Думали, что служу я, – писал епископ Герман В. Т. Верховцевой в 1921 году. – А я служил в одном селе, где так тепло встречали и провожали, что я плакал оттого, что ясно сознавал, как жаждет народ Бога и Его правды и как мало мы ее имеем и еще меньше умеем дать ее почувствовать другим». Управлять викариатством Владыке пришлось очень недолго. 10 декабря 1920 года на заседании волоколамского уездного комитета РКП (б) было принято следующее постановление: «...как окончивший Духовную академию, как агент патриарха Тихона, епископ Герман является для местного духовенства не с фабричным, а с земельным населением опасным контрреволюционным агентом монархизма, таящим в себе все силы, умения и настроения, действуя под религиозным флагом, повести массы против советской власти... Епископ Герман в целях усиления личного влияния совершает постоянные разъезды по окрестным деревням, шантажирует их отлучением от церкви, чем принуждает их уступать его требованиям, произносит церковные проповеди, в коих в религиозной символике говорит о пришествии антихриста, о гонении советской власти именно на православие и т. д. Епископ Герман рассылает по благочинным приказы о необходимости во всех деревнях преподавать детям закон Божий, официально стращая духовенство судом Божиим и епархиального начальства... При посещении деревни епископ Герман бессовестно обирает отсталые массы, епископ Герман является активной силой, деморализуя все духовенство Волоколамского, Рузского и Можайского уездов вокруг патриарха Тихона. Посему волоколамский райком считает необходимым просить секретно-оперативный отдел В. Ч. К. перевести епископа Германа в концентрационный лагерь – до полной победы трудящихся» 53 . Эти обвинения были поддержаны и местным «следователем Уездкомдезертир», который счел, что епископ Герман «с приездом в Волоколамский уезд и пользуясь высшим образованием, уездное духовенство повел по определенному пути, доводя до максимума затмения народных умов проповедями». В ночь под 19 февраля 1921 года Владыка был арестован и заключен в Бутырскую тюрьму.

http://azbyka.ru/otechnik/Istorija_Tserk...

Герман. Он и с тобой пытался… Эрика. Нет, не пробовал. Иногда посматривал на меня, словно ему не терпелось… а мне достаточно было взглянуть на него, ей-богу, бросить один лишь взгляд, как у него начинали дрожать руки. Это было еще в Гульбольценхайме, с тех пор – нет. Я бы таких типов душила своими руками. Боже мой, Герман, ну почему такой должен стать министром? Герман. Кундт называет это «раздвигать границы допустимого все шире и шире». Если Блаукремер станет министром и общественность с этим смирится, то… Эрика. То в один прекрасный день она смирится и с Кундтом. А ты? Герман. Не бойся, я не такой, как они, и таким не стану. Я паук, который плетет паутину, но не паутина. Плуканского действительно больше использовать нельзя. Мы звали его Румяным Яблочком, а яблочко-то прогнило насквозь… Эрика. Ага, если срок Яблочка истекает, значит, надо брать Блаукремера, хотя каждый знает, что это яблоко гнилое? Да, метко выразился Кундт – «раздвигать границы допустимого». Герман (устало). Я ничего не мог поделать, ничего… Эрика. А Бингерле, что ждет его? Когда те трое захохотали, их смех звучал как грохот падающей гильотины. А ты тогда притих… полагаю, что хитрое Бингерле успело припрятать парочку документов прежде, чем их утопили или сожгли. Герман. Он перестарался. Брал деньги у нас, брал у других, а когда решил взять у третьих, его сцапали и – в кутузку. Но уличить Бингерле ни в чем не смогли, сегодня его выпустят из тюрьмы. Нам нужны документы, а не он. Эрика, А если бы он остался за решеткой? (Герман смотрит на нее вопрошающе и вместе с тем многозначительно.) Ты прав, и там он не в безопасности, в тюрьмах столько самоубийств… Но все же ты мог бы его предупредить, что начальник тюрьмы в Плорингене Штюцлинг – твой старый однокашник. Он тоже вечно голодал и студентом иногда забегал к нам перекусить, а если ты угощал его вдобавок парочкой сигарет, он чувствовал себя миллионером. Герман. Бингерле достаточно предупреждали. Он знает, в чем дело. Эрика. И знает, что это может стоить ему жизни?

http://pravbiblioteka.ru/reader/?bid=130...

