| Председатель правления О-ва объединённых пегроградских православных приходов профессор Петроградского университета Ю. Л. Новицкий – спокойный, ясный и твёрдый в своих объяснениях и бывш. прис. пов. И. М. Ковшаров, заранее покорившийся своей участи, смело глядевший в лицо своим «судьям» и не скупившийся на полные горького сарказма выпады – таковы остальные две жертвы из тех четырёх, которые были обречены на смерть ради вящего торжества советской власти и укрепления нарождавшейся «Живой церкви»... Мы лишены, по понятным причинам, возможности подробно охарактеризовать здесь остальных подсудимых из числа духовенства и членов правления О-ва православных приходов. Почти все они и поныне пребывают в пределах советской России. Говорить о них откровенно – значило бы подвести, по крайней мере, некоторых из них под удары ГПУ только за положительный о них (с нашей точки зрения) отзыв. Поэтому мы ограничиваемся указанием, что, кроме митрополита, были привлечены к делу: епископ Венедикт, настоятели почти всех главных петроградских соборов, профессора духовной академии, богословского института и университета, студенты и т.д. Остальная (большая) часть подсудимых состояла из людей «разного чина и звания», более или менее случайно захваченных неводом милиции при уличных беспорядках во время изъятий. Тут были женщины, старики и подростки; был какой-то карлик с пронзительным голосом, вносивший комическую ноту в тяжёлые переживания процесса; была фельдшерица, обвинявшаяся в «контрреволюционной» истерике, в которую она впала, находясь в церкви во время нашествия советской комиссии; был даже какой-то перс, чистильщик сапог, магометанин, не понимавший, как оказалось, по-русски и всё же привлечённый за «сопротивление изъятию церковных ценностей», и т.д... Словом, эта часть подсудимых представляла собой обыкновенный, весьма случайный по составу, осколок пёстрой уличной толпы... Очевидно было, что никто и не думал делать сколько-нибудь тщательный отбор подсудимых. Некогда было... Перейдём к прокурорам. |
| Момент был во истину потрясающий и незабываемый. Всем была ясна огромная нравственная мощь этого человека, который в такую минуту, забывая о себе, думает только о несчастии других и стремится им помочь. Среди наступившей за заключительными словами митрополита благоговейной тишины раздался голос председателя – голос, в котором как будто прозвучала какая-то доселе ему несвойственная мягкая нота: «Вы все говорили о других; трибуналу желательно знать, что же вы скажете о самом себе». Митрополит, который уже сел, вновь приподнялся и с некоторым недоумением посмотрел на председателя, тихо, но отчетливо сказал: «О себе. Что же я могу вам о себе еще сказать. Разве лишь одно... Я не знаю, что вы мне объявите в вашем приговоре – жизнь или смерть, – но что бы вы в нем не провозгласили, я с одинаковым благоговением обращу свои очи горе, возложу на себя крестное знамение (при этом митрополит широко перекрестился) и скажу: слава Тебе, Господи Боже, за все»... Таково было последнее слово митрополита Вениамина. Передать настроение, охватившее публику, – невозможно. Иное легче пережить, чем описать. Трибунал сделал перерыв. Затем объяснения подсудимых продолжались. Профессор Ю.П. Новицкий был очень краток. Он указал, что привлечение его к делу объясняется лишь тем, что он состоял председателем Правления Общества объединенных православных приходов. В приписываемых же ему деяниях он совершенно неповинен. Но, если советской власти нужна в этом деле жертва, он готов без ропота встретить смерть, прося лишь о том, чтобы советская власть этим и ограничилась и пощадила остальных привлеченных. И.М. Ковшаров заявил, что он знает, какая участь его ожидает. Если он давал объяснения в свою защиту, то только ради того, чтобы закрепить в общественном сознании, что он умирает невинным. Сильное впечатление произвело последнее слово архимандрита Сергия. Он нарисовал картину аскетической жизни монаха и указал на то, что, отрешившись от всех переживаний и треволнений внешнего мира, отдавши себя целиком религиозному созерцанию и молитве, он одной лишь слабой физической нитью привязан к сей жизни. «Неужели же, – сказал он, – трибунал думает, что разрыв и этой последней нити может быть для меня страшен? Делайте свое дело. Я жалею вас и молюсь о вас». |
