| Эта родословная книга Царя Uoahha IV , в разрядном приказе хранившаяся, была вновь переписана в восьмидесятых годах семнадцатого века, со включением в неё поколений, родившихся с половины шестнадцатого века, и по своему бархатному краевому переплёту, именуется: бархатною книгою. Но в бархатной книге не помещены многие из числа древнейших и знаменитейших родов земли русской; в ней, неизвестно почему, не помещены: 1) ни потомки бояр великого княжения Московского в четырнадцатом и пятнадцатом веках: Албердовы, Басенковы, Валуевы, Воейковы, Замятнины, Зварыкины, Злобины, Ивашкины, Кочевины, Кусаковы, Лыковы, Лялины, Марины, Меликовы, Монастыревы, Овцыны, Поливановы, Протасовы, Проестевы, Сатины, Соловцовы, Софроновские, Сунбуловы, Ушаковы, Хвощинские, Чевкины, Челищевы, Щокины; 2) ни потомки знаменитых воевод битвы куликовской: Белоусовы, Волосатовы, Горские, Горсткины, Каргашины, Каргопольниковы, Креневы, Нелидовы, Пересветовы, Погожевы, Судаковы, Тютчевы, Чириковы, Шубины; 3) ни потомки воевод четырнадцатого и пятнадцатого веков, принимавших столь деятельное участие в устроении российского единодержавия, и в окончательном низвержении ига татарского: Беклемишевы, Зиновьевы, Кожины, Елагины, Лихаревы, Лихачевы, Мячковы, Поленины, Румянцовы, Чепечкины. В бархатной книге также не помещены потомки бояр великого княжения Тверская, которое столь долго соперничало с великим княжением Московским: Безвины, Бибиковы, Кондыревы, Левашовы, Львовы, Мясновы, Нагие, Нащокины, Ордыны-Нащокины, Олферьевы-Нащокины, Полтинины, Свечины, Собакины, Сокмышевы, Сумины, Туровы, Щербинины, Якимовы, Яхонтовы. В бархатной книге не помещены потомки бояр княжения Черниговского: Васильчиковы, Даниловы, Дурновы, Зюзины, Молчановы, Толстые, Садыковы, Шетневы, ни потомки бояр великого княжения Рязанского, столь долго могущественного: Апраксины, Базаровы, Биркины, Булгаковы, Вердеревские, Денисьевы, Дувановы, Измайловы, Кобяковы, Кончеевы, Кореевы, Коробьины, Крюковы, Назарьевы, Петрово-Соловые, Пороватые, Ратаевы, Таптыковы, Ханыковы, Хитровы, Шишкины, Языковы 7 . |
| Читая, напр. в «Российском винограде», или в «Истории отцев и страдальцев Соловецких» напыщенно восторженное, хитросплетенное описание мнимых подвигов и чудес расколоучителей, которые в этих сочинениях не иначе называются, как священномучениками, святыми отцами и т. п., полуграмотный простолюдин верил таким басням так же, как Четиям Минеям, или старинным сборникам, торжественникам, где в старину обыкновенно помещались жития святых: ибо хитрый и даровитый сочинитель этих раскольнических историй умел подделаться во внешнем их виде под тон Четь–Миней, – только от себя прибавил несколько учености и риторических прикрас» 610 . Конечно, кроме произведений Денисовых, среди простонародья ходили сочинения первых расколоучителей, среди которых «огнепальный» протопоп Аввакум занимал неоспоримо первое место. Та энергия, с которой он всю последнюю жизнь свою боролся против никониан, тот фанатизм отстаивания старины, «во веки веком» нерушимой, который загнал протопопа до Даурии (в Восточной Сибири) и промерзлой земляной тюрьмы в Пустоозерске и возвел его на костер (в 1681 г.), создав ему ореол героя и мученика, – не могли не выразиться в сильном слове, в воодушевленном послании «остальцам древляго благочестия», что передавалось потом из поколения в поколение, находя все новых и новых борцов за старин, призывая новых миссионеров раскола с церковью и государством 611 . Как известно к концу XVII века раскол окончательно и явно получил характер церковно–гражданской общины, стремившейся не только отстоять свой образ мыслей, но и, если можно, сделать его господствующим во всей России. Явилось много расколоучителей, которые распространяли