| Но все же, отослав письмо, Лев задумался над тем, что на борьбу против икон необходима и санкция Церкви в лице Константинопольского патриарха. Однако чувствуя, что патриарх не пойдет навстречу его пожеланиям, Лев все откладывал серьезный разговор с Германом в надежде, что престарелый патриарх скоро умрет и на его место можно поставить более сговорчивого. Вскоре император получил непримиримый ответ от папы Григория, в котором тот писал: «Богохранимый император и во Христе брат! Грамоту твою, отправленную с легатом Руфимом, мы получили, и сама жизнь моя стала мне в тягость, так как ты не изменил своего убеждения, но остаешься при тех же заблуждениях. Ты пишешь: “Я император и священник”. Да, императоры, бывшие прежде тебя, доказали это и словом и делом: они созидали церкви и заботились о них; ревнуя о православной вере, они вместе с архиереями исследовали и отстаивали истину. Вот священники и императоры! Они доказали это самым делом. Ты же с тех пор, как получил власть, не вполне стал соблюдать определение отцов, но, найдя святые храмы украшенными, ты лишил их этих украшений и опустошил… теперь мы увещаем тебя: покайся! Обратись! Вникни в истину и сохрани ее в том виде, в котором ты ее нашел и получил». После этого послания папы император не выдержал и пригласил к себе патриарха для дружеской беседы, надеясь убедить старца в своей правоте. Патриарх Герман, предчувствуя, для какого разговора он позван Львом, входил в покои императора с тяжелым сердцем. В это время спешивший за ним следом синкелл Анастасий нечаянно наступил сзади на мантию патриарха. Герман в раздражении повернулся к своему помощнику: — Не спеши, Анастасий, еще успеешь поездить по ипподрому . Синкелл с недоумением воззрился на патриарха, не понимая значения его слов. Но Герман, уже отвернувшись от Анастасия, благословлял василевса. Лев приветливо встретил патриарха и наговорил ему всяких похвал, отметив мудрость и святость служения первосвятителя. Затем он незаметно перевел речь к своему указу против икон, стараясь подчеркнуть, что его действия направлены только на благо Церкви и государства. Патриарх, нахмурившись, слушал василевса, а потом неожиданно как бы в задумчивости промолвил: |
| В результате ожесточённой агитации архимандрит Герман Григорас отрешён был от должности ректора училища, сами стены которого обязаны были ему своим существованием, так как после разрушения здания землетрясением 1894 года новое здание построено было на пожертвование около 200.000 руб. одним местным греческим банкиром, почитателем личности и воззрений архимандрита Германа Григораса. Если среди профессоров, как мы видели, нашлась значительная часть, не сочувствовавшая и противодействовавшая ректору, то в свою очередь воспитанники, в особенности высших классов, восстали в резкой форме в его защиту против решения Патриархии. Беспристрастие обязывает отметить, что архимандриту Герману Григорасу ставили в упрёк, по-видимому, не без некоторого основания, что он не сделал всего, что мог для того, чтобы остановить протест молодых людей, из которых многие подверглись за своё восстание исключению из училища. Какого бы мнения не держаться о поступке Патриархии, следует признать, что она озаботилась, чтобы Богословское Училище по возможности менее пострадало от происшедшего переворота. Руководство им вручено было немедленно уважаемому и любимому всеми ректору Великой Фанарской Школы, архимандриту Михаилу Клеовулу, ученику, другу и во многом единомышленнику Григораса. Новый временный ректор тотчас же восстановил порядок, и притом руководствуясь в общем началами, которых держался и удалённый ректор. Постороннему человеку трудно судить, было ли в поступке властей Константинопольской Церкви по отношению —232— к архимандриту Герману Григорасу одно из проявлений того непостоянства и той страсти к саморазрушению, которыми искони отличался греческий народ, или же с течением времени возникли некоторые основания к изменению системы ведения дела ректором. Несомненно, однако, то, что последний предан был всей душой своему делу, ради которого он отказывался от возвышения на первые кафедры Константинопольской Церкви. Имя его осталось почитаемым в среде родной ему церкви и, когда вскоре после удаления его из любимого его училища Святейший Иоаким вступил на кафедру Вселенского Патриарха вторично, нынешний Патриарх с любовью и почтением отнёсся к надломленному жизнью старцу, бывшему своему противнику. Архимандрит Герман Григорас угас ныне среди общего признания заслуг его на пользу Константинопольской Церкви, достоинство которой он поддерживал в течение нескольких десятков лет своей бескорыстной деятельностью, непоколебимостью своих убеждений и самостоятельностью мысли. |