| Бывший юрисконсульт лавры И. М. Ковшаров с первой же минуты процесса ясно предвидевший его неизбежный финал, давал на заданные ему вопросы хладнокровные, меткие по смыслу и часто едкие по форме ответы. Не будем подробно говорить о поведении остальных подсудимых во время их допроса. Достаточно сказать, что духовенство и, вообще, интеллигентская часть подсудимых, в общем, держали себя спокойно, без того панического заискивания, которое часто наблюдалось со стороны обвиняемых в советских трибуналах. Случаев оговоров или инсинуаций по адресу других лиц с целью смягчить свою собственную ответственность не было. Многие держали себя с большим достоинством; некоторые – героически, открыто исповедуя свою солидарность с точкой зрения митрополита. § VII Допрос подсудимых, продолжавшийся без малого 2 недели, наконец окончен. Трибунал переходит к допросу свидетелей. Главнейший и интереснейший из них, Введенский, – волей судеб не мог быть допрошен. На второй же день процесса, при выходе из зала заседания на улицу, какая-то пожилая женщина швырнула в Введенского камнем, попав в голову. Была ли эта рана действительно серьезной, или же Введенский использовал этот случай, чтобы уклониться от дачи в трибунале свидетельского показания – решить трудно. Во всяком случае, Введенский, «по болезни», больше в трибунал не являлся. Обвинение заменило его другим «равноценным» свидетелем – Красницким. Первым допрашивался член Помгола, он же «ректор университета, имени Зиновьева» Канатчиков. Этот «ученый» в опровержение всего, что было признано даже в обвинительном акте, заявил совершенно неожиданно, что Помгол никогда ни на какие переговоры и компромиссы не шел, и что предложения митрополита сформулированные в его заявлениях, были с самого начала отвергнуты. Когда же защитник Гурович предъявил ему его собственное предшествующее показание (прямо обратное по содержанию тому, что свидетель только что заявил), Канатчиков, не смущаясь, объяснил, что у него «странно устроенная память: он, свидетель, человек – схематических построений; отдельных же фактов он никогда не помнит». Это оригинальное заявление, по требованию защитника, вносится целиком в протокол заседания. |
| 27 февраля/12 марта. Воскресенье. 9 вечера Перечитал последние строки и... грустно улыбнулся, потому что победа эта далеко не так блестяща, оказалась, как ее представили. В пятницу представители Митрополита - Новицкий и Н.М. Егоров были уже в заседании Комиссии по изъятию ценностей в помещении Государственного банка и им пришлось усиленно настаивать на том, что они не уполномочены говорить дальше пределов заявления Митрополита, в то время как там настаивали на обсуждении способов изъятия, обвиняли нас в саботаже и т.п. Вчера поэтому экстренно собрались в квартире Аксенова с Митрополитом несколько человек (Богоявленский, я, Платонов, Чельцов, Новицкий, Ковшаров и Егоров) для обсуждения положения и решили, что Владыка должен обратиться в комиссию с заявлением, где должен прямо выяснить наше отношение к вопросу, и затем поставить в известность и паству. Заявление Владыка поручил написать Богоявленскому, а проредактировать - нам с Новицким. Мне лично Владыка поручил к понедельнику подготовить проект практических шагов нашего поведения в случае прихода комиссий по изъятию. 17-4 марта. 1922 г. Пятница, 8 ч. вечера Неделя событий. В понедельник, в заседании Правления Владыка огласил текст своего заявления. Затем обсуждали практические шаги поведения. Владыка ушел. Долго мудрили и так, и сяк; в общем, мои положения почти совпали с положениями Платонова и Чиркина. Во вторник, в два часа, в заседании Комиссии Помгола (церковной), Новицкий сообщил результаты посещения им с Егоровым Губернской комиссии Помгола в Государственном банке. Результаты плачевные: члены пришли в негодование и ярость, обвинили в саботаже, грозили «забрать Митрополита и других», «расправиться» и т.п. В конце заявления Митрополита (о чем он говорил и в Смольном), что он обратится к верующим с указанием, что отдача предметов освященных повлечет отлучение и прочее. Это обращение рассматривалось, очевидно, как агитация среди верующих. Кондратьев, председательствовавший в комиссии, уехал в гневе и раздраженный в Смольный. В результате, оттуда было дано распоряжение срочно произвести изъятие ценностей в Казанском соборе, и я в 4 с половиной часа дня получил повестку из церковного стола 2-го городского района с предложением срочно избрать пять представителей и явиться в среду, в 12 с половиной часов дня, в собор, куда прибудет и Комиссия по изъятию ценностей. |