свое учение с особенным фанатическим жаром и энтузиазмом. Для распространения раскола они не щадили ни чести, ни имения, ни самой жизни. Кроме проповеди, пользовались и подметными листами и книжным подпольным рынком, наполняя его своими раскольническими сочинениями. Московское простонародье (и одно ли оно?) легко увлекалось расколоучителями, вроде Ивашки Нагого и Григория Талицкого, с умилением и воздыханием читало раскольнические сочинения об антихристе, Вавилоне и проч.; неудивительно поэтому огульное обвинение церковной власти всей книжной простонародной торговли в раскольнических противностях греко–российской церкви, и понятно в тоже время гонение, поднятое Петром Великим, против такого рода литературы... |
| В Россию обычай украшать хвойными ветвями и елью дом в преддверии Нового Года пытался ввести Петр Первый, но этот обычай долго не приживался. Ни у Пушкина, ни у Гоголя не найдем упоминаний о новогодней ели. Но во второй половине девятнадцатого столетия этот обычай почти вдруг и очень широко распространяется. И не просто распространяется, а укореняется так глубоко, что советской власти ничего другого не оставалось делать, после нескольких лет борьбы с «пережитком», как заменить рождественскую ель — новогодней елкой. Что всколыхнуло чувства человека? Что пробудила зимняя лесная красавица? Вот как размышляет на эту тему священник Алексий Тимаков на страницах журнала «Альфа и Омега» — в опусе «Апология рождественской ели» 1 за 2006 г.). «Для уяснения этой проблемы необходимо погрузиться в систему мышления мифологического, которое, хотим мы того или не хотим, но присутствует в глубинах нашего сознания и пронизывает все народное творчество. Поэтому, если миф есть попытка прочтения человеком Божьего замысля об истории и судьбе человека, то и запись этого Божественного текста издревле искали в сферах горнего бытия, то есть на небе. Ведь для человека, мыслящего мифологическими категориями, ничего случайного в мире и жизни быть не может, и расположение звезд на небе должно рассказывать о многом. Вспомним, хотя бы, к примеру, халдейских мудрецов, которые, узрев необычайное свечение на небе, пошли на его зов и нашли Вифлеемские Ясли (см. Мф. 2:1-12 ). Очень полезным для меня оказалось посещение с моими детьми Московского Планетария в конце 80х годов, где читалась лекция с явным неоязыческим подтекстом „Небо в русских сказках“. Там, на примере „Гусей-Лебедей“, разбиралась символика всей сказочной атрибутики и показывалось, как человек поверял свою жизнь небесными знаками, внимательно вглядываясь в расположения звезд. Довольно аргументировано доказывалось, что наш древний предок усмотрел коварных гусей в очертаниях созвездия Лебедь, а защитниками бедолаг Машеньки и Ивашки от происков Бабы-Яги и этих страшно шипящих пернатых явились Млечный Путь — „Молочная речка, кисельные берега“ и звездное небо — „Яблонька“, где звезды являются собственно яблоками. |
| П.Н.Милюков также стоит за единство памятника и появление его около времени созыва духовного и земского соборов, причем программа вопросов, представленных царем на собор, напоминает ему идеи автора «Беседы», но признает его памфлетом, написанным каким-нибудь почитателем Вассиана и являющимся возражением на другой памфлет «Сказание» Ивашки Пересветова, соединяющим в себе теории нестяжателей с теориями оппозиционного боярства, идеи религиозной оппозиции с идеями оппозиции политической, Нила Сорского с Курбским 1651 . Е.Е.