Когда Анна по окончании записи, очень радостная, вошла в аппаратную, все бросились поздравлять ее с таким успехом, целовали и благодарили ее. Особенно тепло приветствовал ее режиссер фильма Евгений Матвеев. Он изначально был уверен, что эту песню должна петь только Анна Герман. С предвкушением радости услышать необычайное пошла однажды со мной на концерт Анны Герман Анастасия Ивановна Цветаева. По моим рассказам она уже познакомилась с Анной, но не слышала еще ее голос. И вот произошла ее первая встреча с той, которую она приняла всем сердцем, всей душой. В очерке об Анне Герман Анастасия Ивановна писала о своих впечатлениях: «Я за мою жизнь слышала не один, казалось, неповторимый голос певицы, – но только голосу Анны Герман принадлежат по праву слова – неповторимый и несравненный. Сама душа лирики звучала и томилась в невыразимой словами прелести ее голоса. Сама Любовь тянула к нам руки в каждой ее песне. Само Прощание прощалось с нами в ее интонациях, в каждом углублении певческой фразы. Сама Природа оплакивала свой расцвет и свое увядание. Поэтому так неповторимо очарование ее тембра». Выступления Анны Герман в России продолжались. В ее репертуаре стало появляться больше русских песен и романсов. Многие композиторы, оценившие ее уникальные вокальные возможности, писали песни для нее. Исполнялось благое желание Анастасии Ивановны, которая хотела, чтобы Анна не ограничивала себя эстрадой, а становилась бы камерной певицей. Однажды после концерта в Лужниках в короткой беседе с Анной Герман Анастасия Ивановна поведала ей свою мечту, попросила ее петь романсы. Анна шутливо ответила: «Когда постарею». Анна пела романс «Гори, гори, моя звезда», лермонтовское «Выхожу один я на дорогу», спела из шаляпинского репертуара песню «Из?за острова на стрежень». Звезда для Анны – это не она сама, хотя ее и называли звездой мировой эстрады, и в 2003 году перед концертным залом «Россия» на Площади Звезд была заложена звезда в ее честь. На это торжество была приглашена вся семья Анны Герман: муж, сын и мать. При жизни Анны астрономы одну из вновь открытых звезд назвали «Анна Герман». Она знала об этом.

http://azbyka.ru/otechnik/Viktor_Mamonto...

Отец Герман вспоминает загадочный случай из давнего времени, когда он только-только свел знакомство с отцом Серафимом (тогда просто Евгением) и о Братстве еще не помышлял. Как-то раз они провели ночь у костра на океанском побережье. На небе высыпали звезды, и далеко на горизонте поблескивали буи. Евгений молча сидел несколько часов кряду. Потом повернулся, искоса взглянул на Глеба. Лицо у него было серьезным. «Я знаю тебя и знал раньше, знал, что ты придешь». Глеб понимал, что слова эти не о «перевоплощении душ»: еще ранее из разговора об этом он уяснил, что Евгений полностью держится православных взглядов. 653 Слова его означали скорее то, что он прозревает действительность на более высоком уровне, в ее связи с вечностью. Позже отец Герман спросил, как людям удается предсказывать будущее, и отец Серафим так и ответил: нужно взглянуть на мир с некоей высоты. «Оттуда, с неба, видишь идущего человека и знаешь, куда он держит путь, задолго до того, как он придет, – поясняет отец Герман. – В ту ночь отец Серафим сказал, будто знал меня раньше, потому что видел соединение наших судеб с высоты неотмирной, поднебесной. И для него такое было в порядке вещей. В миру он чувствовал себя чужаком. В отличие от меня, в нем не кипела страсть к жизни, потому-то он и достиг таких высот, шагнул за пределы человеческого сознания». Часто отец Серафим заговаривал об Истине, и всякий раз отцу Герману казалось, что речь идет не о принципе или идее, а о живой Личности. Однажды отец Герман застал друга в церкви: тот, стоя на коленях, истово молился. Отец Герман полюбопытствовал, о чем его сотаинник молится, и отец Серафим ответил, что мир отвращается от Истины, измельчала она в сердцах людей. Отец Герман поразился: какими же категориями надо мыслить, чтобы молиться об Истине! Заставая отца Серафима в глубоком размыслительном созерцании, отец Герман говаривал в шутку: «Да ты настоящий молчальник!» (Ибо молчальники созерцают горнее непосредственно.) Отцу Серафиму не нравилось, когда брат называл его так. Он даже в сердцах заявлял, что вообще не понимает значения этого слова Конечно же, он не хотел, не познав сердцем, относить его к себе. Он ненавидел все показное и фальшивое. Духовную жизнь должно начинать на грешной земле, полагал он, исполняясь смирения и осознания своей духовной немощи. В юности он писал: «Человек, считающий себя самодостаточным, находится в диавольской ловушке, но если он к тому же возомнит себя “духовным”, и вовсе – осознанно или нет – оказывается прямым пособником сатаны». 654

