| Так люди, по недостатку сведений или по принципу, отвергающие древность действительно древних памятников веры, прихотливо приписывают ее тому, что никаким образом не имеет на нее права! Во-первых, то, что г. Николя называет второй половиной коптского символа, вовсе не есть ни символ, ни какая-либо его половина. Вопрошение о символе веры , или о вере, всегда и везде делалось и делается приступающему к крещению – перед крещением или троекратным погружением в крещении, а не после крещения, когда, по коптскому тексту Апостольских Постановлений, предлагались окрестившемуся те вопросы, которые г. Никола назвал второй половиной коптского символа. Во-вторых, совершенно несправедливо, чтобы учение о действительности воплощения Сына Божия против докетства было позже в символе, нежели учение о Церкви. Из вероизложений по символу св. Иринея и даже Тертуллиана , очевидно, что оно, несомненно, было в символе веры тогда уже, когда учения о Церкви или еще вовсе в нем не было, или, если и было, то может быть допущено это только по предположению, а не по определенному чтению какого-либо правила веры, или символа, – что вообще оно древнее в символе учения о Церкви, которое, по всей вероятности, вошло в символ только около времени появления первых раскольников в Церкви, монтанистов, или даже около времени появления вопроса об их крещении. Если бы г. Николя не увлекся своим открытием и держался твердо действительных указаний церковной истории: то он не стал бы говорить о возрастающей с конца второго столетия дерзости докетства, которая, напротив, к концу второго века, потеряв почти совершенно свое влияние, уступила место противоположного рода дерзости, породившей учение, будто Христос был простой человек и ничего более, – и не сказал бы, что позже стали менее разборчивы, то есть, более свободны в деле изложения символов, так как, наоборот, прежде гораздо менее заботились об однообразии форм и согласии в букве, а позже стали уже взвешивать и условливать каждое слово в символе, пока, наконец, не приняли за правило не изменять в нем ни одной буквы. Итак, если в том, что г. Николя называет первой половиной коптского символа, было уже учение о Церкви, а противодокетское учение, которое он видит в так называемой им второй половине того же символа, не позже учения о Церкви внесено в символ: то и его представление об образе древней формы символа вообще, и его обяснение, как он выразился, странности в порядке изложения коптского символа, падают безвозвратно. |
| Так люди, по недостатку сведений или по принципу, отвергающие древность действительно древних памятников веры, прихотливо приписывают ее тому, что никаким образом не имеет на нее права! Во-первых, то, что г. Николя называет второю половиною коптского символа, вовсе не есть ни символ, ни какая-либо его половина. Вопрошение о символе веры , или о вере всегда и везде делалось и делается приступающему к крещению – перед крещением, или троекратным погружением в крещении, а не после крещения, когда, по коптскому тексту Апостольских Постановлений, предлагались окрестившемуся те вопросы, которые г. Николя назвал второю половиною коптского символа. Во вторых, совершенно несправедливо, чтобы учение о действительности воплощения Сына Божия против докетства было позже в символе, нежели учение о Церкви. Из вероизложений по символу св. Иринея и даже Тертуллиана очевидно, что оно несомненно было в символе веры тогда уже, когда учения о Церкви или еще вовсе в нем не было, или, если и было, то может быть допущено это только по предположению, а не по определенному чтению какого либо правила веры, или символа, – что вообще оно древнее в символе учения о Церкви, которое, по всей вероятности, вошло в символ только около времени появления первых раскольников в Церкви, монтанистов, или даже около времени появления вопроса об их крещении. Если бы г. Николя не увлекся своим открытием и держался твердо действительных указаний церковной истории то он не стал бы говорить о возрастающей с конца второго столетия дерзости докетства, которая, напротив, к