Голубинский держится того же мнения, т е. что Вассиану «Беседа» не принадлежит, «ибо он был не такой человек, чтобы прибегать к подлогу и чтобы ссылаться на какие-то «беседы Иосифа Прекрасного». Автор говорит: «Ученик и продолжатель Нила был человек, несомненно, умный, наделен был весьма важным для публициста и пропагандиста талантом остроумия и едкости; но он не мог вести своей письменной пропаганды слишком блистательно потому, что у него не было выработано способности литературного изложения, которое страдает у него отсутствием ясности, отчетливости и последовательности в изложении мыслей и что, как большой барин, он не мог иметь охоты к усидчивости в письменном труде». С другой стороны, Голубинский не признает в деятельности Вассиана прямоты и искренности, свойственных его учителю – Нилу Сорскому 1652 . В последнее время была сделана еще попытка появление этого памятника снова отнести к более раннему времени; а именно следовавшему непосредственно за собором 1503 г. 1653 , и даже снова связать (1531–35) его с именем Вассиана 1654 . В свое время (1866) мы высказали мнение о принадлежности «Рассуждения» (известного тогда только в единственном издании) Вассиану, в связи с общей антивладельческой полемикой в первой половине XVI в. 1655 , и, хотя в позднейшее время явился ряд противоположных мнений, но и прежнее имеет своих защитников. Не оспаривая сделанных возражений, скажем только, что «Беседа» (Рассуждение) явилась в свет в непосредственной связи с полемическими статьями, направленными против монастырского землевладения 1656 , статьями Вассиана и соч. |
| 47 Арханг. Епарх. Ведомости 1897 г., 15, стр. 473–474; прим. 112. Ср. ркп. опись архива Сийск. мон. И.М. Сибирцева – грам. м. Питирима, 3, и м. Корнилия, 16. 48 На обороте подпись: «В сим распросным речам и вместо церковного приказщика Ивана Евсевьева по его веленью ненокшанин Ондрюшка Тарабарин руку приложил». (Из собр. И.М. Сибирцева). Может быть, показания Ивашки Евсеева, как человека, заинтересованного в выборе другого кандидата в священники в Ненокоцкое усолье (местнаго диакона Филиппа)., были до некоторой степени пристрастны, и они не совсем сходятся с показаниями других, распрашивавшихся в архиерейском казенном приказе, лиц, но тем не менее указываемыя в них средства воздействия при выборах, очевидно, были возможны. Антон Иевлев в священники определен не был; свободное священническое место в Ненопсе было предоставлено другому кандидату – местному диакону Филиппу. 51 В 1690 г. крестьяне Юмишской волости Важскаго уезда, выбирая себе священиком местного понамаря Самисона, писали архиерею, что старый священник Захария овдовел и не может по своей дряхлости исполнять священнических обязанностей, притом – «и нас крестьян не слушает», прибавляли они в заключение. (См. Челобитную крестьян в собр. И.М. Сибирцева). Замечтельно, что в данном случае ни сам старый священник не просил освободить его от должности, ни архиерей не предписывал ему постричься в монашество, а именно крестьяне отказали ему от места. Очевидно, мотив – «и нас крестьян не слушает» был главным в этом отказе. 52 См. пошл. кн. архиер. Дома 1686–1698 (194–206) гг., отдел епитрахильных, иеромонашеских и перехожих грамот. В перехожей грамоте всегда помечалось место, куда переходил тот и другой священник или дьякон. Кроме местных священников, переходивших из одного прихода в другой по перехожим грамотам, в Холмогорской епархии были еще иноепархиальные священники, скитавшиеся по приходам с «отпускными грамотами» от своих архиереев и старавшиеся найти себе место. Когда их старания увенчивались успехом, они получали от архиепископа перехожую грамоту. |
