| Ты скорби все наши, Как самая нежная Мать. К Тебе, Всеблагая, Скорбящих всех радость, Страдальцы стремятся толпой. Ты жизни их горькой – Единая Сладость, Сердцам Ты их – мир и покой. О, Высшая Матерь! Владычица, Дево! Ты Богом дарована нам. Верни же нас, Дево, С распутья мятежна И путь наш направь к Небесам. Скорбь сироты Я стою на краю, вижу гибель свою, О, Царице всех и Владычице, И Заступнице! По чужим сторонам я скитаюся, По чужим углам я питаюся, О, Царице всех и Владычице, И Заступнице! Нет пристанища мне, где главу подклонить, И в печали своей на чужой стороне, О, Царице всех и Владычице, И Заступнице! Я молюся Тебе, Божьей Матери: Ты услышь меня, сиротинушку, О, Царице всех и Владычице, И Заступнице! Нет отца у меня, родной матери, Кто жалел меня, тот в сырой земле, О, Царице всех и Владычице, И Заступнице! Будь защитой мне, сирых Матушка. О, Царице всех и Владычице, И Заступнице! Душа моя грустью убита Душа моя грустью убита, Я воли Твоей не творю, И дверь мне спасенья закрыта, Закрыта дорога к Царю. Закрыта моими страстями, А их у меня целый лес; Оне возрастали годами – Им место привольное здесь. Растил я их самовольно, Злой прихотью их поливал, Гонялся за мнимым раздольем, Все сам у себя воровал. И было мне дано живое Богатство небесной любви, Я тратил его, как чужое – Им страсти питались мои. Я прятался в жизни от Бога, А Он же всегда был со мной. Любовью Своей благодатной Везде Он меня настигал. А мне самому непонятно, Я прочь от Него убегал. Виднелась святая дорога, Но я подойти к ней не смел. И грусть мне тяжелым гранитом Легла на иссохшую грудь. А сердце грехами изрыто, Какой благодати приют?! Вдруг вздумал, и брызнули слезы, На сердце мне стало легко, Как будто все Божьи угрозы Куда-то ушли далеко. И вижу: вокруг меня сети, И козням не вижу конца. Ах, если же мы Его дети, Пойдемте на голос Отца! Смерть Смерть люта коль и гневлива Для нас, грешных человек, Коль ужасна и строптива, Когда жизнь нашу сечет. Ах, нечаянно застала В малой келейке меня, Тут боязнь на мя напала, |
| Слово Нифель-гейм представляет в своей второй половине тот же закон з изменившаяся в г (земь, heim). Второй случай; очень важен как в словарном, так и в грамматическом значении. Слог ge не имеет никакого смысла в своём отдельном существовании; между тем он является в немецких наречиях с двумя весьма определёнными значениями, как собирательный в gefährte, gebrüder, geschwister и пр., и как знак прошедшего в глаголах или в выводных существительных gedacht, gedanke. Филолог, знакомый со Славянским языком, не может не узнать предлога со (Санскр. са в составных словах) и его двойного значения, означающего или собрание, или прошедшее, или скоро преходящее: собор, совет, съесть, сделано. Трудно понять, по какому закону мысли один и тот же звук представил древним два понятия, несходные между собой. Замечено ли было, что всякое действие совокупных сил должно быть быстро? Такое толкование кажется на первый взгляд слишком искусственным, но Латинские semel, simul указывают на тот же корень со в тех же смыслах быстроты и собрания, Латинский же cum (тот же со, как calamus -солома) представляет опять совокупность и действие, быстро совершаемое: consilium, comburere, comedere, conclamare (совет, сжечь, съесть, крикнуть). С другой стороны, на Русском языке олово вдруг есть разительнейшее соединение мысли о совокупности и быстроте. Поэтому мы можем принять толкование наше за весьма вероятное; и должны вспомнить, что инстинкты молодого человечества были часто умнее умствующего потомства. Как бы то ни было, нелепо бы было отрицать тождество Нем. ge и Санскрито-Слав. со и не признать общего закона в этом частном примере. Переход звуков шипящих в придыхание уже заметен в самом Санскритском языке в гима (зима), гимават (зимовать), агам (вместо азам, мн. асмас) и других случаях; но это ещё только начало, малая примесь чуждого влияния или новоразвившихся личностей семейных. Всякий учёный знает, что г или придыхание-беспрестанно вытесняет з и с Санскритские в языке Зендском и в его древнейших памятниках, писанных клинообразной грамотой и сохраненных без изменения твёрдостью Персепольских гранитов. |