| Этими обстоятельствами как нельзя более умело и удачно воспользовались греки, чтобы сделаться единственными хозяевами и распорядителями всех св. мест в Палестине, находившихся доселе —200— или в руках арабов, или в руках других православных народностей, или в руках христианских иноверцев. Для достижения своей цели, греки прежде всего постарались захватить и навсегда удержать в своих руках патриаршую власть в Иерусалиме. Рассказывают, что будто бы первый иерусалимский патриарх из греков – Герман был избран туземным синодом и клиром в патриархи только потому, что его ошибочно принимали за туземца араба. Сделавшись патриархом, Герман постарался в своё долголетнее патриаршество (1534–1579 г.) поставить на архиерейские кафедры греков, так что будто бы уже при нём все иерархи туземцы вымерли и их места заняли исключительно греки, из которых таким образом и составился патриарший синод. Опираясь на этот греческий синод, Герман ещё при жизни своей предпринял меры, чтобы после него патриаршая власть обязательно перешла в руки им самим предназначенного грека. С этой целью он привёз из Константинополя в Иерусалим своего родственника Софрония, которому при своей жизни и передал патриаршую кафедру. Софроний, с своей стороны, также ещё при своей жизни, предназначил себе в преемники своего родственника Феофана, который после его смерти действительно и сделался иерусалимским патриархом. Точно также и святогробское братство постепенно стало заполняться греками, которые с течением времени окончательно вытеснили и оттуда туземцев арабов. По смерти Феофана совершилась новая и очень существенная перемена в избрании и поставлении иерусалимских патриархов, именно: Софроний (1579–1607 г.) и Феофан, (1608–1644 г.) избирались и поставлялись в патриархи в самом Иерусалиме, где всё-таки ещё туземный клир и паства представляли из себя влиятельную силу, с которой по необходимости приходилось считаться патриархам грекам. Теперь же решено было окончательно устранить иерусалимских туземцев от какого бы то ни-было участия в выборе и поставлении своего патриарха, вследствие чего, со времени Паисия, (1656–1661 г.) выборы и поставление иерусалимских патриархов происходят уже не в Иерусалиме, а в Константинополе или Молдовлахии, при участии константинопольского патриарха, разных греческих —201— иерархов, молдовлахийских воевод и знатных константинопольских греков, – в Иерусалим же только сообщалось о совершившемся факте избрания и поставлении такого-то в патриархи. |
| Именно поэтому св. Максим постоянно опирался на пользовавшегося признанием в монашеской среде Псевдо-Дионисия, богословскую систему которого он намеривался несколько исправить, привнеся в неё более глубокое понимание истории спасения. Общим для всех этих толкований является понимание того, что Литургия сама по себе есть источник богословия. Как и Священное Писание , Литургия представляет собой откровение, в котором подразумевается множественность значений и которое воистину даёт возможность участия в божественной жизни. Однако ключом к правильному пониманию мистагогий является знание их исторического контекста. Толкования составлялись в ответ на конкретные богословские и социальные запросы, и только знание этих запросов делает понятными ответы на них. Изъятые из этого контекста толкования теряют значительную часть своего смысла и даже могут приводить к ложным мнениям. Принимая всё это во внимание, мы можем, наконец, обратиться к весьма сложному толкованию св. патриарха Германа Константинопольского . Св. Герман: новый синтез В Византии до св. Германа был принят в основном александрийский подход к Литургии, следовавший в русле толкований Псевдо-Дионисия и св. Максима Исповедника . Преобладало представление о земном богослужении как об изображении богослужения небесного, о чём ясно свидетельствует и сам текст Литургии – в особенности входная молитва , о которой мы уже говорили, и Херувимская песнь. Литургия понималась как восхождение к Царствию Небесному и как изображение обращения человеческой души и её восхождения к единению с Богом, образом которого было воплощение 64 . Для св. Максима Исповедника Литургия изображала также всё Домостроительство спасения вплоть до Второго пришествия и последнего исполнения, так что даже в этом несколько более историческом подходе к Литургии ударение делалось в первую очередь на её эсхатологическом содержании. Св. Герман в значительной степени оставался верен византийской традиции, в известной мере смягчая её, привнося в неё антиохийский подход, гораздо более историзирующий и заострённый на земном служении Христа. |