| Но большая часть Москвы не любила и Шуйского. Поэтому те из москвичей, у которых совесть была полегче, как только увидали, что двое называются царями: один в Москве, а другой под Москвою в Тушине, то и заключили, что из такого положения дела можно извлекать собственную пользу, и не стали затрудняться крестным целованием, данным Шуйскому, а переходили в Тушино, когда находили это для себя выгодным. Под-стать было бегать туда простым людям: царик Тушинский, по необходимости, должен быть казаться царем черни. Но к нему стали переходить и знатные люди. Еще когда вор подходил к столице, трое князей служивших в войске Скопина-Шуйского: Иван Катырев, Юрий Трубецкой и Иван Троекуров, обвинены в измене и сосланы, а их товарищи казнены. После Ходынского дела, уехал в Тушино стольник князь Димитрий Тимофеевич Трубецкой, человек ограниченных способностей, но знатного рода. С ним поехал один из Черкасских князей, Димитрий Мамстрюкович, и по их примеру другие, носившие высокое звание, стольники и стряпчие, поехали туда же, а на них глядя, поехали с поклоном к Димитрию дьяки и подьячие. Отъехали тогда к вору князь Алексей Юрьевич Сицкий, князья Иван и Семен Засекины и многие стольники и стряпчие; а из посольского приказа отъехал первый подьячий Петр Алексеев Гребенев, с ним два подьячих Ивашки Веригина дети Ковертевы 84 . Москвичи стали пугаться и подумывать: как им быть, если город возьмет Димитрий. «И впрямь видно он настоящий, когда к нему чиновные люди идут?» говорили в народной толпе. «Что же? Бояре и дворяне учинили смуту, а не мы; они подняли народ, людей царских перебили, самого царя прогнали, а мы ничего не знаем: так и скажем!» – «Да – заметил кто-то – он такой разумник и ведун, что как на кого взглянет, так и узнает: виновен ли тот, или нет!» – «Беда, сказал какой-то удалец – я вот этим ножем пятерых поляков слуг зарезал» 85 . Вероятнейшим способом избавиться царю Василию от тушинского соперника казалось – уладить дело с поляками, утвердить мирный договор и чрез посредство польских послов удалить поляков, служивших вору. |
| Однородные факты, сообщаемые иностранными мемуаристами, во всяком случае, показывают, что московская полиция во главе с Ростопчиным замешана в пожаре. Сообщения современников-иностранцев можно добавить и сообщениями русских современников (напр., о горючих веществах, спрятанных в некоторых домах, о поджогах людьми, нанятыми Ростопчиным, говорит ген. Левенштерн в своих воспоминаниях). Но в особенности приходится обратить внимание на показание одного из самых достоверных свидетелей-очевидцев московских событий летом и осенью 1812 г. – Бестужева-Рюмина. В своем «Кратком описании» он рассказывает, как он пошел посмотреть (в то время, когда французы еще не вступили в город), что делается в городе. «На Лобном месте, что близ кремлевских Спасских ворот, площадь была полна народу, так что тесно было; в воздухе же был нестерпимый смрад от того, что лавки москотильного ряда были уже зажжены, и, как говорили, зажигал лавки сам частный пристав городской части, какой-то князь». Глинка передает другую версию: «Я слышал от гравера Осипова, шедшего мимо рядов в день оставления Москвы, что в москотельный ряд брошена была бомба». Если мы сопоставим эти факты с предписанием Ростопчина 1 сентября полицмейстеру Ивашкину о вывозе пожарных труб с приказом его разбить бочки со спиртом и водкою, с распоряжением о сожжении комиссариатских барок у Симонова монастыря и Красного Холма (что и было исполнено «по мере возможности, в виду неприятеля до 10 часов вечера», как доносил пристав Вороненко), то еще очевиднее будет довольно деятельное участие московской полиции в первых поджогах. Ростопчин выражал полную уверенность, что Москва сгорит, как только вступят в нее французы 122 . Мы сошлемся в данном случае не на намеки, которые делал Ростопчин в своих объявлениях московскому населению или в ранних письмах к Багратиону и разговорах с Ермоловым. Напр., Багратиону 12 августа он писал: «Народ здешний умрет у стен московских, а если Бог не поможет, обратит город в пепел»; сошлемся не на апокрифическую в значительной степени беседу, которую ведет перед отъездом из Москвы Ростопчин с своим младшим сыном и которую передает внук Ростопчина Сегюр: «Приветствуй Москву в последний раз, через 1 / 2 часа она будет в огне», и не на свидетельство принца Евгения Вюртембергского, что Ростопчин считал лучше сжечь Москву, чем отдавать ее французам. По словам автора, Ростопчин перед советом в Филях сказал ему: «Если бы меня спросили, то я бы сказал: уничтожьте город прежде, нежели отдавать его неприятелю». |
