| Слово в день восшествия на престол Благочестивейшего Государя Императора Александра Николаевича. (19-го февраля 1877 г.) Вот уже и две седмицы пройдены нами по милости Божией во святом поприще поста. Особенный характер этого церковного времени в году дает нам повод сказать о нем несколько слов. Души истинно благочестивые, конечно, усиливают теперь свои духовные подвиги, ибо настало для них время наибольшего простора в борьбе с сластолюбивою плотию и с живущим в ней злом. Напротив для людей не привыкших и не приученных уважать церковные правила, и вообще для людей чувственных, измеряющих цену жизни только ее приятностями, идет теперь время, подающее повод к усиленным воплям против излишних будто бы стеснений естественного права человеческой природы, которые будто бы делает церковь своими уставами о постах и своим запретом разных законных и невинных будто бы удовольствий. В настоящие минуты это могло бы дать нам повод коснуться вопроса весьма конечно не нового, но никогда не истощимого и особенно уместного в наше сластолюбивое время, – вопроса об отношении высоких требований евангелия к земным нуждам и естественным потребностям и удовольствиям человека. Но есть некоторая сторона в этом вопросе, которую нам особенно хотелось бы поставить на вид. Ибо среди удовольствий человеческих есть некоторые такие, которые по своему характеру и по своей близости к духовной стороне человека кажутся особенно законными и даже возвышающими и облагороживающими человека. Мы разумеем так называемые эстетические удовольствия, имеющие источником своим вложенное самим Богом в человека чувство прекрасного. Людям, у которых широко развито воспитанием это благородное чувство, нет будто бы возможности без противоестественного насилования себя подчиняться суровым требованиям церковным о пище, об одежде, об ограничении потребности наслаждения и вообще о духовном подвижничестве. Что и в этом случае, как и в других бесчисленных случаях, современные люди ошибаются и грешат против церкви, не желая знать ее истинного духа, – это, кажется нам, не трудно доказать. |
| Оскорби меня, если сможешь Дмитрий Соколов-Митрич о принципиальной разнице между праведниками и правильниками 29 июня, 2017 Дмитрий Соколов-Митрич о принципиальной разнице между праведниками и правильниками Дмитрий Соколов-Митрич о принципиальной разнице между праведниками и правильниками – А что он за человек такой? Что из себя представляет? – Ну, такой, знаешь?.. ПрАвильник. – Праведник? – Нет. ПрАвильник. Вокруг фильма «Матильда» развернулось масштабное сражение прАвильников. Одни прАвильники во главе с депутатом Госдумы Натальей Поклонской пишут запросы в прокуратуру, полицию и Счетную палату с требованием запретить и возбудить. Другие во главе с режиссером фильма Алексеем Учителем называют эти запросы доносами, трубят об очередном наступлении цензуры, обращаются напрямую к Путину и просят заткнуть рты прАвильникам неправильным. Президент благоразумно не вмешивается, руководство Русской православной церкви к фильму отнеслось более чем прохладно, но ни о каких запретах речи не ведет. По поводу самого же фильма сказать пока нечего: он еще не вышел на экраны. Судя по трейлеру, удовольствие предстоит так себе: история юношеской любви Николая Второго к балерине Матильде Кшесинской стала предметом осмысления на уровне не самых высоких образцов Голливуда. Императрица Александра Федоровна, идущая с ножом в руках на свою хрупкую соперницу, Александр III, который шутит, что за последние сто лет из русских царей только он один не спал с балеринами, падение короны с головы Николая во время коронации — фильм много грешит против исторической достоверности и сути тех событий, но лично у меня к нему зреют претензии чисто эстетические. Все-таки фильм снят к 100-летию 1917 года, сложнейшего события, которое до сих пор не нашло в национальном сознании примиряющей интерпретации. За 25 миллионов долларов бюджетных денег можно было бы снять что-нибудь и посерьезней. Но фильм — это просто фильм. В данном конкретном случае, чем он хуже — тем лучше. Пройдет сквозь голову, как вишневая косточка по кишечно-пищеварительному тракту, и выйдет вон, не оставив никакого следа ни в уме, ни в сердце. Упражнения творческой интеллигенции в переноске мелких камушков за пазухой за казенный счет — явление столь же древнее, сколь и безобидное. Самое эффективное средство борьбы с ним — отсутствие внимания. |