| 600 Несомненно, существовало тесное переплетение влиятельных христианских кланов с церковной иерархией. Подобные случаи можно было во множестве наблюдать и в соседнем Антиохийском патриархате, и у маронитов, и в нехалкидонских церквях. Как же могло получиться, что палестинские арабы, несомненно имевшие какие-то элементы самоорганизации, не удержали в своих руках управление патриархатом? Процесс эллинизации палестинской церкви связан с именем Германа, пелопонесского грека, ставшего игуменом лавры св. Саввы, а потом, в 1534 г., иерусалимским патриархом. Позднейшее греческое предание утверждает, что Герман, в молодости попавший в Св. землю, настолько хорошо овладел арабским языком, что его считали арабом, когда избирали в патриархи. За свое долгое правление (1534–1579 гг.) Герман, переживший всех арабских архиереев Палестины, заменил их греками, положив начало эллинской ксенократии в Иерусалимской церкви. 601 Историки второй половины XIX в. сомневались в достоверности этой легенды, трактуя происшедшее в «антифанариотском» духе. Так, А.П. Лебедев писал: «Константинопольская патриархия, воспользовавшись растерянностью палестинских арабов, происшедшею вследствие быстрой перемены прежнего правительства на новое, и опираясь на последнее, ... хорошо оценила выгоды своей позиции и стремительным ударом положила конец арабской патриаршей власти». 602 Трудно поверить в то, что арабы, с их развитым родовым сознанием, не догадывались о происхождении Германа. Скорее, наоборот, его могли выдвинуть на патриарший престол в условиях междоусобной борьбы различных арабских кланов как «нейтрального», приемлемого для всех кандидата, не связанного тесными узами с какой-либо из группировок. А далее Герман, действительно, мог опираться на поддержку османских властей. Греческие хронисты XVII–XIX вв. прямо увязывают османское завоевание Арабского Востока и прорыв греков к руководству Иерусалимской церковью. 603 Правда, известны примеры преследований патриарха Германа османскими властями: в конце 1530-х гг. |
| И мы вполне можем верить Герману, что только „надвигавшиеся замешательства“ в церкви вынудили его руку подписаться под эдиктом Филиппика в 712 году 142 . Строгий морализм, конечно, никогда не может удовлетвориться подобными суждениями, он знает два полюса и не знает средины Но за Германа говорит жизнь, историческая необходимость: известно, что только тому направлению умеренных икономистов, выразителем которого был Герман, удалось смирить иконоборческую бурю и водворить повидимому навсегда нарушенный церковный мир. Подобных людей всегда упрекают в недостатке твердости и последовательности, но они же всегда добиваются тех результатов, к которым стремятся и которых не достигают люди так называемые твердые и последовательные. Но если на область отношений к светской власти со стороны Германа ложатся некоторые тени, то в сфере чисто церковной он является образцовым пастырем, резко выдающимся на пространстве 7-го и 8-го (почти всего до Тарасия) веков. Сам „проводя вполне христианскую жизнь, он научал и побуждал всех поступать согласно с божественными повелениями, соблюдать оставленные отцами предания и вразумлял тех, которые не ясно уразумевали что-либо“ 143 . Его послания к Армянам, Иоанну Синаидскому, Константину Наколийскому и Фоме Клавдиопольскому не позволяют этот отзыв считать простым комплиментом и дают видеть в Германе „неусыпного стража церкви, бодрствовавшего над мысленными стенами ее“, старавшегося „отогнать всякое нестроение и пустословие, сохранить ее нерассеянною и прогнать от нее полчища неприятелей“ 144 . Одному Герману, конечно, было не под силу справиться с „заблуждением новой лжи, изобретенной порицателями христиан“ 145 , но нельзя не признать, что он встретил иконоборчество достойно своего звания и сделал против него все, что было в его силах. Но лучшим доказательством того богатого вклада в церковную жизнь, который внес Герман своею деятельностью, служат его сочинения. Они далеко пережили его личное влияние и в сознании потомства „уподобили его святым отцам“. |
