| И. Ростовцев были прикомандированы к институту и проходили там подготовку (1899 г.). 1613 См. в указанном очерке с. 238 (примеч. 54), 244 (примеч. 91), 245 (примеч. 93 и 96), 246 (примеч. 102), 247 (примеч. 103), 249 (примеч. 112), 252 (примеч. 121), 254 (примеч. 130–132, 135, 136), 254–255 (примеч. 138), 256 (примеч.144), 257 (примеч. 147–149, 152, 153), 258; здесь же цитируются два отрывка из прошения Ернштедта (1901 г.) о продлении заграничной командировки Церетели на год (с. 234 и 249). Речь идет о папирусах, палеографии, о работе над Италом, о настроениях и пристрастиях; даются – чаще нелестные – характеристики русским (Ф. И. Успенскому, Ф. Ф. Зелинскому, М. И. Ростовцеву) и зарубежным (К. Крумбахеру, К. Вессели, У. фон Виламовицу-Меллендорфу, Т. Моммзену, Ф. Дж. Кениону, Дж. П. Мэкеффи, С. де Риччи) исследователям. 1615 Характерный пример: цитата (почти на страницу) из письма Церетели Виктору Карловичу от 13 апреля 1901 г. (Д. 222. Л. 273–274) о работе над папирусом VIII в. (из собственного собрания) – см. с. 247–248 указанного очерка. 1616 Два больших отрывка из писем Церетели Ернштедту опубликованы в очерке: Тункина И. В. М. И. Ростовцев и Российская Академия наук//Скифский роман. М., 1997. С. 115–116, примеч. 25 и 26. 1618 Сообщая в этом же письме, что собирается в Рим (Л. 7 об.), Крашенинников пишет, что готов к любым поручениям (то же самое – в открытке от 4/16 августа 1896 г. Л. 13). Сличал Крашенинников для Ернштедта и венецианскую рукопись Синтипы (в 1897 г.). 1619 Подробнее о Крашенниникове и его переписке с Ернштедтом см.: Анфертьева A. H. М. Н. Крашенинников: к портрету ученого и человека//РНРВ. С. 375–419. 1620 О П. В. Никитине-византинисте см. очерк: Иодко О. В. П. В. Никитин и его вклад в византинистику (по материалам С.-Петербургского филиала Архива РАН)//РНРВ. С. 131–171. 1623 Имеется в виду статья «Одна из вновь найденных афинских надписей», напечатанная в ЖМНП (1880. Ноябрь. С. 467–471) и подписанная: В. Ернштедт, В. Латышев. 1627 В сентябре 1890 г. |
| С Церетели все понятно: памятник покойному Папе создан по заказу мэрии города, население которого (и всей провинции Бретань) издавна отличается истовой религиозностью. Кулик трактует название своего проекта в самом широком смысле. Речь идет о том, что художник своей работой на выставке должен выразить авторское кредо согласно Лютеру: " На том стою и не могу иначе " Это, конечно же, исповедание веры, но иллюстраций к Священному Писанию (Торе, Корану и т. д.) от участников никто не требует. Хирста вообще можно обвинить в кощунстве. Он считает, что " новая религия " – это безоговорочное доверие к науке и медицине, потому на его распятии вместо фигуры Спасителя красуются лекарственные капсулы из аптеки, а на облатке для причастия, сделанной из настоящего мрамора, написано " Парацетамол " Даже хорошо, что " Триумф " – галерея закрытая. При московской страсти к погромам никто бы не смог гарантировать безопасность экспозиции, несмотря на международный авторитет автора. То есть как такового религиозного экстаза не наблюдается. Есть лишь желание серьезного, ответственного, большого артистического высказывания (даже шокирующая экспозиция Хирста вполне музейна и убедительна по качеству, и она, в сущности, – про жизнь и смерть). Ирония уходит из современного искусства, постмодернистские пастиши вышли из моды, художник сегодня пытается пробиться к первоосновам бытия. И логично оказывается в непривычных для себя пространствах сакрального, ибо только религиозный дискурс по-прежнему бережно охраняет эти вроде бы навсегда рухнувшие первоосновы. Потому декларируемая " новая серьезность " сама собой приводит к " новой религиозности " . Но вот только художник-бунтарь не может превратиться в покладистого, добронравного иконописца, не изменяя качеству и фирменному стилю. Образец смирения явил собой, как ни странно, Церетели. Несмотря на привычный размах (общая высота памятника с постаментом – 7, 5 метра, фигура Папы – 3, 2 метра), это очень простая, лаконичная композиция, лишенная барочной избыточности маэстро. Иоанн Павел II стоит, молитвенно скрестив руки, в проеме церковных врат с крестом наверху. Архитектурный фон по-конструктивистски скуп. Сам Папа – привычный образчик жизнеподобной реалистической скульптуры без всяких метафорически-аллегорических излишеств, которые так любит Церетели. Папа – и Папа. И становится ясно, что у автора опустились руки при реализации заказа. Неуемная фантазия разбилась о скромный образ праведного понтифика. Эта креативная катастрофа случилась только к лучшему но она необычайно показательна. |