| Филипп Шафф (протестант) Глава VIII. Христианское искусство §102. Религия и искусство Человек – творение интеллектуальное (то есть думающее и познающее), нравственное (то есть имеющее желания и действующее) и эстетическое (то есть чувствующее и испытывающее удовольствие). Этим трем основным особенностям соответствует древняя триада истинного, доброго и красивого, а также области науки (или познания истины), добродетели (или делания добра) и искусства (или выражения красоты, гармонирующей между идеалом и реальностью). Эти три области в равной мере сотворены Богом и входят в Его замысел. Религия – это не столько отдельная область, помимо этих трех, сколько возвышение и освящение всех их во славу Божью. Она представляет идею святости, или единения с Богом, которая порождает все, что только есть истинного, доброго и прекрасного. Христианство, как совершенная религия, является также совершенством человеческого. Единственным объектом ее ненависти является грех , а грех не принадлежит человеческой природе изначально, он вторгся в нее извне. Христианство – это закваска, которая пропитывает все тесто. Оно нацелена на гармоничное развитие всех даров и сил души. Оно хочет искупить и возродить всего человека, привести его в блаженное состояние общения с Богом. Оно просвещает понимание, освящает волю, дает мир сердцу и превращает даже тело в храм Святого Духа. Древние слова: «Homo sum, nihil humani a me alienum puto», в полном смысле применимы только к христианам. «Всё ваше», – говорит апостол Павел. Всё от Бога и для Бога. Мы никогда не должны упускать из виду эти истины, несмотря на многочисленные злоупотребления или несовершенное и преждевременное их применение. Как результат этого, существует христианское искусство, подобно тому как существуют христианская наука, духовное красноречие, христианская добродетель. Чувства и воображение так же нуждаются в искуплении и способны к освящению, как разум и воля. Собственно, высшая миссия искусства заключается в поклонении Богу. Мы должны поклоняться Богу «в благолепии святыни Его». Кульминация всякой науки – богословие и теософия; кульминация всякого искусства – поклонение. Священное Писание придает искусству такое положение и тесно связывает его с религией, от первой главы Бытия до последней главы Откровения, от рая невинности до новой, прославленной земли. Особенно это относится к двум самым благородным и духовным видам искусства – поэзии и музыке, провозглашающим славу Бога во все великие исторические эпохи Его царства, от начала и до конца. Существенная часть Библии – Псалтирь, книга Иова, Песнь песней, Притчи, Откровение, многие места исторических, пророческих и дидактических книг – это поэзия в чистейшем и высочайшем смысле слова. Христианство было введено в мир с песнями ангельской рати, и завершение истории Церкви будет также кульминацией поэтического и музыкального творчества на богослужении в небесном святилище. |
| (1832). Глава I. Изящным называют прекрасное, прекрасно выраженное. И если это справедливо, то искусство хорошо одеваться должно принадлежать к числу изящных искусств, по крайней мере столько же, сколько танцованье. Вот почему на женщину, одетую со вкусом, я смотрю с удовольствием эстетическим, как на артиста, которого мы с наслаждением разгадываем в его созданиях. И одеваться хорошо не так легко, как думают обыкновенно. Для этого нужно много, много условий, и я думаю даже, что это также трудно, как быть великим музыкантом, или великим живописцем, и, может быть, даже великим человеком. Правда, на свете чаще встречаются женщины хорошо одетые, чем Наполеоны и Байроны; но это потому только, что природа сама женщина и от того в дарах своих щедрее к своему прекрасному полу, чем к нашему. А в доказательство, что я говорю без преувеличения, постараемся исчислить все те качества, которые необходимо иметь женщине, чтоб одеваться хорошо, в истинном смысле этого слова. Для этого нужно: 1 . Красота, по крайней мере некоторая степень красоты; – без того не может быть и речи об изящном. 