI–XIII – едва ли сравнимые величины. Хотя уже в первых древне–русских литературных произведениях заметен книжный риторический стиль, как подражание переводным образцам, но здесь мы не видим ещё таких злоупотреблений и извращений, порождённых недостатком настоящей школы, какие бывали впоследствии. По справедливому замечанию Пыпина, времена Ярослава считаются не без основания эпохой свежего подъёма религиозных и образовательных стремлений, искреннего увлечения новым учением, которое являлось делом душевного спасения и вместе национальным идеалом: такова была деятельность Печерского монастыря, таков был труд первых писателей, возвеличивших память князя Владимира, труд начального летописца, труды мниха Иакова, Нестора, Илариона, Феодосия, Кирилла Туровского и позднейших составителей Киево–Печерского Патерика... Наши средние века от татарского нашествия и до московского царства были, несомненно, упадком относительно тех начал, какие мы наблюдаем в первые века нашей письменности. Россия северо–восточная во всяком случае была дальше от образовательного и культурного возбуждения, чем был старый Киев и даже Новгород. Литература теряет прежнюю свежесть и разнообразие, а книжная искусственность ещё усиливается... 469 . Да и северно-русские Жития до XV в. носили несколько иной характер. Правда, в них заметно уже зарождение условных биографических черт и приёмов, составивших риторику житий позднейшего времени; но пока все они имеют в своей основе известную историческую задачу, ставя на первом плане фактическое содержание, а не одну назидательную проповедь . С XV в. развитие исследуемой отрасли древнерусской письменности принимает иное направление. В ней вырабатывается новый характер, изменяющий отношение к ней историка. С этого времени в житиях получают господство искусственные литературные приёмы, устанавливаются сложные правила и условия; сказание о святом уже не ограничивается простой исторической задачей сохранить о нем память в потомстве, но ставит на первом плане другие цели 470 . |
| В памятниках творческого народного слова и древней письменности мы черпаем новые стихии русской речи для современного языка литературного. Наши старые сказки и песни живут еще в устах людей, не отставших от старого быта. Наши старые грамоты являются памятниками не отжившего мира, не жизни, когда-то прозвучавшей и замолкнувшей навсегда, а историческим проявлением стихий, которые еще живут и движутся по всей нашей великой родине, но про которые мы утратили было воспоминание. Словом, русская, археология должна быть уже не наукою древностей; она, в истинном своем смысле, есть наука древнего в настоящем; она входит, как важная, как первостепенная отрасль в наше воспитание умственное, a еще более сердечное.... (См. в 1-м т. Соч. Хомяк. Предисл. к Сборн. Киреевского, стр. 480). И когда исследователь русской старины руководится этими убеждениями в своих научных работах, он и своим исследованиям придает жизненное значение – конечно в меру своего таланта. По крайней мере, этот исследователь не превращается ни в исключительного архивного копииста, ни в ходульного теоретика, искажающего историю – хотя бы в угоду самым либеральным тенденциям. Но воспитать в себе указанные убеждения и выражать их делом может исследователь, обладающий не только лишь талантом, но вместе и широким общим образованием. В своей статье о «переложении» Патерика, сделанном M. А. Викторовой , мы достаточно обозначили влияние этого образования на литературный талант покойной писательницы. Ея научные симпатии остановились на памятниках русской старины и народности. Ея чуткая душа умела выбирать ценный материал для своих научных занятий. В последних же выразилась вся серьезность и образованность литературных сил молодого таланта. Мы, по силе уменья, оценили, в вышеупомянутой статье нашей, достоинство перевода Патерика на современный язык литературный. В предлагаемом ниже исследовании M. А. Викторова попыталась, и не безуспешно, выставить в известном свете происхождение, значение и литературную судьбу Патерика Печерского, этого важнейшего памятника древней русской письменности. |
| Причины же отсутствия рассказов в Синодальном списке Патерика объясняются целым рядом обстоятельств: длительным процессом формирования свода, в результате чего его состав изменялся и не дошел до нас в первоначальном виде; стремлением последователей Иосифа Волоцкого несколько смягчить крайности его учения, чтобы обеспечить ему более широкое хождение и признание. Кроме того, в отличие от Киево-Печерского патерика, Волоколамский в меньшей степени обнажал теневые стороны монастырского быта. Обличение гордости и плотских желаний монахов уступало здесь место восхвалению «новых» чудотворцев. Критическое начало в Волоколамском патерике имело другую направленность. Оно являлось оружием в борьбе с еретиками и нестяжателями, произволом удельных князей. Видимо, поэтому список Патерика в Синодальном собрании не включает «слов», обличающих пороки, присущие иосифлянам, ибо стратегическая задача памятника – защитить институт монашества. Сборник Вассиана