концу второго века, потеряв почти совершенно свое влияние, уступила место противоположного рода дерзости, породившей учение, будто Христос был простой человек и ничего более, – и не сказал бы, что позже стали менее разборчивы, то есть, более свободны в деле изложения символов, так как, наоборот, прежде гораздо менее заботились об однообразии форм и согласии в букве, а позже стали уже взвешивать и условливать каждое слово в символе, пока наконец не приняли за правило не изменять в нем ни одной буквы. Итак, если в том, что г. Николя называет первою половиною коптского символа, было уже учение о Церкви, а противодокетское учение, которое он видит в так называемой им второй половине того же символа, не позже учения о Церкви внесено в символ то и его представление об образе древней формы символа вообще, и его объяснение, как он выразился, странности в порядке изложения коптского символа, падают безвозвратно. |
| В заключение критической части своей работы Гарнак делает несколько похвальных замечаний по адресу древнеримского Символа. Вот эти похвальные замечания: «Кто после чтения мужей апостольских и апологетов обратится к древнеримскому крещальному Символу, тот с благодарным удивлением признает в этом Символе чистоту веры Римской церкви. Если примем в расчет, какие странные и необыкновенные (?) идеи уже и тогда стали проникать в христианское благовестив, как хилиазм и апокалиптика – с одной стороны, номизм (?) и греческая философия – с другой грозили повредить Евангелию, то древнеримский Символ покажется вдвойне велик и достопочтенен. Но не должно скрывать, – добавляет автор, – что в Символе мы напрасно стали бы искать указание на Христову проповедь , на Христа как Спасителя бедных и больных, мытарей и грешников, вообще указание на Его личность, как Она освещена в Евангелиях. В этом отношении Символ несовершенен, ибо ни один Символ нельзя назвать совершенным, коль скоро он не рисует перед нашими глазами и не запечатлевает в сердце Спасителя». В рассматриваемой книжке Гарнака находится «Послесловие», в котором есть несколько мыслей, которые мы считаем нужным отметить, так как они знакомят нас с общими воззрениями этого ученого на Символ вообще. «Мы желаем, – пишет он, – свободного, но ясного исповедания (Символа) и не выносим несовершенств древнего исповедания (Символа). Мы считаем себя обязанными указывать на эти несовершенства, стремиться к тому, чтобы не почитали их чемто существенным, и содействовать изменению их к лучшему». «Мы должны направлять свои усилия к тому, чтобы наступило время, когда бы все соблазнительное в Символе было исправлено более решительно, чем как это возможно теперь. Кроме этого, нужно, чтобы наша совесть не отягощалась формулами, которые не содержат прямого учения о спасении, хотя бы они и находились по букве в соответствии с Библией или древнейшим благовестием, ибо и эти последние также носят на себе преходящие черты своего времени». «Преимущественное право и священная обязанность евангелических теологов состоят в том, чтобы, не беспокоясь о чьем–либо благоволении или неблаговолении, трудиться в интересах чистого понимания Евангелия и открыто объявлять о том, что, по их убеждению, соответствует или не соответствует истине». |
| Что в разных церквах к первоначальной форме символа веры делались, со времен апостольских и до четвертого века включительно, разного рода добавления, и именно – с целью отстранить ложное толкование символа новопоявлявшимися еретическими учениями, это также не подлежит никакому сомнению. Кроме других указаний, в этом окончательно убеждает нас пример первого вселенского собора, равно как подобный же образ действий местных соборов и даже отдельных лиц в четвертом столетии. Правда, еретики укоряли отцов Никейского собора за сделанное ими прибавление к символу; но не потому, чтобы делать прибавления к нему считалось до той поры делом беспримерным – напротив, они сами требовали и вносили в символ веры еще гораздо более добавлении, чем сколько допущено это отцами собора, – а только в том отношении что сделано