2 . Вкус, то есть, качество, которого нельзя ни купить, ни выучить, которое дается немногим, и которое даже тогда, когда дано природою, еще имеет нужду в счастливом и правильном развитии. Следовательно: 3 . Воспитание и образованность. Здесь, вероятно, многие будут со мною противного мнения. – «Кому не случалось, скажут они, – встречать женщину прекрасно одетую, без образованности и воспитания?» Но рассуждать об одежде таким образом, значит не понимать ее глубокого значения. Конечно, женщина необразованная может быть одета по моде и даже к лицу; но разве это все? – Красота одежды заключается не в моде и даже не в красивости, она не в шелках и не в блондах, не в страусах и не в бриллиантах. Одежда, как слово, кроме наружной гармонии, имеет еще свой внутренний смысл, понятный для понимающего. Этот смысл должен быть в ладу не только с лицом и модою, но с целым существом женщины. Та, которой одежда не имеет смысла, одета дурно. Женщина, которой манеры противоречат ожиданиям, возбужденным ее одеждою, одета дурно. Женщина, которой наружность не согласна с оборотом ее ума и с характером ее любезности, одета дурно. Одним словом, все то, что нарушает внутреннюю и внешнюю гармонию, все то дурно, все то неприлично или не к лицу, все бессмысленно и не изящно. Потому для прекрасной, гармонической одежды необходима еще |
| Людмила Иванова: Театр – наглядное пособие по тому, как надо жить И если актеры играют по-настоящему, так, что ты им веришь, это и есть живое! 7 октября, 2017 И если актеры играют по-настоящему, так, что ты им веришь, это и есть живое! 7 октября 2016 года умерла советская и российская артистка Людмила Иванова. Почему главное – воспитывать не актеров, а людей, как создать с детьми маленькую оперу на тему Рождества и как в советское время решиться принять крещение в 9 лет – рассказывает актриса в интервью, которое было записано незадолго до ее смерти. Люблю возиться с молодежью! – Людмила Ивановна, вся страна вас знает как легендарную Шурочку, как актрису театра «Современник». Но кроме этого вы с 1990 года возглавляете детский театр «Экспромт». Почему дети, чем работа с ними вас так привлекла? – Я работала у Натальи Сац первые годы, и она меня заразила ощущением, что дети – это главное, и что очень важны и музыка, и театр, и живопись для детей. Это воспитание души! Вот что главное – души. И она была настолько убедительна, что просто меня заразила этой любовью! Я люблю детей. У меня двое детей, и в школе у каждого сына я вела кружки, хотя была очень занятым человеком – и преподавала, и снималась, и играла в театре. В школе старшего у меня был театр на французском языке – ставили «Кота в сапогах» и спектакль по басням Лафонтена. – Вы и сейчас преподаете ведь! – Люблю вообще возиться с молодежью! Я преподаю в Славянском международном институте, с удовольствием работаю со студентами. У нас бывают фестивали, например «Чистые пруды», и мастер-классы. Но возиться с детьми особенно интересно, и интересно заниматься с ними творчеством. Без творчества жить невозможно – кто-то сказал, что так Бог бросает нам метафору. Театр – вообще важнейшая вещь и наглядное пособие по тому, как надо жить. – Театр сейчас, мягко говоря, разный. – Да уж… Мне интересен тот, который воспитывает душу. Душу человека, ребенка. У нас при студии есть детская эстетическая студия. Артистов не готовим, а воспитываем людей. Стараемся, чтобы читали классику, стихи. И, конечно, есть пение и танцы. Всего 4 группы. Устраиваем конкурсы чтецов часто. Читаем стихи – к юбилею Лермонтова, например, недавно. Это очень важно. Ведь сейчас не читают вслух в семье. Исчезла культура домашнего чтения вслух. Не пишут сочинения в школе. Катастрофа! |