Кошки из Музейного собрания можно расценивать как подготовительный этап в овладении патериковой формой. Он больше предназначен для внутреннего пользования, для функционирования в среде единомышленников Иосифа, и не имеет еще «официального» характера. В состав сборника Вассиана Кошки из Музейного собрания РГБ входит ряд фрагментов Волоколамского патерика, читающихся и в рукописи из Синодального собрания ГИМ, например, отрывок из поучения Иосифа об «иноческом житии» (л. 85об.). Часть поучения, где прославляется строгий общежительный устав монастырской жизни: «Се есть милостыня обще живущим, еже пострадати друг другу, и претерпети смутившемуся на нь брату, и не воздати зла за зло», опущена. Усечение текста и сведение основной мысли поучения Иосифа Волоцкого к проповеди традиционных монашеских добродетелей – «прилежания рукоделию, и молитве, и чтению», видимо, связаны с тем, что к середине XVI в. борьба двух линий в развитии русского монашества: общежительной («феодосьевской») и затворнической («антоньевской»), которая была остра в период жизни Иосифа и его полемики с нестяжателями, в какой-то мере утратила свою актуальность. |
| Тенденция к по-авторскому изложению материала, интерес к личности и судьбе создателей памятника связаны с процессом индивидуализации авторского сознания, который переживает русская литература переходного от средневековья к новому времени периода. Эта тенденция получила закрепление и развитие в следующей переработке Печерского патерика, предпринятой в 1661 г. – в новой печатной редакции Иннокентия Гизеля (редакция ИГ). Таким образом, Патерикон Иосифа Тризны содержит такие продуктивные начала редакторской работы над текстом памятника, как: во-первых, включение монастырской истории в контекст общерусской и мировой; во-вторых, упорядочение патерикового материала в жанровом отношении, что проявилось в разграничении эпистолярной и агиографической частей, в создании на фактологической основе патериковых рассказов новых житий печерских святых; в-третьих, формирование авторских циклов в сборнике. Хронологический принцип в организации патерикового ансамбля остается ведущим, но уже не является единственным. В редакции ИТ, в отличие от Патерикона 1635 г., этот принцип изложения материала отличается большей последовательностью и органичностью, между отдельными эпизодами монастырской истории меньше временных разрывов и зияний за счет скреп – статей летописного происхождения. Углубляется и совершенствуется принцип по-геройной организации патерикового свода: жития-миниатюры Стефана, Дамиана, Матфея, Никона и других печерских святых снабжаются риторическими вступлениями и заключениями, их композиция приближается к канонической трехчастной структуре агиографического произведения. Д.И. Абрамович убедительно доказал зависимость печатного издания Патерика 1661 г. от рукописной редакции ИТ, что сделало необоснованным взгляд на второе издание Патерикона лишь как на видоизменение первого, появившегося на польском языке. «Как у Иосифа Тризны, так и у Иннокентия Гизеля, по утверждению ученого, – порядок отдельных статей патерика в большинстве случаев совпадает; Послание Поликарпа предшествует Посланию Симона, причем строго эпистолярная часть отделена от агиографической» 604 . |
| Л.А. Ольшевская. «Прелесть простоты и вымысла...» Жанр «патерика», сборника произведений о святых какой-либо одной местности, имел широкие географические рамки хождения и многовековую историю до того, как стал развиваться в русской литературе, поэтому так трудно выделить «свое» и «чужое», оригинальное и заимствованное в памятниках русской патерикографии. Переведенные с греческого на славянский язык в Х-ХІ вв. Скитский, Синайский, Египетский и Римский патерики рано вошли в круг чтения древнерусского человека, приобщая его через простые по стилю и занимательные по форме рассказы о жизни монахов к высоким истинам христианства. По мнению В.Р. Федера, славянские переводные патерики принадлежали к золотому фонду Священного предания, которое по авторитетности не уступало Священному писанию 452 . Видимо, именно этим объясняется популярность патериков в древнехристианском мире и то, что многие из них стали своеобразными «народными книгами» средневековья. Позднее переводные патерики послужили литературной основой для составителей первых русских патериковых сводов 453 . Киево-Печерский патерик самый известный и в идейно-художественном отношении значительный памятник русской патерикографии, который только в рукописной традиции бытования имел около 10 редакций и свыше 200 списков. Феномен Киево-Печерского патерика, когда он стал первым и вершинным явлением в истории жанра в русской литературе, во многом объясняется «соборностью» средневекового сознания, преимущественно коллективным характером творчества, что ослабляется к XVІ-XVІІ столетиям, когда возникают поздние патериковые своды, а также, в немалой степени, внутренними потенциями самого жанра, который позволял резко раздвинуть границы русского сонма святых за счет геройного ряда патерика. Открытость формы приводила к «подпитке» патерика за счет кон тактов с другими жанрами и жанровыми системами (летописание, учительная проза, жития святых, монастырский эпос и др.). Авторы Киево-Печерского патерика были открыты и к восприятию художественного опыта других национальных культур, выступив в роли прилежных и талантливых учеников 454 . |