| — Откуда это у вас? — Что? А, автограф? Он надписал мне, когда дарил. Легкобытов почувствовал острый, жгучий укол — ему захотелось вырвать из рук Василия Христофоровича книжку Рва и разорвать, но прежде узнать, что мог ее желчный сочинитель написать его товарищу, однако вместо этого спросил: — Ну а если мы все-таки проиграем? — А если проиграем, то не будет в истории более оболганной войны, чем эта! — произнес Василий Христофорович злобным тонким голосом. — Нас всех смешают с грязью, все будет обессмыслено, затоптано, предано, но тогда тем более ваш долг об этой войне написать. Но слушайте же… 10 Комната, куда вошла Уля, отличалась от приемной, но никакой роскоши в ней не было. Несколько темных икон висело на стенах, перед ними горели лампадки, но пахло не так, как в церкви, а отдавало сыростью и затхлостью. Посреди помещения стоял большой стол без скатерти, окруженный венскими стульями с потертыми сиденьями. Открытая дверь вела в кабинет, и Уля успела разглядеть пустой письменный стол с банкой чернил, диван, обитый гранитолем, и старенькое, потрепанное кресло. И вся квартира показалась ей старой, неуютной, похожей на зал ожидания на вокзале в Польцах. — А я тебя помню, — сказал хозяин, и что-то снисходительное, как если бы старый человек наблюдал за детскими шалостями, проявилось на морщинистом, заросшем лице. — Зато я вас нет, — отрезала она, собирая остатки воли, и отступила к окну. — Откуда вы меня можете помнить? С четвертого этажа двор казался далеким. Двое мещан стояли и смотрели наверх. Одутловатый господин, озираясь, шел по двору и бил себя кулаком в грудь. Потом он словно опомнился и резво куда-то побежал. «За дамой. Поздно — не догонит. А я, если что, — сразу брошусь», — сказала себе Уля и от собственной решимости успокоилась. — Я видел тебя во дворце у Петруши. Ты была вот такая девочка, — показал он руками, — толстая, послушная, доверчивая, а теперь стала худой, недоброй и подозрительной. — Вы все врете. Ни в каком дворце вы не были. — Почему это? — Потому что вас бы туда никто не пустил. |
| Старайся во всём уничтожить своё «я». Гранит в нежной оболочке Ирина Васильевна Ватагина: — Исключительный человек! Маленькая, хрупкая, типичная представительница священнической семьи. Но сильнейший характер. Я помню, как к ней приходили Патриархи Алексий I и Пимен. — Она была скромным человеком? — Однажды её спросил отец наместник: «Мария Николаевна, он всех ругает (это отец Сергий Голубцов, будущий епископ), и Вас тоже. Вы-то хоть умеете иконы писать?». Мария Николаевна сказала: «Думаю, что умею». Она была очень скромной. «И вообще, Вы поосторожней ругайте меня, потому что на мне зиждутся все эти маленькие». Она жутко рисковала. Писать иконы – «идеологическая пропаганда», четыре года тюрьмы. А держать целую группу молодёжи тем более! — Вы сказали, что матушка Иулиания была настоящим гранитом… — Да. Но все же очень мягким человеком. Когда у нас случились семейные неприятности, и я приезжала к ней всем делилась, она всегда успокаивала. Такой характер у неё был от природы. Гранитный, но с очень нежной и мягкой оболочкой. Говорят, «танк, посыпанный фиалками». Нет, это был гранит, гранитная скала. С ней приходили советоваться даже монахи. Как все маросейские, службу она знала замечательно. «Какой диакон