| В субботу, в час дня, было заседание Комиссии помощи голодающим с президиумом правления Общества и с благочинными. Новицкий сообщил о своей поездке к Патриарху, а затем Митрополит сообщил, что его вызывают в Смольный по вопросу об изъятии ценностей. Обсуждали; направление складывалось довольно ясное - отрицательное. Затем был приглашен Введенский, прочитавший тезисы своей лекции и выслушавший ряд замечаний, к которым, однако относился неодобрительно. В предисловии к своей речи он заявил о мучениях своей совести при общей спячке, и это вызвало (в конце) замечание Новицкого о том, что он забывает, что правление Общества давно заботится об этом, а не «спит». Это последнее создало инцидент: Введенский на другой день написал письмо Новицкому, довольно беспорядочное и резкое, и приложил заявление своего приходского совета о выходе из состава Общеприходского собрания из-за отрицательного будто бы отношения правления к вопросу о помощи голодающим. Обычная его передержка. В воскресенье я служил в Исаакиевском соборе, где за причастным Владыка собрал все бывшее там духовенство около престола и просил помолиться о нем ввиду его вызова в Смольный. Это вызвало обсуждение вопроса духовенством после литургии, где было решено оповестить об этом и паству. Вечером у нас в Казанском соборе была торжественная вечерня. Служил Преосв. Алексий. Говорили речи: Чепурин, Заборовский, Митроцкий; вначале сказал Преосв. Алексий, а в конце, перед молебном я. Я говорил по поводу обращения Митрополита, о молитве за него. Говорил горячо и сильно; настроение было приподнятое; были даже истерики... Вчера было заседание правления, на которое явился Митрополит, рассказавший о посещении Смольного; осветил все и Ковшаров, сопровождавший туда Владыку вместе с Заборовским. По словам Владыки, результаты будто бы превзошли ожидания; твердость и мужество Владыки, письменно представившего свой ясный взгляд на это вопрос, сделали то, что принудительное отобрание не будет применено, будет лишь добровольное пожертвование, устроится самостоятельная работа Церкви в этой области, ей будет дана возможность открывать питательные пункты, приобретать хлеб и т.п. Было высказано даже, что им хотелось бы и впредь жить в добрососедских отношениях так же, как жили доселе. Учреждена комиссия с нашими представителями. Словом, как будто вопрос налаживается, как будто «блестящая победа». |
| 17/30 апреля. Воскресенье. 9 часов вечера Разгром правления Общества приходов. Сегодня за литургией принесли записку, что в 12 ночи арестован Новицкий. Потом узнал, что арестованы Преосв. Алексий, Богоявленский, Зинкевич, Кедринский, Бычков, Акимов, Чепурин, И.А.Карабинов, В.И.Яцкевич, Приселков, Ковшаров, Ладыгин. Предполагались аресты: Преосв. Венедикта (не застали дома), Аксенова (болен), Сопетова и Малиновского (засада) и, может быть, и еще. Каким-то чудом уцелели прочие, но надолго ли? Аксенов, у которого я сейчас был, сообщил, что у него был обыск, причем взято мое к нему письмо о предполагавшемся у него на квартире собрании нескольких человек с Митрополитом. Жду ареста и я. Надо думать, что всё это стоит в связи с делом Введенского, которому Владыка предложил явиться во вторник в пастырскую комиссию для объяснений в связи с последними выступлениями и с организацией Христианского вселенского братства. Он ответил Митрополиту письмом в довольно неприличной форме о том, что он не считает пастырскую комиссию судом, что он явится туда на два часа, но при условии, что там не будет мирян, что ничего не может сказать больше того, что уже сказано печатно, и что, в конце концов, очень не понравится многим и особенно некоторым. А недели три тому назад мне Юрий Петрович сообщал, что Введенский «предупреждал» Митрополита, что «Смольному стал известен список членов правления Общества» (конечно, через него или Белкова). Таким образом, надо думать, что все эти аресты дело рук Введенского, расправляющегося с теми, кто в пастырской комиссии критиковал его доклад, или намеревался обсуждать его «платформу». Сейчас Е.М. Лазаревская сообщила, что Боярский очень возмущен будто бы этим, хочет быть у Введенского, а затем - у меня. Я сказал ей, чтобы передала Боярскому - пусть идет к Введенскому и требует освобождения арестованных, потому что, как говорил он Митрополиту: «ключи от Шпалерной у него» ( на Шпалерной ул. находился Дом предварительного заключения - Л.А. ). Всё это сделало большой переполох в обществе. Ко мне заходили справляться, благожелали по - хорошему. Ну, как Господу угодно! |