| Генетическую и историко-литературную связь русского летописания и патерикографии нельзя преувеличивать и абсолютизировать. Историко-литературный феномен Киево-Печерского патерика был подготовлен освоением патериковой формы повествования не только русскими летописцами, но и первыми агиографами, например, авторами житий Феодосия и Антония. Из текстов этих памятников с течением времени вычленились и оформились в самостоятельные произведения фрагменты о печерских монахах, современниках основателей лавры: Моисее, Варлааме, Стефане и др. Следовательно, в период интенсивного жанрообразования в литературе Киевской Руси граница между отдельными видами агиографии и – шире -различными жанрами отличалась некоторой условностью, что привело к формированию отечественной патерикографии на стыке многих традиций: переводной и оригинальной, летописной и агиографической. В отличие от переводных патериков, в русских документально-летописное начало, конкурируя с художественно-беллетристическим, ослабляло его. В них меньше «благочестивых романов» и произведений новеллистического типа, чем, например, в Синайском патерике, где слились воедино традиции ранней христианской агиографии и поздней эллинистической романистики. Ученые не раз отмечали многообразие типов житийных героев в переводных патериках, где рядом с монахами-отшельниками изображаются миряне: нечестивый царь и мудрая жена, благонравный юноша и блудница... Вот почему в переводной литературе «отечников» с агиографическим началом успешно конкурирует новеллистическое, восходящее к сюжетам восточной сказки. В отличие от Киево-Печерского патерика, где столкновение земной любви женщины к мужчине и любви монаха к Богу лежит в основе лишь Слова о Моисее Угрине и начальных фрагментов Жития Феодосия Печерского , Волоколамский патерик содержит целый цикл дидактических новелл на тему «бесования женского», популярных в монашеской среде. Эта часть патериковых «слов» остросюжетна, занимательна и противостоит «мемуарной» части произведения, куда входят рассказы-воспоминания о святых, бывших современниками Иосифа Волоцкого и Досифея Топоркова. Здесь повествователь больше дорожит историческими и бытовыми подробностями, его рассказ имеет публицистическую направленность, так как события недавнего прошлого еще не успели подвергнуться процессу фольклоризации, стать монастырским преданием. |
| Что касается отношения преп. Нестора к Начальной Летописи, то все разнообразие мнений по данному вопросу можно свести к трем категориям. 1) Нестору принадлежит вся так называемая «Повесть временных лет», сохранившаяся, впрочем, – как утверждает большинство сторонников этого мнения с Татищевым и Шлецером во главе, – не в первоначальном своем виде, а значительно измененное и искаженное вставками, пропусками и ошибками позднейших переписчиков и редакторов. 2) Нестору в Повести времен. лет могут принадлежать только те статьи, которые непосредственно касаются истории Киево-Печерского монастыря. Таким образом вопрос о Несторовой Летописи отделяется от вопроса о Повести временных лет в том смысле, что Несторова Летопись не должна быть отождествляема с Повестью, как одна из составных ее частей. 3) Наконец, Нестор, автор Жития преп. Феодосия Печерского и Чтения о свв. Борисе и Глебе, и Нестор Летописец – ничего общего между собою не имеют, кроме имени ( П. С. Казанский , Голубинский, А. И. Соболевский). В современной исторической науке все права гражданства получил взгляд на Начальную Летопись, как на свод самого разнообразного исторического и литературного материала, нечего в роде исторической хрестоматии. Высказанное еще в 1820 г. Строевым, эхо мнение вполне подтвердилось учеными наблюдениями Соловьева, Срезневского, Сухомлинова, Веляева, Костомарова, Бестужева-Рюмина, Ключевского, A. А. Шахмахова, E. Н. Щепкина, M. С. Грушевского, С. Ф. Платонова и др. Самыми типичными выразителями такого взгляда на Начальную Летопись являются Костомаров, Бестужев-Рюмин и A. А. Шахматов. В летописный свод, известный под именем Повести временных лет, вошел целый ряд статей и заметок, касающихся специально истории Киево-Печерской обители, короче сказать – Печерская Летопись. В деле составления этой Печерской Летописи ближайшее участие принимал преп. Нестор: связываемый с его именем (в Печерском Патерике) «летописец» есть не что иное, как летопись Печерской обители за вторую половину XI-ro столетия. Вот единственно возможное решение давнего вопроса об отношении Нестора, составителя Жития Феодосия и Чтения о Борисе и Глебе, к нашей Начальной Летописи. Совершенно игнорировать свидетельство Печерского Патерика или различать двух Несторов современников: младшего, диакона, автора житий, и старшего – летописца, мы не имеем ни исторического, ни литературного права. |
|
|