пропадает в Вас, Мария Николаевна», — говорили ей. — А что Мария Николаевна рассказывала о Маросейке? — Она рассказывала, как пришла к отцу Алексию совсем молоденькой, ей было, по-моему, 12-15 лет. Это сейчас всё известно, а тогда ещё не было напечатано. Он сказал: «Я давно жду эти глаза». Потому что глаза у неё, правда, были особенные. Я не скажу, что она была такая уж красавица – маленькая, хрупкая. Но глаза – как звёзды. Родные беспокоились: старая дева, недостатки есть. А мы её так любили, что какие там могут быть недостатки! Даже чудно… Красота души – не знать своего хорошего Ответы Марии Николаевны на вопросы Елизаветы Александровны Булгаковой. 1932-38-ые годы: «Жить не с тем, с кем хочется, а с тем, с кем Господь велел. Отличительная черта гордости – то превозношение, то отчаяние, а у кроткого, послушного, смиренного отчаяния никогда не бывает. |
| Масса его так углажена, что в любом здании могла бы служить изрядным помостом. Этого мало; между рекою и горою тянется белокаменная лестница с уступами, правильно расположенными и удобными к восхождению и нисхождению. Прочитавши строки сии, иной скажет: это нечто в роде повестей из тысячи и одной ночи. Чтоб отвратить думы такие, не лишним нахожу сделать объяснение феномена. 1) Кто внимательно смотрел на разрезы гор и глубин, тому известно, что земная толща разграничивается пластами, разнящимися один от другого не цветом только, но и условиями своего состава. Первою из сил, принимавших в деле сем участие, без сомнения, была вода. 2) Она же, конечно, произвела и Гусельные горы, зачавши их в недре древнего Океана и растивши при обстоятельствах исключительно благоприятных. Благоприятство же заключалось прежде всего в невозмущаемости дна морского, а потом в разнокалиберности осадков, периодически изменявшихся. Их-то количеством и качеством обусловлен как внешний вид гор, так и внутренний состав их, иначе сказать – rei forma et essentia. 3) Белый камень, называемый в просторечье белым гранитом, принадлежит к обыкновенным горным породам. А в Ленском русле залегает он на больших протяжениях и всегда с такою же или подобною гладью и даже со ступенями, какие находятся у подножия описанной горы. Иначе и быть не может. Ибо причина, действующая на все прибрежные местности, одна и та же. Это лед и вода. Сила их, при полноте весеннего разлива, крушит и углаждает сперва высшие из досязаемых пунктов 22 . Затем, по мере понижения вод, тому же действию подвергаются низшие и низшие прибрежья до последнего апогея, определяемого летним уровнем вод. И чем постояннее и вековечнее закон, определяющий условия сих или подобных действий, тем большими печатлеются они следами, тем громче говорят: Бог велий Господь, и Царь велий по всей земли: яко в руце Его вси концы земли, и высоты гор Тою суть ( Пс.94 ). Криволукское. В селе этом почему-то не учреждена почтовая станция, и нам с Заборовскими ямщиками оставалось еще плыть верст двадцать. Но чтоб поближе узнать обстоятельства церкви Криволукской и прихода, решился я заночевать здесь. Это было на 15-е июня. |
| Где мы стоим теперь и молимся, на этом самом месте, за несколько веков пред сим было море; и воздымались волны и плавали морские животные и корабли; свирепствовали бури и происходили кораблекрушения. Кто мог стать против моря?.. Но откуда взялся песок и начал спорить с морем? Зерно за зерном, песчинка за песчинкою, и среди морских хлябий образовалась суша, которая, вначале едва видимая, долго служила пристанищем одним птенцам небесным и рыбам морским; но потом раскинулись по ней мрежи рыбарей, потом завиднелись на ней их хижины, к коим, хотя не вдруг, пролег и путь, приведший за собою со временем куплю и продажу. А когда умножилось на новом месте