| Война! Сколько о ней переговорено и передумано в эти годы ссыльными. Их всех объединяло страстно отрицательное отношение к этой безумной войне, особенно бессмысленной для России, которая не нуждалась ни в вершке территориальных приобретений. Но – не состоялась надежда, что социалистические партии Европы будут бороться каждая с империалистическими стремлениями у себя дома: дико, но оказалось, что там рабочий класс испытывал больше общности с национальной политикой своих правящих классов, чем с международными задачами пролетариата. Только мы, русские, были ото всего этого свободны! – и не желали быть такими близоруко-практичными и не принципиальными, как наши западные братья. Однако мало было надежды, что эта война окончится в условиях народных восстаний, – а тогда чьей же стороне желать победы? Из Европы приходили издания, что Ленин выставлял „национализм наоборот”: желать и добиваться поражения России. Но сибирские социалисты (как Церетели с товарищами по партии – Даном, Войтинским, Вайнштейном, Горнштейном, Ермолаевым, так и дружно с эсером Гоцем) приняли линию абсолютного нейтралитета. (То есть они конечно сочувствовали бы западным демократиям, но вместе с ними победит и царизм? – а это ужас. Надежда только, что коренные интересы российской буржуазии непримиримы с самодержавием и будут расшатывать его.) И вдруг – грянула революция! И получила по наследству эту войну. И русские социалисты из гонимой безответственной оппозиции вдруг превратились в хозяев революционной страны. И это вызвало психологический перелом к войне, его даже ещё не сформулировали теоретически, а внезапно это вот так проявилось у Церетели. Когда во Второй Государственной Думе 2 июня 1907 года уже видно было, что остаются считанные минуты или до ареста фракции с-д или до разгона Думы, – молодой стройный грузин, недоучившийся студент, но уже и вождь московского студенчества, но уже и лидер думской фракции с-д – Ираклий Церетели, с благородным изяществом движений, независимостью в поставе головы, волоокий, черноокий, в 11 часов вечера ещё успел получить слово, последний раз взбежал на трибуну и полнозвучным гневным голосом бичевал это правительство военно-полевых судов, это торжество безграничного насилия, когда штык поставлен в порядок думского дня. В тот день государственная громада самодержавия казалась непробиваемо вечной, а наши груди, особенно уже тронутые горловой чахоткой, – обречёнными на раздав. |
| Вот уж никогда не болел социал-патриотическим сифилисом. А пришлось прикоснуться. Он – перескочил, но по виду это был уверенный шаг неизменно идущего человека, знающего своё верно. (А в дородное тело его на самом деле вкралась большая неуверенность.) Он рассчитывал, что так удержится в лидирующей группе – с Чхеидзе и Церетели. Но нет! Опять подвела проклятая безфракционность. Подготовили десять человек президиума для Всероссийского Совещания Советов (оно требовалось, чтоб укрепить петроградский СРСД как лидера России) – и от головки ИК вошли Чхеидзе и Скобелев, от меньшевиков – Церетели, Богданов и московский Хинчук, от эсеров Гоц, – а от кого же Стеклов? Ни от кого. И не вошёл. (А как наметили – так и будет. Какие там свободные выборы в зале? Что эта толпа понимает?) За месяц революции это был первый крупный его неуспех. Невыбор в первый ряд. (Весь март он думал: будет 1-й съезд Советов, и его выберут председателем Всероссийского Исполнительного Комитета. К тому съезду и вело это Совещание. А