http://azbyka.ru/otechnik/Serafim_Rouz/o...

говорил: «ничто меня так не сердит, как положение доброго старика (Германа), которого этот господин (Бюльфингер), так сказать, проводит. Прежде он убедил его, что жить в сарае гораздо спокойнее, чем в доме; а в эту минуту принуждает его верить, что 200 флоринов в Базеле стоят столько же, сколько 2000 рублей в России». Это свидетельство Шумахера находит подтверждение также и в словах Мюллера, по которым «если бы не было последнего (Бюльфингера), то быть может он (Герман) не вмешивался бы, по своему миролюбивому характеру, ни в какие академические споры». По истечении условленного в контракт 5-летнего срока службы Герман, согласно его ходатайству, был уволен в сентябре 1730 г. в отставку с возведением его в звание почетного члена Академии и с назначением ему положенной по этому званию пенсии в 200 рублей в год. Окончательное выполнение всех формальностей, требуемых для беспрепятственного выезда Германа из России, последовало со стороны администрации, однако, не ранее второй половины ноября. Затем в заседании Академии 22-го декабря Герман простился с академиками, произнеся по этому поводу сильную и краткую речь на латинском языке, и 14 января 1731 г. вместе с Бюльфингером выехал из Петербурга. По поводу этого события Шумахер в своем письме к президенту Академии Блюментресту сообщал: «господа Герман и Бюльфингер завтра непременно уезжают: да будет восхвален и благословен Господь». Принимая звание почетного члена С.-Петербургской Академии Наук с присвоенным ему вознаграждением, Герман 12 января 1731 г. подписал договор, по которому обязывался вести с Академиею откровенную переписку по предметам, относящимся к науке, сообщать возможно более рассуждений и наблюдений для помещения в академических комментариях и, наконец, иметь надзор и попечение о русских молодых людях, которые могут прибыть в Базель для учения или для упражнений в местном университете. В исполнение второй из этих обязанностей Герман доставил из Базеля следующие свои рассуждения: «De superfIcIebus ad aequatIones locales revocatIs varIIsque earum affectIonIbus» (Gomment., T.

http://azbyka.ru/otechnik/Spravochniki/r...