население, когда, после удовлетворения вещественным потребностям, дал себя почувствовать и духовный глад — не хлеба и воды, а слова Божия и общественной молитвы, тогда, как венец в здании общежительства человеческого, возник на сем месте и этот храм, в коем, по случаю годового празднества его, стоим мы теперь и молимся. Так изменилось здесь лицо земли! Непроходимая бездна морская уступила место слабому песку, как бы в новое подтверждение древнего слова Писания о всемогуществе Божием: «оградил еси море песком»; то есть не железом и медью, не мрамором или гранитом, а песком, веществом самым зыбким и возметаемым от всякого ветра, — да видимо будет всегда и для всех могущество Того, Кто, по слову того же Писания, «един истинно владычествует сушею и морем». Подобно лицу земли изменяется, братие мои, и лицо рода человеческого; но, увы, каким жалким и ужасным иногда образом! Давно ли все пространство морских брегов наших покрыто было мирными делателями, трудившимися над возделыванием полей своих или спешившими во град наш с плодами трудов своих? Давно ли все пристани наши покрыты были стаями кораблей, кои, пореваемые (толкаемые) недостатками земли отечественной, из всех стран света летели к нам на крылах ветра за произведениями благословенной страны нашей, не раз спасавшей их от глада и смерти? И вот, все это изменилось самым неожиданным образом, изменилось не веками и столетиями, как море с его здешними берегами, а в несколько месяцев и недель! Теперь, как сами видите, все поморье наше, вместо мирных оратаев, покрылось воинами и бранными колесницами; воды наши или представляют из себя пустыню, или приносят на хребте своем враждебные нам громады огнедышащие. |
| Как только остановился пароход, сейчас явилось множество евреев-лодочников, предлагающих свои услуги свезти в город. Все евреи, приспособительно к местности, в красных фесках; но все-таки их нельзя смешать с турками – тон свой всегда они сохраняют, и их везде можно отличить, в какой бы форме они ни были. Удивительный народ – евреи! Некоторые из них говорят по-русски – плохо, но все же можно понимать. Мы сели на лодочку и поехали на берег – в город. Залив Солунский положительно усеян лодками ликующих турок. Сегодня предпоследний день рамазана – Байрам 553 ; этот праздник имеет такое же значение, как у нас Пасха. Пьяные турки, но пьяные не в русском смысле до упаду, поют на лодках, пьют и сильно стреляют из пистолетов; дети отдельно на катерах в числе двадцати на одном, кричат напропалую и стреляют. Такая идет пальба, что подумаешь – бомбардируют пароход. Но надо отдать честь туркам, веселятся они очень разумно – не допускают таких безобразий, какие приходится встречать в нашем любезном отечестве. На берегу от нас отняли паспорта с тем, чтобы при обратном отъезде возвратить их. Город ликует. Но пьяных нигде не видно. Веселье главным образом сосредоточено в кофейнях, находящихся здесь же, при заливе. Полны кофейни турками: в одном месте общество веселых турок, подогнувши под себя ноги, распевало веселые песни, как видно по размахам рук и другим движениям; в другом месте несколько солидных турков с глубокою сосредоточенностью втягивало дым из кальянов 554 ; в ином углу общество турок распивает кофе, весело о чем-то разговаривая. Множество турок в самых чистых своих костюмах расхаживало по набережной. Набережная тут прекрасна... Прежде здесь была стена со стороны моря; потом эту стену срыли и устроили отличную набережную. Она вымощена отличным гранитом, и представляет прекрасное место для гулянья. Пред вами расстилается водная равнина прекрасного залива, на котором множество пароходов и суден снует туда и сюда. Даль залива замыкается величественным Олимпом, вершина которого виднеется в далекой синеве. Был я во всех этих кофейнях и много раз хаживал по набережной, любуясь прекрасными видами и наблюдая над жизнью веселящихся празднующих турок. Потом мы пошли осматривать город: так себе – куда глаза глядят. |