| Очень естественно, что, под влиянием такого разнообразия воззрений на изящное, не раз менялся взгляд на характер древне-христианского искусства, на его значение и отношение к основной идее христианства. Не принимая на себя оценки приведенных определений, так как это повело бы нас слишком далеко, мы удерживаем определение Гегеля, хотя не в том отвлеченном виде, в каком является оно у этого представителя философского идеализма. Изящное доставляет нам удовольствие потому, что мы видим здесь соединение «важного» и «прекрасного», другими словами, потому, что здесь соединены в одно нераздельное целое – сила, порядок и гармония; здесь сквозь призму образа фантазии просвечивает высшая божественная идея. Если весь мир – космос – есть, в широком смысле, отображение этой идеи, то также и каждое индивидуальное существо. Отсюда понятие об изящном тесно соприкасается с понятиями «истинного» и «доброго», хотя и не может быть отождествлено с ними. Уже Платон в древности определял изящное, как постоянную принадлежность истинного и доброго. Совершенно согласно с ним и блаж. Августин относил его к тому же самому источнику, из которого проистекают понятия об истинном и добром. «Все прекрасное», говорит он, «происходит из той красоты, которая заключается в душе 1 ; а первоначальный источник её, по воззрению Августина, заключается в Боге 2 . К этому понятию об изящном приближались также Дант 3 и Шиллер. «Только посредством чистого стремления к истинному, доброму и прекрасному, происходящего из внутреннего движения духовной силы, воспламеняется эфирная божественная искра небесной красоты; искра эта, как тайный светоч, отражается в произведении художника и фантазии поэта и таким образом целой радугой лучей восходит к виновнику всего прекрасного. Художник, если он действительно творит изящное, должен иметь внутреннее возбуждение в душе: это – любовь вечная, соединяющая небо и землю... она воспламеняет в душе тот светильник, который освещает весь наш внутренний мир, подобно румяной заре, освещающей цветущий и благоухающий ландшафт. Происходящее отсюда «блаженство» носит критерий в самом себе: оно тем чище и полнее, чем совершеннее его нравственный характер. Если, таким образом «прекрасное», по своей сущности, не совпадает с добрым, то, с другой стороны, оно и не может быть отделено от него; так что всякое эстетическое наслаждение, которое доставляют нам звуки музыки, образцовые произведения скульптуры, живописи и поэзии, должно быть нравственно чистым, – должно возвышать нас над обычной действительностью и «как бы возвращать в первобытное состояние невинности». И так прекрасное есть пункт нашего соприкосновения с небом, славный идеальный мир в низших сферах земного бытия, или, как говорить Платон, «предмет постоянного напоминания об утраченной отчизне души» 4 . |
| Писать и читать эту и все предыдущии статьи имеет смысл только в том случае, если Вы заинтересованы в участии прихожан в богослужении. Вы, возможно, возразите: — А разве они не участвуют? Ещё как участвуют. Стоят, молятся, крестятся, за ближних своих свечки ставят. Чего ещё-то от них требуется? Писать и читать эту и все предыдущии статьи имеет смысл только в том случае, если Вы заинтересованы в участии прихожан в богослужении. Вы, возможно, возразите: — А разве они не участвуют? Ещё как участвуют. Стоят, молятся, крестятся, за ближних своих свечки ставят. Чего ещё-то от них требуется? А требуется на самом деле вот что: знание последования службы, значение каждого её эпизода и понимание смысла того, что возглашается, поётся и читается на этой службе. Вот, вкратце, та задача, которая в большинстве цекрвей России и не решена, и не решается, и даже не ставится. Между кастой «посвящённых» церковнослужителей и непосвящённых прихожан зачастую стоит стена безразличия первых и невежества последних. Несколько лет назад я делал доклад на регентском съезде, который сформулировал следующим образом: «Что делает на службе прихожанин, который службы не знает?» Во время доклада меня прерывали взрывы смеха – оказывается то, о чём я говорил, слушатели узнали в прихожанах своих храмов. Поведенческие типы прихожан, не знающих службы. 