40. Пока Герман 226 собирал свое войско в Сардике 227 , городе Иллирии, и приводил его в порядок, заготовляя усиленно все, что нужно было для войны, огромная толпа склавинов, какой никогда раньше не бывало, явилась на римскую территорию. Перейдя реку Истр, они подошли к городу Наису 228 . Когда немногие из них, отделившись от войска, стали блуждать в одиночку по этим местам, некоторые из римлян захватили их и, связав, стали допытываться, чего ради это войско перешло через Истр и что они собирались сделать. Склавины твердо заявили, что явились сюда, чтобы осадить и взять Фессалонику и города вокруг нее. Когда об этом услыхал император, он пришел в большое беспокойство и тотчас приказал Герману отложить поход на Италию и защищать Фессалонику и другие города и отразить, насколько он сможет, нашествие склавинов. Из-за этого Герман задержался. Склавины же, узнав точно от пленных, что Герман находится в Сардике, почувствовали страх. Среди этих варваров Герман пользовался большой известностью по следующей причине. Когда Юстин, дядя Германа, вступил на престол, анты, ближайшие соседи склавинов, перейдя Истр, с большим войском вторглись пределы римлян. Незадолго перед тем император назначил Германа начальником войск всей Фракии. Герман вступил в бой с войском неприятелей и, нанеся им сильное поражение, почти всех их перебил. За это дело Герман получил великую славу среди всех, а особенно среди этих варваров. Боясь его, как я сказал, и полагая, что он ведет с собою весьма значительную силу, как посланный императором против Тотилы 229 и готов, они тотчас прервали свой поход на Фессалонику и не дерзали больше спускаться на равнину, но, повернув назад и пройдя по горам через всю Иллирию, оказались в Далмации. Избавившись от этой заботы, Герман велел всему войску готовиться, чтобы через два дня начать поход на Италию... Иоанн 230 с императорским войском, прибыв в Далмацию, решил провести зиму в Салоне 231 , чтобы с окончанием зимы 232 двинуться прямо в Равенну. В это время склавины, которые перед тем оказались в пределах владений императора, как я только что рассказывал и другие, немного позднее перешедшие через Истр и соединившиеся с прежними, получили полную возможность беспрепятственно вторгаться в пределы империи.

http://azbyka.ru/otechnik/Istorija_Tserk...

Герман (оставляет яйцо, которое собирался съесть, поднимается, идет к Эрике, обнимает ее, говорит тихо). Умоляю тебя, перестань, ты ошиблась. Эрика (высвобождается из его объятий). Жуткий голос. Голос палача – его подручные накинули бы тебе петлю на шею, если б, когда они рыскали вокруг, я не спрятала тебя в чулане под мешками. Герман (еще боязливее). Тише, не надо так громко. (Неуверенно.) Ты заблуждаешься. (В голосе его слышится угроза.) Его тоже якобы видела и слышала Элизабет Блаукремер, но она ничего не смогла доказать и только всех взбудоражила. Эрика. Пока он не упрятал ее в сумасшедший дом. Да, доказать она не смогла ничего и тем не менее была права. Ты знаешь это лучше меня: не все, что нельзя Доказать, ложно. У жены Плотгера тоже не нашлись доказательства, она помешалась на том, что не сумела доказать правду, и покончила с собой… Не беспокойся, я не сойду с ума и не стану болтать именно потому, что ничего не могу доказать. Все слишком хорошо понимают: чего только не способны вообразить бабы-истерички, обманутые, неудовлетворенные, подвыпьют немного, и начинаются галлюцинации. Нет, болтать я не собираюсь, но что знаю, то знаю, что слышала, то слышала. И тебе хорошо известно, что Элизабет Блаукремер не лгала. Герман. У нее нет ни капельки воображения, иначе она не лезла бы все время со своей правдой… А ты, после того как услышала, не смогла заснуть? Эрика. Я прекрасно понимаю, что это – не доказательство. (Твердым тоном.) Не впутывайся в это дело, Герман. (Очень резко.) Хватит, Герман, хватит! Что вы намерены делать с Бингерле? Эту фамилию, надеюсь, я могу произнести – она же напечатана в газетах, – или следует сказать: номер Четыре, нет, номером Четыре буду именовать доброго боженьку, которого вы так любите поминать. Значит, номер Четыре – это господь бог, а то, что у него есть еще несколько имен, вы забыли. Герман. Эрика, так ты еще ни разу не разговаривала – за все сорок лет. Эрика. Разговаривала, Герман, почти сорок лет назад, когда ты дезертировал из вермахта великой Германии и сидел, скрючившись, среди швабр и веников в чулане, а я набросила на тебя порожний мешок из-под картошки… вот тогда ты слышал, как я разговаривала с цепными псами, это было дня через три после самоубийства Гитлера. Псы были посланцами номера Три, которого они называли кровопийцей. И ты слышал, когда я говорила с Кундтом, влепила затрещину Блаукремеру и выгнала из дома Хальберкамма. Не так уж у меня изменился голос, как тебе показалось. И когда я врезала по морде Губке, ты тоже слышал мой новый голос.

http://pravbiblioteka.ru/reader/?bid=130...