вот…) Докладчиком? Но по войне и миру опять-таки Церетели, уже везде впереди. Только отношение к Временному правительству признали по праву за Стекловым, его доклад, и то ещё в соперничестве с Сухановым, который тоже претендовал. И этот доклад – был теперь его главный таран. Этим докладом надо было как-то так ударить, чтобы выйти снова в первый ряд – перед близким съездом Советов. А Исполком – сотряхнуть, показать, как владеешь массой. И готовил, больше ночами, писал разящие фразы! А на Совещании (в Белом зале не попав и в ложу) из депутатского кресла грузно присутствовал и наблюдал за всеми комедиями первого дня: овацией Бабушке, её бессодержательной речью, как она „вошла в этот храм Свободы”, и как на стуле её выносили из зала, и полдня ушло на похороны чхеидзевского сына, а вечером деловые прения снова перебил скакунчик Керенский – для него ни очереди, ни регламента, и как жалко болтал – о чём? даже непонятном для всех этих солдат (впрочем, есть и с университетскими значками): „хотелось вырваться из моей работы во Временном правительстве, чтобы немножко подышать воздухом среды, от которой я пришёл и с которой останусь навсегда”, „я недавно в разговоре с иностранным дипломатом сказал…”, „я уверен, что наша уверенность и моя уверенность”, „я пошёл во Временное правительство не потому, что хотел там быть, а провести волю пославших меня”… Он, сукин сын, „не хотел” идти во Временное правительство только потому, что боялся советских коллег, и больше всего, как чувствовал Нахамкис, боялся именно его, избегал даже встретиться в коридоре. Но – и с какой же бесстыдной хлестаковской лёгкостью он карабкается и обходит препятствия! – поучиться! – что ни шаг, только увенчивается наградами, в награду взял себе и Бабушку, в речи на вокзале приплёл, что ездил на Лену чуть не к ней в ссылку, а она его никогда и не видела, но: „дорогой друг Керенский, мы вас любим и умрём вместе с вами!” (При её возрасте – небогатое обещание.) |
| Во время русско-тур. войны (1853-1856) Д. был начальником военной канцелярии армии; в 1859-1869 гг. управлял имением мегрельских князей Дадиани. Не являясь представителем знатного груз. княжеского рода, Д., несмотря на протесты некоторых крупных феодалов-князей, был избран на пост предводителя дворянства Тифлисской (1864-1870) и Кутаисской (1880-1886) губерний. Стал первым грузином, занявшим должность главы г. Тифлиса (1876-1879), а также первым из азнауров, получивших чин действительного статского советника (1854) (Мемуары. 1990. С. 130). В 1862 г. наместником Кавказа вел. кн. Михаилом Николаевичем и Дворянским собранием Тифлиса Д. была поручена разработка проекта крестьянской реформы в Закавказье. По инициативе Д. и при его участии было образовано неск. об-в и орг-ций, сыгравших значительную роль в просвещении, образовании и культурном и социальном развитии Грузии. Д. был членом правления, вице-президентом, затем президентом созданного в 1850 г. по инициативе наместника Кавказа гр. М. С. Воронцова Кавказского об-ва сельского хозяйства, членом правящего комитета Кавказского отд-ния Имп. Рус. географического об-ва (с 1851), попечителем 1-й тифлисской гимназии (1852-1869). В 1842 г. Д. вместе с З. Палавандишвили, Г. Орбелиани, З. Эристави, Н. Бараташвили и др. открыл частную б-ку в своем доме. В 1848 г. он передал собрание б-ки (ок. 500 томов) в фонд образованной в Тифлисе в 1846 г. 1-й на Кавказе публичной б-ки (ныне Национальная парламентская б-ка Грузии). В нач. 50-70-х гг. XIX в. Д. вместе с Г. Эристави участвовал в возрождении груз. драматического театра. В 1879 г. вместе с прав. Илией Чавчавадзе и поэтом А. Церетели создал Грузинское драматическое об-во. Д. стоял у истоков создания груз. дворянского банка, а также важнейшей просветительной организации Грузии - Об-ва по распространению грамотности среди грузин, 1-м председателем правления к-рой стал 15 мая 1879 г. А. Церетели позже писал о нем: «Нет у нас ни одного грузинского учреждения, где бы Кипиани не был основателем: банк, общество распространения грамотности, театр или другие - все созданы по его инициативе» ( Церетели. 1958. Т. 14. С. 93). |