1) «Медитаторы» — состояние этих прихожан замкнуто-отрешенное (внешне – очень благочестивое и привычное на каждой службе). Что бы не происходило вокруг, – пение, чтение, каждение, исхождение в притвор или на стиховну – человек стоит, углубившись в свои молитвенно-благочестивые мысли и не обращает внимание абсолютно ни на что. Выражение его лица (точнее, отсутствие всякого выражения) говорит о том, что он одинаково отрешён и от шепота соседки, и от текстов песнопений, и от проповеди священника. 2) «Меценаты» — эти, конечно, более активны в восприятии службы… как предмета эстетического удовольствия. Они наслаждаются пением хора, древностью икон, грациозными движениями совершающаго каждение диакона. Они ходят в разлчиные храмы, наперёд зная, в каком из них будут «давать» Литургию Рахманинова или Чайковского. Для них храм – музей, а клирос – концертная площадка. |
| Писать и читать эту и все предыдущии статьи имеет смысл только в том случае, если Вы заинтересованы в участии прихожан в богослужении. Вы, возможно, возразите: — А разве они не участвуют? Ещё как участвуют. Стоят, молятся, крестятся, за ближних своих свечки ставят. Чего ещё-то от них требуется? Писать и читать эту и все предыдущии статьи имеет смысл только в том случае, если Вы заинтересованы в участии прихожан в богослужении. Вы, возможно, возразите: — А разве они не участвуют? Ещё как участвуют. Стоят, молятся, крестятся, за ближних своих свечки ставят. Чего ещё-то от них требуется? А требуется на самом деле вот что: знание последования службы, значение каждого её эпизода и понимание смысла того, что возглашается, поётся и читается на этой службе. Вот, вкратце, та задача, которая в большинстве цекрвей России и не решена, и не решается, и даже не ставится. Между кастой «посвящённых» церковнослужителей и непосвящённых прихожан зачастую стоит стена безразличия первых и невежества последних. Несколько лет назад я делал доклад на регентском съезде, который сформулировал следующим образом: «Что делает на службе прихожанин, который службы не знает?» Во время доклада меня прерывали взрывы смеха – оказывается то, о чём я говорил, слушатели узнали в прихожанах своих храмов. Поведенческие типы прихожан, не знающих службы. 1) «Медитаторы» — состояние этих прихожан замкнуто-отрешенное (внешне – очень благочестивое и привычное на каждой службе). Что бы не происходило вокруг, – пение, чтение, каждение, исхождение в притвор или на стиховну – человек стоит, углубившись в свои молитвенно-благочестивые мысли и не обращает внимание абсолютно ни на что. Выражение его лица (точнее, отсутствие всякого выражения) говорит о том, что он одинаково отрешён и от шепота соседки, и от текстов песнопений, и от проповеди священника. 2) «Меценаты» — эти, конечно, более активны в восприятии службы… как предмета эстетического удовольствия. Они наслаждаются пением хора, древностью икон, грациозными движениями совершающаго каждение диакона. Они ходят в разлчиные храмы, наперёд зная, в каком из них будут «давать» Литургию Рахманинова или Чайковского. Для них храм – музей, а клирос – концертная площадка. |
| Пророк Илия Заключися тебе небо, душе, и глад Божий постиже тя, егда Илии Фесвитянина якоже Ахаав не покорися словесем иногда (глад постиг тебя, как некогда Ахаава за то, что не послушал слов Илии Фесвитянина). Но Сараффии (вдове Сарептской) уподобився, напитай пророчу душу. Устами Моисея Господь грозил израильтянам неурожаем и голодом в наказание за непокорность Ему, за нарушение завета с Ним, то есть за отступление от истинного богопочтения ( Лев.26: 14–20 ). Эта угроза исполнилась в царствование нечестивого Ахаава. По предсказанию пророка Илии, на земле Израильской не было дождя три с половиной года. Народ бедствовал от голода, но Господь хранил пророка от этого бедствия. Сначала Илия укрывался при одном потоке, куда приносили ему пищу вороны, – потом нашел убежище за пределами отечества в Сарепте Сидонской, где для пропитания его и приютившей его вдовы около двух лет служили неистощимым запасом горсть муки и немного елея ( 3Цар.17–18 ). Голод телесный – это образ другого рода голода – голода, мучающего душу, отчуждившую себя от Господа, от общения с Ним через молитву, богомыслие, поучение в законе Господнем, соблюдение Его заповедей, участие