отцами собора добавление именно таким словом, какого с всецелою буквальностью нет в Священном Писании, между тем как прежде делавшиеся прибавления выражались будто бы всегда словами Священного Писания . Держась в своем толковании на символ аквилейской формы символа веры, Руфин указывает даже, когда и по какому поводу сделаны в ней некоторый прибавления. Словом сказать, предполагать происхождение всех, сохранившихся до нашего времени, древних форм символа веры от слова до слова в буквальном смысле от самих Апостолов – значило бы допускать такую мысль, какой от начала христианства до наших дней никому на ум не приходило. Но, чтобы в римской форме символа веры , по сравнению с которой Руфин указывал прибавления в аквилейском символе, таких прибавлений не было совершенно, на это нет никакого положительного предания, и это есть уже личное мнение самого Руфина, которое поэтому он доказывает. Он не осмеливается даже прямо сказать, чтобы таких прибавлений в символе церкви города Рима не было, и говорить только, что их не видно (non deprehenditur), то есть, что он не в состоянии их указать; однако в последующих своих словах безусловно допускает предположение, что «при чтении символа новокрещаемыми, по древнему римскому обычаю, в слух всего народа, предшественники новокрещаемых по вере не потерпели бы ни малейшего добавления хотя бы только в одном слове», и таким образом дает понять, что, по его мнению, никаких прибавлений в символе римской церкви не только не видно, а совершенно нет, – откуда следует, что этот символ должен представлять собою от слова до слова ту первоначальную форму символа, которая буквально составлена самими Апостолами на произвольно, как доказано было выше, предположенном латинскими христианами соборе их, так что все прочие символы будут тогда уже только видоизменениями символа римской церкви. |
| 3) Что в разных церквах к первоначальной форме символа веры делались, со времен апостольских и до четвертого века включительно, разного рода добавления, и именно – с целью отстранить ложное толкование символа новопоявлявшимися еретическими учениями, это также не подлежит никакому сомнению. Кроме других указаний, в этом окончательно убеждает нас пример первого вселенского собора, равно как подобный же образ действий местных соборов и даже отдельных лиц в четвертом столетии. Правда, еретики укоряли отцев Никейского собора за сделанное ими прибавление к символу; но не потому, чтобы делать прибавления к нему считалось до той поры делом безпримерным, – напротив, они сами требовали и вносили в символ веры еще гораздо более добавлений, чем, сколько допущено это отцами собора, – а только в том отношении, что сделано отцами собора добавление именно таким словом, какого с всецелой буквальностью нет в Священном Писании, между тем как прежде делавшиеся прибавления выражались будто бы всегда словами Священного Писания . Держась в своем толковании на символ аквилейской формы символа веры, Руфин указывает даже, когда и по какому поводу сделаны в ней некоторые прибавления. Словом сказать, предполагать происхождение всех, сохранившихся до нашего времени, древних форм символа веры от слова до слова в буквальном смысле от самих Апостолов – значило бы допускать такую мысль, какой от начала христианства до наших дней никому на ум не приходило. Но, чтобы в римской форме символа веры , по сравнению с которой Руфин указывал прибавления в аквилейском символе, таких прибавлений не было совершенно, на это нет никакого положительного предания, и это есть уже личное мнение самого Руфина, которое поэтому он доказывает. Он не осмеливается даже прямо сказать, чтобы таких прибавлений в символе церкви города Рима не было, и говорит только, что их не видно (non deprehenditur), то есть, что он не в состоянии их указать; однако в последующих своих словах безусловно допускает предположение, что «при чтении символа новокрещаемыми, по древнему римскому обычаю, в слух всего народа предшественники новокрещаемых по вере не потерпели бы ни малейшего добавления хотя бы только в одном слове», и таким образом дает понять, что, по его мнению, никаких прибавлений в символе римской церкви не только не видно, а совершенно нет, откуда следует, что этот символ должен представлять собой от слова до слова ту первоначальную форму символа, которая буквально составлена самими Апостолами на произвольно, как доказано было выше, предположенном латинскими христианами соборе их, так что все прочие символы будут тогда уже только видоизменениями символа римской церкви. |