| Но самой коммерчески успешной провокацией Гельмана оказалась история его " ненависти-любви " к Церетели. Сначала он подключился к кампании по " децеретелизации " Москвы, а вскоре (как всегда!) был признан СМИ ее лидером, приглашен в программу " Герой дня " на НТВ и даже добился разрешения на проведение референдума о судьбе памятника Петру. Однако затем почему-то вдруг отказался от продолжения борьбы и ввел Церетели в список художников своей галереи. Даже собирался организовать его выставку в ЦДХ (что трудно было расценить иначе, чем еще один специально устроенный скандал). На этом роман вроде бы иссяк, но Гельман успел в очередной раз подпортить себе репутацию: для московских радикалов он стал персоной нон-грата (в журнале Анатолия Осмоловского " Радек " даже появился призыв " Художники, не выставляйтесь у Гельмана! " ). Правда, Марат не остался внакладе от своих " случайных связей " и получил законные " алименты " : лучший друг Церетели Юрий Лужков заказал ему оформление внутреннего пространства Гостиного двора работами современных художников и выдал " подъемные " в размере 300 тыс. у.е. В этой истории весь Гельман, со всеми его достоинствами и недостатками. Он готов обманывать, провоцировать, обольщать, с легкостью объявлять войну и с той же легкостью мириться, одновременно ругать власть и дружить с ней - для того, чтобы приблизить современное искусство к народу (а самого себя - к Власти). В конце концов Гельман по праву гордится тем, что мэр Юрий Лужков и главный архитектурный авторитет официальной Москвы Михаил Посохин впервые узнали об актуальных художниках именно от него. Да и будущие посетители магазинов Гостиного двора, хочешь не хочешь, а столкнутся со скульптурой Олега Кулика. Гельман чувствует ответственность за всю среду современного искусства и выступает от его имени, но вместе с тем считает, что, выражаясь его собственными словами, " есть только одна шкала признания - власть " . Заказ от мэрии на Гостиный двор - далеко не первый опыт сотрудничества Гельмана с реальными субъектами власти и государственными структурами. Правда, участие Госкомоборонпрома в выставке " Конверсия " было еще чисто символическим. А меркантильное общение Гельмана через Фонд эффективной политики (ФЭП) и фонд " Горожане " с предвыборными штабами генерала Лебедя и КРО (на парламентских выборах), Лужкова (на выборах мэра) и Ельцина (на президентских) ни к искусству, ни к " Галерее М. Гельмана " никакого отношения уже не имело. (Хотя Гельман, получая имидж-мейкерские заказы, и своим художникам давал подзаработать.) Просто Гельман начал поход во власть. |
| Буквально через три недели после появления в газете " Московский комсомолец " расшифровки разговора Анатолия Чубайса и Виктора Илюхина о пресловутой коробке с долларами, которую пытались вынести работники предвыборного штаба Ельцина из Дома правительства, в галерее Марата Гельмана состоялась шумная выставка " Компромат " . До ее открытия все московские редакции буквально завалили факсами с предложениями подготовить любой компромат на любого действующего политика. А на самой выставке чего только не было! Израильский паспорт Геннадия Зюганова, пленка с автоответчика Александра Коржакова, якобы записанная в день его увольнения, страница из " Независимой газеты " с фотографией, на которой Александр Лебедь беседует с Джохаром Дудаевым, документы из швейцарского банка со списками огромных валютных счетов всех членов правительства, телевизионная передача с интервью со " школьным приятелем " министра финансов Лившица, где рассказывалось, как юный Лившиц с товарищем забрался ночью в кабинет школьного директора, чтобы выкрасть дневник, и, увидев спящего директора школы, срезал с его пиджака все медали и ордена, и продал их коллекционерам. Выставке предшествовала пресс-конференция в Центральном доме журналиста, где было рассказано, как с помощью современной компьютерной техники можно изготовить и израильский паспорт