| 3/16 июня 1922 г. Пятница. 10 часов утра. Вчера допрашивали меня. С утра продолжался допрос Елачича - слабо. Потом Ковшарова - порядочно, продолжался 2 с половиной часа. Затем блестяще прошел допрос Бенешевича, он поочередно своими ответами " усадил в лужу " каждого из четырех обвинителей, так что даже московские гастролеры стихли. Зал ожил, настроение приподнялось. В конце 8-го часа вызвали меня и полтора часа допрашивали. Волнуясь до допроса, я на самом допросе чувствовал себя совершенно спокойно, отвечал громко, с достоинством, уверенно, с обвинителями даже по временам резко, не давая спуску ни одному их замечанию. Все четыре обвинителя предлагали мне вопросы и 5-6 защитников. Довольно полно выявил я свою линию поведения и развил свою основную точку зрения и свой план - постепенно воспитательного процесса над массами. Указал, что и у правительства была та же цель - переломления сознания, и я шел к этой цели и вывешиванием письма, и объявлениями о сборе, и личными разъяснениями, и проповедями. Пришлось только немного не быть солидарным с митрополитом в характеристике второго письма - по поводу высказанного мною на предварительном следствии заявления о подавленном настроении от него, хотя я и объяснил, что был недоволен осложнением дела... Сегодня ночью подумал и составил проект показаний для благочинных и священников по вопросу о том, для чего они распространяли оба письма: для успокоения верующих, что переговоры ведутся и что будут даны указания. Это исправит положение дела - и письма митрополита тоже вносили успокоение... 4/17 июня 1922 г. Суббота. 10 часов утра. Вчера пропустили довольно много. Особенно обрадовались обвинители, когда заполучили такого зверя, как архимандрит Шеин - член Думы, член Собора, националист. Драницын имел нахальство спросить, по внутренним ли искренним побуждениям он пошел в монахи. На это о. Сергий ответил: " Я считаю подобный вопрос для себя оскорбительным " . Как ни возились, но ничего, в сущности, поделать не могли. Да и вообще, как выясняет следствие, ничего серьезного не вырисовывается. |
| Обвинитель Смирнов (московский), нахал и хам, из булочников, натаскавшийся говорить, хотя и с большими неправильностями („деяния, кодекс, в целях“), конечно, не воспитан и не разбирался в выражениях. Гуревичу он бросил обвинение в передергивании; тот, как и вся защита, протестовал, но ему все нипочем. Он не понимает оскорбления, заключающегося в этих словах, не понимает даже, что этот термин шулерский, как объяснил ему Бобрищев-Пушкин, и в сознании своей „невинности“ нагло отстаивал свою правоту и свое право и в будущем прибегать к таким же терминам. Что поделаете с этой публикой... Суд – сами коммунисты – конечно, в силу партийной дисциплины поддерживает своего, и вот – „справедливость“! ...Где тут святое имя правды? Возможно ли беспристрастие? И можно ли даже думать о том, что наша невиновность может обнаружиться на подобном суде? ... Конечно, нет. Совершенно ясно, что мы все, без тени вины, будем осуждены и осуждены жестоко, как враги пролетариата. Вчера нас позорили. Нарочно вход был без билетов, нарочно привели и командировали коммунистов на речь Смирнова. Этот московский гастролер ругался, кричал, стучал, грозил, в конце концов охрип. Кажется, натащил все ругательства. И лжецами, и обманщиками величал, и трусами, и чего-чего только не нашел в нас. Меня обличал в лицемерии и не простил мне правдивого и развязного тона, сказав, что я самым беспардонным, бесшабашным образом пытаюсь доказать то-то и то-то... В конце концов, разобрав Патриарха, Митрополита, Новицкого, Ковшарова, Шеина, Огнева, Чельцова, меня, Богоявленского, Карабинова, Зинкевича, Преос. Венедикта, Петровского, Бычкова, Бенешевича, Парийского и Елачича, требовал ко всем этим шестнадцати человекам высшей меры наказания. Половина зала аплодировала (что несколько раз делалось и во время речи). Председатель для виду позванивал и тихонько предупреждал о непозволительности аплодисментов... Красин Крастин (Крастиньш) обвинял пятьдесят четырех человек. Говорил удовлетворительно, хотя и не по-ораторски. Неожиданно я удостоился от него комплимента, который потом повторял и Жижиленко. |