Люба, член команды «мурзиков»: – Мне об организации рассказал брат. Я приехала, познакомилась с Германом и тоже стала «мурзиком». Мы привыкли осознавать, что кто-то помогает детям. Но каждый должен решить для себя и лично что-то сделать! Сейчас этому детскому дому очень нужны психологи для работы с детьми и рабочие, чтобы отремонтировать здание и построить мастерские для ребят. И тех и других набирает главный «мурзик» Герман. И платят им зарплату тоже «мурзики». Воспитанник детского дома: – Эти кровати мы делали сами. «Мурзики» помогли приобрести доски и инструмент и даже освоить профессию, приобрести опыт. Я могу уже быть помощником плотника. Каждому из этих детей, кроме одежды и обуви, нужна помощь, чтобы найти свое место в этом мире. А для этого необходимы образование, профессия, работа. «Мурзики» и в этом стараются им помочь. Уже несколько выпускников школы с их помощью устроились на работу. Малыши, воспитанники детского дома: – Мы очень любим «Мурзиков» за то, что они нам очень помогают, много хорошего для нас делают. За то, что они нас любят. Ведущий – священник Алексий Уминский: – У нас в гостях главный «мурзик» – хирург Герман Пятов. Здравствуйте, Герман. Герман Пятов: – Здравствуйте. Ведущий – священник Алексий Уминский: – Герман, почему такое странное название – «мурзики»? Герман Пятов: – Если коротко, то потому, что это название совершенно не пафосное и , на мой взгляд, близкое детям. Ведущий – священник Алексий Уминский: – Шесть лет назад Вы уже были преуспевающим хирургом и вдруг не то, чтобы резко поменяли профессию, но очень большую часть своего времени и своей души стали посвящать совсем другому делу, – помогать детям-сиротам. А разве работа врача это не помощь людям? Герман Пятов: – Именно этот аргумент лежал в основе моего нежелания продолжать однажды сделанное в отношении помощи сиротам. Моя профессия дает возможность реализовать свои порывы, и я не планировал продолжать помогать детям-сиротам, просто совершил разовую поездку в рыбинский Детский дом. Но вопреки моей воле сложилось так, что люди узнали об этом и стали приходить, предлагать помощь.

http://sedmitza.ru/text/403425.html

В полночь в больничной часовне неподалеку от реанимационного корпуса отслужили литургию. Тесная клетушка без окон, низкий потолок – обстановка почти катакомбной церкви. В часовню набилось много народа, в основном американцы-новообращенные, – они помнили всю литургию наизусть. Сердечная общая молитва прибавляла духовных сил, сплачивала людей, объединенных общей целью. Отец Герман сказал: «Будто потолок церкви раздвинулся, и мы предстояли перед небесами». А собрат его тем временем уже стоял у врат смерти. Отец Герман исповедал умирающего друга, напомнил ему о греховных помыслах, словах и делах. Говорить отец Серафим уже не мог, он лишь кивнул, когда отец Герман спросил, раскаивается ли он. Отец Герман как мог сдерживал душевную боль, окунувшись с головой в хлопоты, молитвенные бдения, богослужения. Но когда он утешал рыдающих посетителей, некоторые чувствовали, что и у него что-то надломилось в душе. «Для него это был страшный удар, – сказала потом Сильвия Андерсон. – Я случайно увидела, как он плачет у постели отца Серафима, умоляя его не умирать». Ведь отец Серафим для него и друг, и собрат, и критик, и советчик; их связывало взаимное послушание, общие мечты, безграничное доверие, ведь сказал же ему отец Серафим некогда судьбоносные слова: «Верю тебе». Отец Герман знал, что без собрата он как корабль без якоря и штурвала в бескрайнем море. Своим постоянством в повседневной духовной жизни, нерассеянным вниманием в монашестве, строгим следованием принципу «взаимного послушания» отец Серафим удерживал этот корабль на заданном курсе. Но и сам отец Серафим однажды сказал ему, что надеется умереть раньше него, потому что не представляет, как жить без собрата. Теперь же сокрушался отец Герман: как-то выстоит Братство без отца Серафима? За неделю предсмертных мучений отца Серафима его собрату и всем прочим стало очевидно, как очищается душа отходящего, как побеждается самость и пепел ее приносится в жертву Богу. Ни злобы, ни бунтливости в отце Серафиме сейчас не было, лишь верность Богу, любовь, сокрушенное сердце и покаяние. Раз, причащая умирающего, отец Герман поднял над его головой Евангелие, благословляя. Отец Серафим смотрел на него с надеждой, будто чего-то ожидая от него. Собрав последние силы, отец Серафим вдруг приподнялся и поцеловал ту небесную Книгу, которая даровала ему жизнь. Откинулся на подушки – на глаза навернулись слезы. Бывшие рядом тоже зарыдали. Один из них, Мартин, готовившийся в ту пору ко крещению, но не решавшийся сделать самый важный шаг к Церкви, сказал потом, что увидел последнее героическое усилие отца Серафима – и все сомнения отлетели прочь, он убедился в силе Иисуса Христа, непобедимой даже перед лицом смерти. Вера в Него побеждала действительность земного бытия.