| — Батя, ведь это я… Не узнал? Я — Алеша… Совсем заробел Ивашка. Покосился. Стоит чистый юноша, в дорогом сукне, ясных пуговицах, накладные волосы до плеч, на боку — палаш. Все может быть и Алеша… Что тут будешь делать? Ивашка отвечал двусмысленно: — Конечно, как нам не признать… Дело отецкое… — Здравствуй, батя. — Здравствуй, честной отрок… — Что дома-то у нас? — Слава Богу. — Живете-то как? — Слава Богу… — Батя, не узнаешь ты меня… — Все может быть… Ивашка, видя, что битья и страданья больше не будет, надел шапку, подобрал сломанный кнут, сердито начал зашпиливать раскрытый воз. Отрок не уходил, не отвязывался. А может, и в самом деле это пропавший Алешка? Да что из того, — высоко, значит, птица поднялась. С большого ли ума признавать-то его — приличнее не признавать… Все же глаз у Ивашки хитро стал щуриться. — Отсюда бы мне в Москву надо, старуха велела соли купить, да денег ни полушки… Алтын бы пять али копеек восемь дали бы, за нами не пропадет, люди свои, отдадим… — Батя, родной… Алешка выхватил из кармана горсть, да не медных, — серебра: рубля с три али более. Ивашка обомлел. И когда принял в заскорузлую, как ковш, руку эти деньги, — затрясся, и колени сами подогнулись — кланяться… Алеша махнул ручкой, убежал… «Ах, сынок, ах, сынок», — тихо причитывал Ивашка. Сощуренные глаза его быстро посматривали, — не видал ли эти деньги кто из челяди? Две деньги сунул за щеку для верности, остальные в шапку. Поскорее выгрузил воз, сдав добро господскому слуге под расписку, и, нахлестывая вожжами, погнал в Москву. Плохо бы отозвались Ваське Волкову его слова: «Мне-де царь — не указка», — спознаться бы ему с заплечными мастерами в приказе Тайных дел… Но, вскочив за Алексашкой в сени, он повис у него на руке, проволокся несколько по полу и, плача, умолил взять перстень с лалом, — сдернул с пальца… — Смотри, дворянский сын, сволочь, — проговорил Алексашка, сажая дорогое кольцо на средний палец, — в последний раз тебя выручаю… Да еще Алеше Бровкину дашь за бесчестие деньгами али сукном… Понял? |
| Калачом не заманить в Преображенское. Когда очень досаждали с письмами, — отписывался: «Вселюбезнейшей и паче живота телесного, дражайшей матушке царице Наталье Кирилловне, недостойный сынишка твой Петрунька, в работе пребывающий, — благословения прошу, о твоем здравии слышать желаю. А что изволила мне приказывать, чтоп мне быть в Преображенском, и я быть готоф, только гей гей дело есть: суды все в отделке, за канатами дело стоит. И о том милости прошу, чтоп те канаты ис Пушкарского приказу не мешкав прислали бы. И с тем житье наше продолжица. По сем благословения прошу. Недостойный Петрус». 6 Теперь мимо избы Ивашки Бровкина ходили, — снимали шапку. Вся деревня знала: «Ивашкин сын — Алексей — сильненький, у царя правая рука, Ивашке только мигнуть — сейчас ему денег — сколько нужно, столько отсыпет». На Алешкины деньги (три рубля с полтиной) Бровкин купил телку добрую — за полтора рубля, овцу — три гривенника с пятаком, четырех поросят по три алтына, справил сбрую, поставил новые ворота и у мужиков под яровое снял восемь десятин земли, дав рубль деньгами, ведро водки и обещав пятый сноп с урожая. Стал на ноги человек. Подпоясывался не лыком по кострецу, а московским кушаком под груди, чтобы