| Старец уподоблялся в то время великому древу, покрытому многими плодами, к которому все простирали и взоры, и руки, так что трудно было пробраться сквозь толпу, чтобы увидать его. В таком случае он говаривал: «Сам Бог поможет пройти ко мне тем, которым это полезно». Видя о. Леонида в такой молве народной, некоторые из посетителей выражали как бы недовольство на старца, вероятно считая занятие его с простым народом делом не очень важным, а может быть и бесполезным, или даже неуместным. Но старец умел вразумлять таковых. Однажды приехал в Оптину пустынь благочинный города Белева, почтенный о. протоиерей Иоанн Глаголев, который любил и уважал о. Леонида и взаимно им был уважаем. Пришедши к старцу, о. Иоанн нашел его окруженного крестьянками. «Охота вам, батюшка, возиться с бабами», сказал он со свойственной ему простотой. – «Что ж, о. Иоанн, и правда: это бы ваше дело, отвечал старец. А скажите-ка, как вы их исповедуете? Два, три слова спросите, вот и вся исповедь. Но вы бы вошли в их положение, вникнули бы в их обстоятельства, разобрали бы, что у них на душе, подали бы им полезный совет, утешили бы их в горе. Делаете ли вы это? Конечно вам некогда долго с ними заниматься». Ну, а если мы не будем их принимать, куда же они бедные пойдут со своим горем?». Пристыженный протоиерей сознался в необдуманности своих слов, сказанных старцу. «Случилось мне однажды, писал иеромонах А., проезжать из Козельска в смоленскую губернию. На дороге в уединенных деревушках поселяне, узнав, что я еду из Козельска, наперерыв спешили узнать что-нибудь об о. Леониде. На вопрос, почему вы его знаете, они отвечали: «Помилуй, кормилец, как нам не знать о. Леонида? Да он для нас бедных неразумных пуще отца родного. Мы без него были почитай сироты круглые». Вот памятник, который вековечнее многих мраморов и гранитов!». 4. Об отличительных свойствах и духовных дарованиях старца Леонида. Келейная его жизнь Предлагая читателям рассказ о важнейших событиях из жизни о. Леонида, желали бы мы, с внешней его деятельностью, изобразить хоть в некоторых главных чертах и внутреннюю его жизнь. Но внутренняя жизнь мужей духовных всегда остается тайной, известной единому сердцеведцу Богу, и ни один из них не мог, или вернее сказать, не хотел высказаться вполне и открыть сокровище души своей. А внутренняя жизнь о. Леонида была особенно неуловима, и, хотя он проводил дни свои открыто в толпе народной, осталась тайной даже для ближайших наблюдателей и присных учеников его. Поэтому и мы можем сказать теперь лишь очень немногое об отличительных внутренних свойствах и духовных дарованиях о. Леонида, насколько они отразились в его внешней деятельности. |
| Спасти возлюбленных, родных, их жёны ждут! Зефир, халва, вино, еда, пломбиры. Не сабля, нож, не пули, не редут. …Ты ночью снишься мне. Приходишь в сны, уют налаженный, в мой быт квартирный. Ты рушишь всё! Под песню, что гремит. Зачем тебе такое, мой погибший? Зачем тебе такое: видеть, слышать? Из всех ты снишься войн: их было тьмы! Ты снишься, как в билайне мне – кешбеком, наградой, премией, живущим человеком, не отделённым небом, раем, криком, Лемурией, Град-Китежем, гранитом. И крошится привычный, крепкий быт мой. Иль чистоты? Но мне не быть такою, хоть сотни раз укутаю, укрою, спасу, достану, выдерну, умчу. Ты снишься у берёзы. Ты ничуть не постарел. Не поседел. Не выжил. Прости меня, прости меня, прости же… Не помог даже сам себе самый любимый, распятый. Их – как будто у Блока, как будто в поэме «Двенадцать», развяжите