| Андрей Родосский. Двинемся дальше. Я говорил, что догмат « и от Сына » содержится в словах « от Отца ». Ваше отечество ответило, что то, посредством чего доказывается это, берется извне, то есть вы утверждали, что утверждение «все принадлежащее Отцу принадлежит и Сыну» (ср. Ин. 16:15) — извне. Но нужно понимать, что в науке называется «внешним», согласно философам, особенно Аристотелю : «внешним» в науке называется то, что не принадлежит к предмету этой науки и что не имеет ни общих частей, ни общих принадлежностей и не претерпевает одного и того же; как, например, мы видим, что арифметика является отдельной [наукой] по отношению к натуральной философии, а астрология — к моральной, поскольку у них различен предмет. В ином смысле «внешним» называется то, что не называется тем же словом, как, например, «Дух исходит от Сына» — по отношению к слову, которое иначе произносится и имеет иной смысл. Я не знаю, в каком смысле вы понимаете «внешнее». Если вы говорите «внешнее» в том значении, что различен предмет, то посмотрите, насколько будет несообразно и противно вере, если сказать так. Ведь из этого будет следовать, что вера в Символе и Евангелиях не одна и та же. Во-вторых, учение Символа никак не будет следовать из этой пропозиции (что «все принадлежащее Отцу…»). Ведь во всех науках предмет одной науки не может доказывать принадлежность некоторого предмета иной науки. Если же эти слова Спасителя относятся к иному предмету, то из них нельзя будет сделать никакого вывода для того, что содержится в Символе. А насколько это чуждо христианской вере, ваши отечества видят и сами. И, конечно, то, что составляет суть веры или непосредственно исходит из первоначал, не может быть названо внешним или чуждым. Поэтому очевидно, что Евангелие для Символа является первоначалом, ибо апостолы, желая исполнить заповедь Божию и проповедовать Евангелие всей твари, из Евангелия сделали Символ, именуемый Апостольским, чтобы им всем быть согласными в благовествовании. Из этого следует, что слова [Евангелия] не могут быть названы внешними по отношению к Символу, если разуметь применительно к смыслу. Следовательно, слово «внешний» необходимо должно пониматься вами во втором смысле — что этих слов не было в Символе до того, как они были туда помещены. Но из этого будет следовать иная несообразность — что Символ был сделан из веры Христовой посредством прибавок, что вы отрицаете. |
| Но Гарнак обманулся. По его словам, на его лекцию посыпалось великое множество клевет. Чтобы положить конец такому течению дела, он решился напечатать свой ответ студентам, что первоначально не входило в его планы. Но это еще более подлило масла в огонь. «Ответ» Гарнака появился в журнале «Христианский Мир» 34, 1892 г., от 18 августа по нов. ст.). Статья эта изложена автором в виде тезисов. Сделаем более или менее значительные извлечения из этой статьи Гарнака. Гарнак писал: «Я разделяю взгляд спрашивавших меня, что для евангелической Церкви было бы прилично ввести вместо Апостольского символа или рядом с ним другой краткий Символ, который наиболее соответствовал бы теперешнему пониманию Евангелия и который устранил бы тот соблазн, какой возбуждается буквой Апостольского символа во многих серьезных и искренних христианах, мирянах и духовных лицах. Поэтому мало–помалу наши усилия должны направляться к тому, чтобы или устранить Апостольский символ лишь из церковного употребления, или же, по крайней мере, сохранить за приходами право не пользоваться им и заменять его другим евангелическим исповеданием веры. Но эти усилия только тогда могут рассчитывать