| Этим, однако, ответ митрополита не ограничился. Митрополит Вениамин сказал, что хотел бы в присутствии официальных представителей власти разъяснить свою позицию по вопросу изъятия церковных ценностей, так как всякие неправильные мнения и недосказанности только вредят делу помощи голодающим... В связи с этим он попросил разрешения зачитать свое заявление в ПОМГОЛ. Отказать митрополиту в этой просьбе С.И. Канатчиков не смог. Письмо было зачитано. Впоследствии Канатчиков всячески пытался дезавуировать этот факт, говорил, что «это письмо было зачитано вскользь», что «митрополит был вызван не для обсуждения этого письма, но по поводу произнесенной в Лавре речи», 45 но это только лишь подтверждает, насколько неожиданным был произведенный чтением письма эффект. Как показывал И. М. Ковшаров: «кто-то попросил вторично прочитать письмо» 46 . Митрополит вручил листки председательствующему С. И. Канатчикову, а сам произнес небольшую речь. «В пояснении моего заявления мною было сказано, что я как православный епископ признаю возможным и должным на спасение голодающих пожертвовать все церковные ценности до священных сосудов включительно и призвать к этому всю Петроградскую паству, но сделать это возможно только тогда, когда все средства на помощь голодающим будут исчерпаны. Кроме того, прежде чем отдавать церковные ценности того или иного храма, должны быть приглашены прихожане пожертвовать вместо церковных драгоценностей стоимость их. Когда таких пожертвований не окажется или окажется мало, тогда жертвовать и святыни храмов. Для уверенности верующих в том, что жертвуемые святыни идут на помощь голодающим, сами верующие должны принимать непосредственное участие в помощи голодающим, в закупке хлеба, распределении в голодающие губернии, в устройстве столовых и т.д.» 47 Митрополит Вениамин заверил присутствующих, что берет на себя хлопоты о благословении пожертвований высшей церковной властью. А в заключение подчеркнул, что хотел бы придать молитвенный, священный характер передаче ценностей. Это вызовет религиозный подъем в деле помощи голодающим и расположит верующих не только жертвовать церковные ценности, но и помогать голодающим своими самостоятельными пожертвованиями. В деле помощи голодающим нет нужды прибегать к принудительному изъятию. |
| «Отправить в Москву», «дать десять лет без права переписки» эти почти тотемические обозначения исполненных смертных приговоров изобретались работниками советского «правопорядка», потому что страх смерти в них самих был сильнее революционного сознания... § 2. После расстрела начали делить вещи расстрелянных новомучеников... «Распявшие же Его делили ризы Его, бросая жребий»... Эти евангельские слова почти буквально повторились в Петрограде, в 1922 году. «1922 г. Ноября 3 дня. Я, комендант Петрогубревтрибунала Кандаков, в присутствии помощника коменданта и представителя Александро-Невской Лавры на основании предписания помощника губернского прокурора от 2 ноября за 261 произвел изъятие из комнат бывшего митрополита Вениамина... Из упомянутых комнат взято следующее: 1 комната. Семь стульев столовых, один стол обеденный, одна кушетка, один полубуфет, один зеркальный шкаф, один шкаф с этажеркой и две этажерки. 2 комната. Одно зеркало, один письменный стол, две этажерки, один ночной столик, одни настольные часы, четыре стула, два кожаных кресла, один кожаный диван, настольная лампа, одна металлическая кровать с двумя матрасами, три ковра» 127 . «1922 г. Августа 21 дня. Я, комендант Петрогубревтрибунала Кандаков, в присутствии сотрудника того же трибунала и управдома на основании предписания члена президиума Степанова, прибыв на квартиру осужденного Шеина, изъяли: одну картину в золоченой раме – Иисус и Марфа, и Мария. Одну икону. Одни столовые часы и две вышитые ручной работы Богомазовой картины в золоченых рамах, а также из ящиков письменного стола бумаги, бланки, конверты и тетради. Всего около трех стоп» 128 . «Опись вещей, произведенная у гражданина Ковшарова Ивана. Комната 1. Одна этажерка с книгами, один письменный стол с канцелярскими принадлежностями, открытый библиотечный шкаф с книгами, два кожаных стула, одно кресло деревянное, настольная лампа, одна люстра. Комната 2. Три портрета, одна икона, одна люстра, один термометр, один ламберный столик. Два кожаных стула, два кресла кожаных, один диван кожаный, один стол столовый, три стула столовых, один полубуфет с посудой, одна керосиновая печка, один столик. |
|
|