| Кроме показания древнего манускрипта ватиканской библиотеки, с которого сделано издание этого сочинения, за принадлежность его Герману говорят данные его содержания. Сообщая самые существенные и краткие сведения о всех ересях и соборах, автор очень подробно останавливается на возобновлении монофелитской ереси при Филиппике и на начале иконоборчества 150 – событиях, которые, как мы видели, занимали такое видное место в жизни Германа. Об иконоборческих смутах Герман выражается прямо, как современник, называя их τν νυν περιψουσαν κοσμαν κα ταξαν 151 . Сочинение это адресовано к диакону Анфиму в ответ на его вопросы, предложенные патриарху 152 . Анфим был, повидимому, одним из самых приближенных и преданных Герману людей, как можно заключать из одного известия 9-го века, что он вместе с патриархом пал от руки убийц, подосланных императором Львом 153 . После удаления Германа с кафедры Анфим все еще оставался на своем месте и, окруженный иконоборцами, просил совета и наставлений заключенного патриарха 154 . Схему содержания сочинения дает сам Герман, когда говорит, что он перечислил соборы, изложил их определения, указал поводы, по которым они созывались, назвал председателей соборов и императоров, при которых они имели место и, наконец, отметил, кто из отцов против какой ереси подвизался 155 . Изложение ересей начинается с Симона волхва и кончается иконоборчеством. Значение кратких заметок Германа для истории отдаленных ересей и соборов по самому существу дела не может быть велико. Но, начиная с повествования о 6-м соборе, особенно сообщениями о соборе 712 года и об иконоборчестве, труд Германа получает первостепенную важность. Большая часть этих сообщений процитирована нами раньше. Толкование Германа на литургию, издаваемое под разными названиями 162 имеет весьма важное значение до настоящего времени. Достаточно сказать, что оно служит почти единственным источником для истории литургии в VIII–IX вв. 163 . Между тем наука находилась до сих пор в странном, колеблющемся отношении к этому сочинению. |
| Наконец, что касается двух слов на Введение, то в первом есть очень ясные намеки на произнесение его в Константинополе, об избавлении которого от бед просит Богородицу оратор 191 , что опять не допустимо по отношению к Герману II-мy; – а во 2-м проповедник дает понять, что он, отягощенный годами, предвидит скорый закат дней своих и молит Богородицу вселить его „в землю кротких 192 , в жилище праведных, в страну святых“ 193 все это прекрасно согласуется с представлением о столетнем старце Германе I-м 194 . Все упомянутые слова кроме того отличаются таким единством оригинального стиля, таким сходством своеобразных ораторских приемов проповедника, что, признав подлинность одного из них, нельзя допускать принадлежность остальных другому лицу. В своих проповедях Герман является оратором в полном смысле этого слова, но ничем больше. Он не учит, не назидает; он не знакомит слушателей с неизвестными истинами и не делает нравственных приложений; он только „веселит“ (exhitaravit), как метко говорится о нем в одном месте, „слушателей, ласкает их слух“ 199 . От него сохранилось чрезвычайно много церковных песнопений; и в своих словах он больше церковный поэт, чем проповедник. При чтении их забываешь, что имеешь дело с поучениями, а не с акафистами и богослужебными гимнами. Касаясь истории праздников, автор нигде не выдерживает ровного, покойного тона повествователя, большею частию пользуется драматическою формою изложения и сплетает картину не из исторических свидетельств, а из нитей своего богатого воображения, настроенного иногда апокрифическими сказаниями. В словах мало поучительных сведений, назидательных истин, которые для своего выражения требуют простого, нераскрашенного языка; но уделяя им мало внимания, автор за то все свои заботы сосредоточивает на внешней форме и отделке своих проповедей. Каждая фраза выточена так искусно и тонко, что не достает только размера для превращения ее в стих. Богатство эпитетов, фигуральных выражений по истине изумительно: каждое предложение унизано ими, как бисером. В авторе сразу виден человек, с полным успехом изучивший средневековую риторику, усвоивший вполне все приемы красноречия своего времени. Руководимый больше вдохновением и возбужденным религиозным чувством, чем холодным размышлением, желая больше рисовать картины, чем поучать и назидать, оратор естественно делает капризные переходы от одного отдела слова к другому, дает не логическую, а только лирическую связь. Из наших русских проповедников Герман всего больше напоминает Кирилла Туровскаго . Приведем несколько образчиков проповеднических манер Германа. В слове на Благовещение, представив беседу Архангела с Приснодевой, оратор обращается к слушателям и говорит: „Но послушаем, возлюбленные, что говорил с ней праведный Иосиф. |