на успех, когда краткое вероизложение, которым пожелают заменить или восполнить Апостольский символ, будет так сформулировано, что оно своим образом и силой будет стоять выше древнего. – Принятие Апостольского символа в его буквальном смысле не может считаться свидетельством христианской и теологической зрелости; напротив, действительно зрелый, проникающий в разум Евангелия и образованный по части церковной истории христианин должен испытывать затруднения при встрече со многими положениями этого Символа. Впрочем, от зрелого и образованного теолога можно ожидать, что он сумеет, насколько это возможно, найти в Апостольском символе древнее свидетельство для собственной своей веры». Но затем Гарнак дает понять, что и зрелый теолог не может истолковать Апостольский символ так, чтобы он вполне мирился с его просвещенной мыслью. |
| Скачать epub pdf Глава I. Причина написания и цель данного трактата (§ 1) 1 . Поскольку написано и утверждено несомненным авторитетом Апостольского учения, что «праведный верою жив будет» ( Гал 3:11 ), эта вера требует от нас служения сердца и языка. В самом деле, и Апостол говорит: «Сердцем веруют к праведности, а устами исповедуют ко спасению» ( Рим 10:10 ). Значит, нам необходимо помнить и о праведности, и о спасении. Ведь поскольку мы будем царствовать в вечной праведности, то не сможем спастись от зла нынешнего века, если только, стремясь к спасению своих ближних, не будем исповедовать устами ту веру, которую мы носим в наших сердцах. Но, пребывая в благочестивой и осмотрительной бдительности, нам следует заранее позаботиться о том, чтобы эта наша вера ни в чем не могла быть искажена коварными хитростями еретиков. Вселенская вера известна верным из Символа [веры] и доверена [их] памяти. И столь великая вещь изложена там в кратких словах, чтобы в этих немногих словах установить то, во что следует верить начинающим и младенствующим, которые уже возрождены во Христе, но еще не крепки в точном духовном толковании и познании Божественных Писаний. Эту же веру следует излагать в пространных словах для преуспевающих и устремляющихся к Божественному учению с достаточно крепкой любовью и смирением. Однако весьма много еретиков пыталось скрыть свой яд в этих немногих словах Символа [веры]. Но Божественное милосердие противостояло и продолжает противостоять этим еретикам через духовных мужей, которые удостоились принять и исповедовать вселенскую веру не только в этих словах, но также познавать и понимать ее [непосредственно] через откровение от Господа. Ведь написано: «Если не поверите, не узнаете» ( Ис 7:9 ) 1 . А рассуждение о вере должно способствовать защите Символа [веры], – не для того, чтобы оно само передавалось бы вместо Символа [веры], сохранялось бы в памяти и повторялось бы теми, кто стяжал благодать Божию; но чтобы оно на основании соборного авторитета более эффективно защищало и охраняло бы от злоумышлении еретиков то, что содержится в Символе. Глава II. О вере во единого всемогущего Бога Отца. О том, что не существовало никакой природы совечной Богу, из которой Бог сотворил мир. Природа мировой материи. О том, каким образом мир произошел из ничего, даже если он сотворен из бесформенной материи (§§ 2–3) |
| 154 Конец молитвы совершенно бессмысленный: вместо «когда будем спасены, сектанты молятся: когда не будем спасены, т. е. сами своей молитвой свидетельствуют об окончательной гибели, какая их ожидает в будущем веке, и молятся о том, чтобы погибнуть... 155 Какие же это праздники? Ведь кроме воскресенья штундисты не чтут других дней, как праздничных. Какая поразительная непоследовательность лютеран и штундистов: св. Предание, как источник христианского вероучения, отвергают, а преданием сохраненный символ веры принимают; вселенские соборы отрицают, а составленный вселенским собором символ веры признают! Говорят одно, а делают другое! 