выпирал сытый живот. Шапку надвигал на самые брови, бороду задирал. Такому поклонишься. И еще говорил: «Погоди, по осени съезжу к сыну, возьму денег, — мельницу поставлю». Волковский управитель его уже не тыкал — Ивашкой, но звал уклончиво Бровкиным. От барщины освободил… И сыновья — помощники — подрастали. Яков всю эту зиму ходил в соседнюю деревню к дьячку — учился грамоте, Гаврилка вытягивался в красивого парня, меньшой, Артамошка, тихоня, был тоже не без ума. Детьми Ивашку Бог не обидел. К дочери, Саньке, уж сватались, но по нынешнему положению отдавать ее за своего брата — мужика-лапотника, — это еще надо было подумать… В июле прошел слух, что войско возвращается из Крыма. Стали ждать ратников, отцов и сыновей. По вечерам бабы выходили на пригорок — глядеть на дорогу. От бродящего Божьего человека узнали, что в соседних деревнях действительно вернулись. Начали бабы плакать: «Наших-то побили…» Наконец появился на деревне ратник Цыган, весь зарос железной бородой, глаз выбит, рубаха, портки сгнили на теле. |
| В тоже время, снискав этим путем доверие в братстве, Варфоломей с своими советниками мог теперь смелее смирять неспокойных людей, не опасаясь общего братского восстания, и действительно смирял. Между 1663 и 1666 гг. смиряемы были, например, соборные старцы:, Герасим Фирсов с отставкой от собора за воровство и пьянство, Александр Стукалов за отнятие у торгового человека Ивашки Корнилова 16 ведер вина и за то, что водился в монастыре «с ведомым вором», молодым червцом Питиримом, который в 1664 г. «зарезал до смерти старца Мартирия, и за всякими худыми делами и за бездельными хульными письмами ходил».... и т.д. Упрочив таким образом спокойствие в монастыре, Варфоломей в 1664 г. отправился в Москву в полной уверенности, что братии теперь не из-за чего волноваться, в чем и не ошибся. Между тем, келарь Савватий Абрютин в том же году свозил в Новгород 13 человек молодой братии для посвящения в иеромонахи и иеродиаконы, которые тем менее могли выходить из покорности своему настоятелю, как люди, облагодетельствованные от него. Но тем не менее, недовольные Варфоломеем по разным причинам старцы не оставляли своих намерений и попыток так или иначе мстить Варфоломею и волновать братию. По словам Герасима Фирсова с товарищами, пославшими на Варфоломея челобитную в 1666 г., они до этого времени «многажды об архимандритове бещинье к великому государю челобитные за руками посылали», но Варфоломеевы советники, «которых он в строителях на Москве держит, те их челобитные перенимали и выкупали, и на то монастырскую казну тащили и к великому государю не допускали» 219 . Не имея успеха в челобитных, недовольные и неспокойные монахи в последнее время начали пугать Варфоломея и волновать братию подметными письмами. Так Варфоломей в своей челобитной к царю в 1666 г. между прочим писал: «да в нынешнем во 174 (1666) году сей зимы, в Соловецком монастыре учали быть письма подметные у гробницы преподобного отца Германа, и те письма у той гробницы поднял инок Кирил». Но «набежал на него Корила дьякон Нил и те письма у него из рук взял, а сказал: я де те письма отдам мне, архимандриту, и с теми письмами он, дьякон ходил по кельям к своим единомышленникам, к попу Трифону и к иным, чтобы мятеж в братии учинить, и после те письма отдал отцу моему духовному и своему, священнику Леонтию, а сказал: тех де писем никому он, Нил, не объявлял, и те письма отец мой духовный, священник Леонтий сжег на огне, а те де письма писаны неведомо углем, или будет спицею; а то де письмо попись походило на письмо старца Геннадия; и то знатно, что то дело составное, и по сыску за то он, Нил, смирян, и рнясь тому тот Нил ныне всякие на меня, архимандрита, затейные наносы составляет» 220 . |
|
|