| Ни один член священною синода не имеет права отказаться от подачи своего каноническою голоса во время избрания в храме, когда из трех кандидатов избирается один. Но, подав свой голос, член синода обязан подчиниться решению большинства, хотя потом и может записать в протоколе свое мотивированное мнение, несогласное с мнением большинства. Иногда же коллизии, возникающие при избрании митрополитов, решаются так, что иерарх, колеблющийся в своем суждении, подает свой бюллетень чистым, не заполненным именем кого-либо из кандидатов. Патриарх совсем не принимает участия, в голосовании, происходящем в храме, – в силу доверия и передачи своего полномочия подчиненным ему митрополитам, а равно для совершенного беспристрастия в исполнении важнейшего избирательного акта. Патриарх выступает перед священным синодом с своим непосредственным авторитетным участием лишь тогда, когда избрание синода в равной степени склонится в пользу двух кандидатов – такое равенство разрешается голосом патриарха. Факты подобного рода бывают, хотя и редко. Например, при избрании Стромницкого митрополита в 1910 году получилось равенство голосов ( σοψηφα) в пользу Арсения, епископа Иринопольского, и Германа, епископа Мелитопольского. Это равенство голосом патриарха Иоакима ИП было разрешено в пользу епископа Арсения 355 . После избрания нового митрополита путем канонического голосования в храме, возможны и бывали случаи отказа от кафедры и архиерейства. Так, архимандрит Димитрий Георгиади, избранный в 1910 г. на Корицкую митрополичью кафедру, отказался от избрания и до настоящего времени состоит в сане архимандрита и в должности профессора Халкинской богословской школы. Как же священный синод поступил в последующем замещении Корицкой кафедры? При первом ее замещении, состоявшемся 13 мая, другими кандидатами были митрополиты Герман Стромницкий и Тимофей Месимврийский. Но последний в заседании 18 мая был избран на Воденскую митрополичью кафедру. Поэтому, когда вновь возник вопрос о Корицкой кафедре в ведении священного синода оставался только один, ранее одобренный кандидат – митрополит Герман. В виду канонической невозможности, при таких условиях, производить замещение Корицкой кафедры, священный синод устроил полное новое избрание, с указанием трех кандидатов (еще митрополита Меленикского и епископа Елейского), из которых избрал одного – Стромницкого митрополита Германа. |
| Итак, даже и русское оставшееся на Афоне православное монашество все – «горячо просило» об удалении с Афона навсегда имябожников. Высшая всеафонская администрация – Кинот (или иначе: Протат), представляющий из себя совет начальников всех Афонских монастырских обителей, еще от 31 июля 1913 года высказал в особом акте тоже не только свое согласие на удаление с Афона имябожников, но и требование, чтобы никто из них не был вновь допускаем на Афон, хотя бы и раскаялся в имябожничестве (смотри «Русский Инок». 1914 г., выпуск 97). Точно также было на это удаление и полное желание и формальное представление Русскому Синоду и русскому правительству и со стороны Константинопольского Патриарха. Патриарх Герман V в грамоте на Афон от 5 апреля 1913 года за 2206 писал об имябожниках: «извещаем... относительно таковых, как еретиков и нарушителей церковного повиновения, приняты будут определенные церковными канонами меры, и что отнюдь невозможно, чтобы оставались таковые и пятном своим порочили честное ваше место». И затем, по соглашению с Всероссийским Синодом, предоставил и со своей стороны командированному на Афон последним архиепископу Никону полномочия произвести последнее вразумление и увещание имябожников, и оставшихся непокорными и после сего увещания предать в распоряжение Русского-Константинопольского посольства для выселения их в Россию. Архиепископ Никон именно так и сделал, и Патриарх Герман одобрил действия архиепископа Никона (смотри о сем в грамоте Русского Св. Синода Константинопольскому Патриарху от 11 октября 1913 года за 7644; – Архив об имябожниках, т. II, лист 484). Следовательно, устроенное Русским Синодом выселение имябожников с Афона в пределы России произведено Синодом с церковной точки зрения на самом справедливом и самом законном церковном основании, и у имябожников нет никакого права требовать, чтобы им возвращена была возможность вновь проживать на Афоне и вообще во владениях Афонских монастырей. 147 Доселе я рассуждал о правах, рассматривал выселение имябожников с Афона с правовой точки зрения, на каковую стали Булатович и прочие имябожники в своих жалобах на изгнание с Афона. |
|
|