http://azbyka.ru/otechnik/Serafim_Rouz/o...

Герман. Это было давно, и, надеюсь, ты не станешь рассказывать о моем дезертирстве. Эрика (смеется). Нет, ни министерству обороны, ни генералам, к которым нас иногда приглашают, сообщать не стану, но тебе, тебе напомню. И еще был случай, когда ты наверняка слышал мой новый голос: тогда я просила тебя не произносить в присутствии моего отца имени Кундта. Припоминаешь? Герман. Твой отец был фанатиком, он… Эрика. Да, был. Он ненавидел Кундта, и когда я наливала отцу кофе, то клялась, что кофе и пирожные куплены не на деньги Кундта, а на твои адвокатские гонорары. Отец предпочел бы умереть с голоду, чем взять кусок хлеба из рук Кундта, а поголодать ему довелось немало. Итак, повторяю: довольно, Герман, хватит. Герман. С каких пор ты питаешь симпатию к Бингерле? Кстати, у нас о нем говорят в среднем роде – оно! Эрика. Мне он не нравится и никогда не нравился, и я, как любой из вас, могла бы предвидеть, что он попытается вас надуть. Нет, мне было не по себе от смеха Блаукремера, когда он говорил о Бингерле, а уж когда засмеялся тот, номер Три… Меня всякий раз в дрожь бросает, когда хохочет Блаукремер, а тут еще этот… Герман (взволнованно, умоляющим голосом). Не подслушивай больше, Эрика, прошу тебя, не надо, вспомни Элизабет Блаукремер. Эрика (обнимает его за плечи). Я дрожала, пока они не убрались – Хальберкамм, Блаукремер, Кундт и… номер Три… Все были пьяные, шатались и гоготали. А ты сидел один, молчаливый, хмельной. Герман. Что ж ты не спустилась ко мне? Я думал, ты спишь, не хотел тебя будить. Эрика. Будить? Я лежала не смыкая глаз, пока не услышала, как пришла Катарина и из кухни донесся запах кофе. Наконец-то есть кому сварить кофе, подумала я, да пусть она трижды коммунистка, зато кофе варить умеет. Герман. Вряд ли она коммунистка, но что-то с ней неладно… одно время собиралась эмигрировать на Кубу. Карл помешал ей. Эрика. Она жена Карла – и этого с меня достаточно. Ты вот слишком часто напоминаешь мне об Элизабет Блаукремер. Я навещала ее дважды, третий раз не пойду. Мне не по себе в таких психушках, слишком уж они изысканные – этакая элегантная помесь санатория с шикарным отелем. Там одни женщины, очень богатые женщины, красивые тряпки, безделушки. Там, говорят, подправляют воспоминания. Значит, вот ты чем грозишь мне, хочешь меня туда отправить?

http://pravbiblioteka.ru/reader/?bid=130...

  001     002    003    004    005    006    007    008    009    010