Зюганова, и фотографию Лебедя рядом с Дудаевым. Вот и верьте теперь журналистам со всеми их сенсационными разоблачениями! Двадцатого мая г-н Гельман порадует любителей современного искусства выставкой, которая пока что носит рабочее название " Водка " . На ней предполагается показать коллекцию современных самогонных аппаратов, продемонстрировать большое количество видеозаписей интервью с самогонщиками. Мораль выставки, сообщили мне в аппарате Гельмана, - показать пагубное действие монополии государства на производство спиртных напитков. Борьба с памятником Но, похоже, не давала покоя Гельману мысль, что среди почитателей его таланта так и нет мэра Лужкова. И началась массовая кампания против скульптора Зураба Церетели и его злосчастных памятников. Гельман требовал сатисфакции в виде референдума по поводу творений Церетели. Но когда встревоженный не на шутку мэр стал говорить о высокой цене референдума и лично принял г-на Гельмана, тот мгновенно прислушался к словам Юрия Михайловича и от своих требований отказался. А в начале апреля вообще заявил о своем выходе из кампании против Церетели, сославшись на трагедию со взорванным 1 апреля памятником Николаю II. " Не удивлюсь, если выяснится, что Гельман и Павловский сами и взорвали этот памятник, - сказал мне политолог Андрей Фадин, - при их стиле мышления и детективной версии восприятия действительности этого исключить нельзя " . |
| В мае 1917 года при формировании коалиционного правительства с участием социалистов, Церетели получил пост министра почт и телеграфов. Правда, сперва на поступившее предложение стать министром, он с недоумением ответил либералам: «Какая вам от того польза? Ведь мы из каждого спорного вопроса будем делать ультиматум и в случае вашей неуступчивости вынуждены будем с шумом выйти из министерства. Это гораздо хуже, чем вовсе в него не входить» . «Я всегда был противником участия социалистов в буржуазном правительстве, говорил он в связи с этим назначение. Тем труднее мне было встать на теперешнюю мою позицию... В ходе развития революции выяснилось, что буржуазия оказалась не в состоянии выделить из своей среды власть, которая была бы достаточно сильна и смела, чтобы и расширять и укреплять дело революции внутри страны и в то же время демократизировать внешнюю политику» . «Правительство поставило нас перед выбором, продолжал он , или оно уйдет, или мы войдем в его состав, чтобы вместе делать дело революции... Власть фактически ушла, и перед нами стал выбор: или захват власти Советами, или вхождение в составленное на революционных началах Временное правительство. На первое мы пойти не могли, ибо тогда мы совершили бы ошибку, от которой некогда предостерегал еще Энгельс, говоривший о трагизме положения пролетариата, захватившего власть в свои руки, когда нет объективных условий для осуществления пролетарской программы... После этого нам оставалось только одно войти во Временное Революционное правительство» . «Церетели, констатировал Милюков , связал имя Керенского с своим до самого конца существования коалиционного Временного правительства. Из правоверного марксиста и прирожденного миротворца вышел замечательный специалист по междупартийной технике, неистощимый изобретатель словесных формул, выводивших его героя и его партию из самых невозможных положений» . Докладывая 1-му Всероссийскому съезды Советов рабочих и солдатских депутатов о деятельности Временного правительства, Церетели, отстаивая необходимость единения всех демократических сил, заявил: «в России нет политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть...» На что последовал знаменитый ответ Ленина: «Есть!» (позже вошедший в историю в виде фразы «Есть такая партия!» ). |