156 Приведённый символ веры – не апостольский символ, а символ церкви Римской. Если бы это был символ апостольский, то он был бы записан в деяниях или посланиях св. апостолов или имел бы о себе, как символе, составленном самими апостолами, ясные свидетельства отцов и учителей первых веков христианства; однако ни того, ни другого нет, и потому считать его символом, составленным самими св. апостолами, нет никакого исторического основания. (См. опыт Правосл. Догмат. Богосл. Еп. Сильвестра т. I, стр. 53–54). 157 Прежде всего нужно заметить, что нижеприводимый символ веры вовсе не Никейский, как именуют его сектанты, а никеоцареградский, т. е. окончательно составленный св. отцами не первого никейского, а второго константинопольского вселенского собора, о чём петербургская лютеранская консистория и сектанты, видно, не ведают, иначе не называли бы его «Никейским». 158 Затем, в словах символа: „И в Духа Святого Господа животворящего, от Отца и Сына исходящего“ лютеранской консисторией и нашими сектантами разом допущены намеренная, но явная ложь и латинская ересь. Допущена ложь, ибо ни в Никейском, ни в никеоцареградском символе веры никогда не было и нет слова «и Сына» (Filioque), нет его и ни в одном из древних символов вселенской церкви, ибо все вселенские соборы исповедовали Св. Духа, исходящим от Одного лишь Отца. Сектанты сами внесли эти слова (и от Сына) в тот символ, где их никогда не было, следовательно, внесли намеренно явную ложь и допустили искажение символа. |
| 3) Надобно предлагать догмат с такой стороны, с которой легче открывается его практическое употребление, и которая плодовитее практическими выводами. «Понеже Вера всегда имеет за предмет благочестие, – говорит книга о должностях пресвитеров приходских, – по оной заповеди Апостольской: обучай себе по благочестию ( 1Тим.4:7 ): для того, уча членам (догматам) Веры, полезно весьма выводить оттуда потребное к Христианскому житию, ещё же и приличное состоянию прихожан наставление. Например, когда Священник предлагает догмат Веры, что Бог есть дух, то наводить оттуда должно, что и служба Ему и жертва должны быть приносимы духом ( Рим.12:1 ); так что телесное служение и вещественные жертвы, – свечи, ладан и другие припасы н вклады, – без духовного Богопочитания и добродетельного жития не могут быть Ему приятны. ( Ис.1:11, 12:17 ). Подобно уча, что Бог есть везде и вся исполняет, наводить, что нигде Его укрыться с грехами нашими не можем. Научая что, Бог туне по благодати, о имени Сына своего, верующим в Него грехи оставляет, наводить, что тем самим больше должны мы заповеди Его соблюдать, по оному ( Еф.2:8–10 ). Таковым способом при истолковании и других членов Веры поступать должно. Так прихожане и житию святому и вере благочестивой научатся, и крепче во уме утвердятся. (Часть I, стр. 34, 35. § 25)». 4) Публичное употребление догмата необходимо предполагает общепонятность изложения. Посему надобно искать в догмате такой стороны, которая в нём общепонятнее. Впрочем, общепонятность догматическая не в том состоит, чтобы исследуемый предмет довести до совершенной ясности, – это невозможно по самому существу догмата, как выше замечено, – а состоит в том, чтобы верно и точно изъяснить мысль церковную 23 . VI. Общее учение догматическое §§ 28. Символ веры , его достоинство и потребность изъяснять на церковной кафедре. 29. Способ изъяснения. 30. Источники и проповеднические образцы для изъяснения символа. § 28. Совокупность главных догматов святой Веры нашей содержится в Символе. (§ 25. 2). Поэтому Символ Веры и есть для проповедника первый указатель догматических предметов, которые надлежит раскрывать народу Христианскому. Символ есть не что иное, как древняя система догматического Богословия Христианского, представленная в возможно кратком, виде для того, чтобы она, заключая в себе все важнейшие истины веры, в тоже время могла быть системою народною. Но как важность истин, содержащихся в Символе, так и краткость, в малом представляющая великое множество предметов, необходимо требуют общенародного изложения Символа. Посему-то издревле Символ был, можно сказать, первой темой для учителей церкви, особенно в таком случае, когда нужно было наставлять новообращающихся в Христианство 24 . |
|
|