в Таинствах. Кто удаляется от Господа, от того Сам Господь удаляется, для того небо заключается, на того перестает падать свыше роса благословения Божия, и он испытывает такие же томительные ощущения, какие свойственны изнывающим от голода и жажды. Напрасно он мечтает подавить в себе эти мучительные ощущения, ища для себя покоя и счастья в земных благах. Земные блага не утоляют, а только усиливают душевный голод и жажду. Так напрасно иной надеется найти счастье в обилии земных сокровищ и заботами об их стяжании, умножении и сохранении, мучит себя до пренебрежения высшими духовными потребностями. Само это мучение показывает, что в них нет истинного блага, – и отравляет удовольствие обладания ими. Любящий серебро не насытится им ( Иез.7:19 ) – всегда останется с мучительным чувством неудовлетворенности. Напрасны также старания найти счастье в земных удовольствиях и развлечениях: опыт свидетельствует, что не только неумеренное наслаждение ими, но и наслаждение умеренное, соединенное с благоразумием, с умением разнообразить их, пользоваться ими, так сказать, эстетически, оканчивается горьким самообличением Соломона: Смеху я сказал: безумный! – и веселью: что ты делаешь? ( Еккл.2:2 ). |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 10 голосов: 3.8 из 5) Глава 10. «Униженные и оскорбленные» Одновременно с работой над “Записками из Мертвого Дома”, Достоевский пишет большой роман “Униженные и оскорбленные”. “Нахожусь вполне в лихорадочном положении, сообщает он А. Шуберт в 1860 г. Всему причиной мой роман. Хочу написать хорошо, чувствую, что в нем есть поэзия, знаю, что от удачи его зависит вся моя литературная карьера”. Роман печатался отдельными главами с пометкой “продолжение следует “в журнале “Время “(январь–июль 1861 г.). В том же году он вышел отдельным изданием. В публике роман имел большой успех. “Едва ли не его только и читали с удовольствием, пишет Н. Добролюбов, чуть ли не о нем только и говорили с полною похвалою”. Но рецензенты встретили его сурово. Тот же Добролюбов считал это произведение “ниже эстетической критики”, а А. Григорьев называл героев его куклами, манекенами, ходячими книжками. После смерти Михаила Михайловича Достоевского было опубликовано письмо Григорьева. Критик упрекал редактора “Времени “в том, что “он загонял, как почтовую лошадь, высокое дарование Ф. Достоевского”. Писатель выступил на защиту покойного брата и с удивительной откровенностью и смирением рассказал историю создания “Униженных и оскорбленных “Вот, что он писал в “Эпохе “1864 г.: “Если я написал фельетонный роман (в чем сознаюсь совершенно), то виноват в этом я и один только я. Так я писал и всю мою жизнь, так написал все, что создано мною, кроме повести “Бедные люди “и некоторых глав из “Мертвого Дома”. Очень часто случалось в моей литературной жизни, что начало главы романа или повести было уже в типографии и в наборе, а окончание сидело еще в моей голове, но непременно должно было написаться к завтрему. Привыкнув так работать, я поступил точно так же и с “Униженными и оскорбленными”, но никем на этот раз не принуждаемый, а по собственной воле моей. Начинавшемуся журналу, успех которого был мне дороже всего, нужен был роман„ и я предложил роман в 4–х частях. Я сам уверил брата, что весь план у меня давно сделан (чего не было), что писать мне будет легко, что первая часть уже написана и т. д. Здесь я действовал не из-за денег. Совершенно сознаюсь, что в моем романе выставлено много кукол, а не людей, что в нем ходячие книжки, а не лица, принявшие художественную форму, (на что требовалось, действительно, время и выноска идей в уме и в душе). В то же время, как я писал, я, разумеется, в жару работы, этого не сознавал, а только разве предчувствовал. Но вот, что я знал наверно, начиная тогда писать: 1) что хоть роман и не удастся, но в нем будет поэзия, 2) что будет два–три места горячих и сильных, 3) что два наиболее серьезных характера будут изображены совершенно верно и даже художественно. Этой уверенности было с меня довольно. Вышло произведение дикое, но в нем есть полсотни страниц, которыми я горжусь”. |
|
|