| Хотя увеселяющия места доклада Стеклова и срывали аплодисменты (иногда далее бурные, как отмечает стенографический отчет – аплодисменты срывали и те, кто осмеивал увеселительный тон демагога и порицал Исполнительный Комитет, который выпустил такого страннаго докладчика), они привели в смущение лидеров Исполнительнаго Комитета, предварительно заслушавшаго тезисы доклада «весьма наскоро». В самом деле вместо того, чтобы защищать предлагаемую резолюцию, Стеклов, с азартом опровергая ее, неожиданно заключил: «надеюсь, примете резолюцию, которую я имею честь предложить вам от имени Исполнительнаго Комитета», а у слушателей по словам Гендельмана, создавалось определенное впечатление: «Временное Правительство нужно арестовать и посадить туда, где сидят Протопопов и Щегловитов». В зале воцарилось «полное недоумение». Явилась мысль выставить содокладчика. Наметилась кандидатура Суханова – очевидно, считался желательным оратор из числа тех, кто вел переговоры 2 марта, и побаивались неожиданностей, к которым был склонен «роковой человек», третий ночной партнер Соколов... Из этого ничего не вышло, ибо тезисы будущаго меньшевика-интернационалиста без комическаго элемента, одобренные «в общем» предварительно лидером большевицкой фракции Каменевым, были забракованы идеологическим вдохновителем позиции Исполнительнаго Комитета, каким сделался вернувшийся из ссылки бывший депутат Думы Церетелли. Его позицию Суханов охарактеризовал словами, будто бы ему сказанными Церетелли по поводу проектировавшагося содоклада: «вы, конечно, должны говорить о необходимости соглашения с буржуазией. Другой позиции и другого пути для революции быть не может. Ведь вся сила у нас. Правительство уйдет по мановению нашей руки. Но тогда погибель для революции». Спасать положение и выправлять линию взялся сам Церетелли, выступавший, однако, в середине прений и после выявления позиции «крайне левых», т. е., фракции большевиков. Официальным представителем последних был Каменев, выражавший центральную, до некоторой степени компромиссную позицию в своей партии. |
| Мог бы рассчитывать Столыпин, что хоть кто-нибудь из присутствующих оценит грандиозность и стройность его программы. Но если и были такие немногие депутаты в неопытной Думе, то не их голоса были слышны. Ах, да разве для этого собрались со всей Империи пламенные ораторы 2-й Думы, а особенно закавказцы! (Хотя представляла Дума как будто всё население России, но на трибуне всё мелькала почему-то череда необузданных закавказских социал-демократов). Неужели – дремать над цифрами росписи государственных доходов и расходов? Неужели каждый вечер до полуночи заседать в комиссиях и доводить этот необъятный ворох законопроектов до окончательных формулировок? Избавьте! Вот уж не могла такая мелочность привлечь сочувствие депутатов! Слишком уж много предлагалось этой серой работы со скрытым блеском, который публика оценить не может. И – куда же направить алый гейзер свободолюбивых речей? Эта программа с её множеством конкретных пунктов, даже с облегчением рабочего класса, с отменой ссылки и жандармерии, – не могла не быть коварной лицемерной уловкой, чтобы миновать революцию. И чем дать увлечь себя в крючкотворное законодательство и в беспросветную работу – лучше громко разоблачать правительство и громко говорить о свободе. Тотчас в атаку ринулся краса социализма Церетели. Это правительство - правительство военно-полевых судов, сковавшее всю страну, разорившее вконец население (за 8 месяцев своего существования, законами о крестьянском равноправии и хуторах). Как все тогдашние русские социалисты, он лил и лил из своего катехизиса, как бы не слышав произносимого в думском зале и не имея цели к чему-нибудь прийти с этим собранием. (Председатель Головин счёл долгом подтвердить, что не находит, в чём бы поправить этого оратора). Церетели: Правительство организует расстрелы целых кварталов! (Тут председатель потребовал от правых не нарушать порядка). А Церетели гнал волны гнева: … в целях сохранения крепостнического уклада!… Законопроекты урезывают даже те права, которые народ уже вырвал из рук своих врагов. Мы разберём их при свете кровавых деяний правительства. Пусть наш обличающий голос пронесётся по всей стране и разбудит к борьбе всех, кто ещё не проснулись. Мы обращаемся к народным представителям с призывом готовить народную силу - |
|
|