глаза! Что вам трудно? Слепые котята – полонённые люди. Возможно ли так издеваться? Мы могли тоже быть, оказаться на их грозном месте. Но у нас позади Тверь, Смоленск, отправленье на Курском. Не спасли заклинания, просьбы и маленький крестик под рубахой. Особенно то, что по-русски раздражает, когда говорим. Но глаза развяжите! Или боязно взгляда? Пшеничного синего смысла? Мы могли точно также стоять в этом поле открытом, все избитые: раны, царапины. Тело обвисло. Где-то между Херсоном и Киевом. Там пахнут зимы нет, не снегом, а порохом, потом, черешневой веткой и сырою землёю, где мёртвые сраму не имут и повязками, что на глазах у пленённых, из ленты. Развяжите глаза. Поднимите им веки. Боитесь? Бойтесь. Бойтесь! Вам страшно, мучители, право. Там, во взглядах немерено вещей пронзительной выси. Поглядишь, а он – брат твой. Он – Авель! Помоги ты им, Небо! Поймите, поймите, поймите. Мы могли оказаться. Могли. Нас бы также связали… Мы над бездной уже! Мы так близко от страшных событий. Да, да точно, как Авель! Если б слёзы душили меня. Но там, в горле – шершаво. Если можно бы дать им глаза, чтоб из глаз бы взлетали эти редкие птицы до кромки у берега алой. |
| Этот храм разделяется на верхний и нижний; первый находится над поверхностью земли и обширнее нижнего, находящегося под первым. В нижний малый храм сходят по мраморным ступеням. В задней части этой подземной церкви находится Живоносный источник – агиасма под сводами; вода его чистая и освежающая. В праздник Живоносного источника на Святой неделе сюда приходят в большом числе не только православные христиане, но и мусульмане; те и другие пьют воду и умываются ею, особенно страждущие каким-либо недугом 88 . Русские паломники часто посещали эту святыню; некоторые из них в своих записках упоминают о Живоносном источнике. Так, например, Виктор Каминский сделал такую запись (1857 г.): «16 ноября я ходил с двумя спутниками в обитель Живоносного источника. Раннее солнце освещало вдали святую обитель, стоящую уединенно в кипарисовой роще. Роща эта называется Балуклийской, а от нее и обитель Балуклией. Достигнув обители, мы вошли в небольшой храм, на правой стороне которого и находится Живоносный источник, очень хорошо обрамленный гранитом. Я напился целительной воды, умыл лицо, и видел одну из пяти рыбок, постоянно плавающих в этом ключе, по преданию, даже со времени покорения Царьграда турками. Присутствие этих живых существ в источнике как нельзя лучше напоминает о живительной силе самой воды, которая благотворным своим действием снискала ему название Живоносного» 89 . Более пространное описание Живоносного источника принадлежит перу Ф. Палеолога (начало 1890-х гг.): «Так как Живоносный источник, именуемый Балуклы, находится за городом, среди роскошной кипарисной рощи и зеленеющих садов, то мы, в качестве паломников, сочли своим долгом посетить это священное место. Здесь я имел случай в первый раз встретиться с греческим духовенством и с богомольцами из греков, имеющих в Балуклы и свое православное кладбище В горе, трудах и болезнях они сюда притекают с верой и надеждой на облегчение скорбей земной жизни. Здесь, у чудотворной иконы Богоматери, они изливают свои печали, у Живоносного источника, воды которого чисты и прозрачны, как слезы младенца, ищут облегчения душевных и физических недугов, среди мирной кипарисовой рощи, украшенной беломраморными памятниками над могилами «прежде почивших отцов и братий», находят примирение своих сердец с Промыслом Божиим, повелевшим этому переходящему миру быть вместилищем страданий и свидетельствующим, что только в загробной жизни раскрывается для человека вечная правда, дающая полное удовлетворение высшим чаяниям и надеждам души человеческой. |
|
|
