| У иных заслуживает имя мужественного тот, который во всякие опасности смело себя ввергает. Бросается, например, на неприятеля в то время, когда б лучше было уступить, и чрез уступление стать победителем. Идет отважно в ту страну, где, например, свирепствует моровая язва: принимается за дело выше своих сил, и чрез то здравие свое повреждает. Нет в сем мужества, но одна безрассудность; слепым жаром движимое стремление, махина сильно бросающая, но незнающая своей меты. Таковая дерзновенная безрассудность часто бывает подвигаема видом ложной ревности, и трудно сказать, каких вредных следствий бывает она тогда причиною. Вам известны те люди, которые надеясь, не знаю, какой получить святости венец, бросаются в огонь и сожигаются, коих бедность церковь и отечество наше оплакивает. Но паче всего обижают истинную мужества добродетель, которые оную приписывают мира сего Героям, то есть, тем, которые по движению только суетного славолюбия, цветущие грады разорили, опустошили плодоносием кипящие земли, обезчадили родителей, везде по себе оставили страх и ужас. Боже мой! что мне прежде делать, человеческую ли слепоту оплакивать, или самую добродетель, которая в мнении человеческом столь низка и повержена? Покрыть все поле трупами: это мужество. В пепел обратить грады: это геройство. Воздух наполнить стенанием: это дает имя великого. Таковые суть и мужественны и велики и Герои. Так что же те, за следами которых шествует мир и спокойство? которые суть древом дающим сладкую тень? которые во всех смертных почитают человечество? которым неповинных жизнь есть дарованием небесным и неприкосновенным? Так сии не мужественны? так сии не велики? так сии не Герои? Клянусь вечною истиною, что сии суть справедливые подражатели человеколюбивого божества; что сии то суть самое большее благодеяние, какое род человеческий от щедроты небес получить может. Не говорю я здесь о тех, которые против человеколюбивой сердца своего склонности принимаются за меч, которые его прежде слезами своими, нежели других кровию обливают, которые находят себя принужденными печальною крайностию других пролить кровь, не с тем, чтоб шумом своего имени чрез все века греметь, но чтоб отвратить тот удар, которым других благополучие разоряется. Таковое мужество есть непостыдное; таковая крайность истиною оправдается; и сие мужество тем больше возносит своего Героя, что он тогда вмещает в свое лице всех опасность, чтоб оную от всех отвратить, и чрез то обязывает всех, быть себе одолженными жизнию. |
| - Если в монашескую жизнь человека приводят скорби, значит, в монастырь можно бежать от земных бед? Владыка: Скорби посещают человека по нескольким причинам, просто так они ни к кому не приходят. Как говорил Воланд, кирпич на голову никому просто так не падает. Святитель Игнатий говорил, что скорби - это признак добрый, хоть неприятно, но полезно. Я живу в миру и веду неправедную жизнь, мне Господь даёт болезни, беды, чтоб я одумался и исправился. Я могу воспринять знак, измениться, и всё у меня наладится, а могу попытаться сбежать от скорбей в монастырь. Этот поступок будет неправильным - монастырская жизнь ничего не даст, с собой в монастырь свои проблемы и принесу, а они там, вопреки ожиданию никуда не исчезнут, а преумножатся, потому что жизнь в монастыре - это вовсе не сахар. Там испытаний гораздо больше, чем в миру. - Если человек родился монахом, как Вы говорите, но не пришёл к этому подвигу, что же он будет всю жизнь несчастлив? Или наоборот не тот человек в монастырь идёт... Владыка: Я не могу сказать, что он будет несчастлив, он будет искать своё предназначение всю жизнь, а значит, этого ему будет не хватать для полноты счастья. А. Л.: В полной мере счастлив. Ведь нельзя ставить стену между жизнью мирской и монашеской. Часто говорят, что семейное послушание православного включает почти те же послушания, что несут монахи, но они выражены в другой форме. И человек может прожить жизнь в миру, может даже при церкви, священником, например, но он не раскроется так полно, как раскрылся бы, уйдя в монастырь, и наоборот: не призванный к иночеству, но ушедший в монастырь, тоже не найдёт себя во всей полноте. - А как человеку узнать, что его путь - иночество, чтоб он не метался и точно обрёл своё место в жизни? Владыка: Если бы этот поиск совершался одной стороной, то можно было ответить на этот вопрос, но это путь двух сторон - человек идёт и Господь идёт, причём Господь проходит гораздо большую часть пути. Рано или поздно, если человек неудовлетворён своим состоянием в жизни, Господь даёт ему понять - это не твой путь, твой - вот этот. Через старца какого-нибудь или в фильме увидел монастырь и потянуло или побывал в монастыре. Так, допустим, со мной было: не было никаких откровений, видений или внезапных поворотов в жизни, я жил в миру, занимался наукой, готовил к защите кандидатскую, возглавлял лабораторию, но где-то я понимал, что это не моё, я не готов с этим связать свою жизнь окончательно. Были попытки поиска: и в искусстве себя искал, и в спорте, и в психологии, в философии,- всё не моё... И вдруг я познакомился с человеком, который был монахом и иереем, возглавлял епархию, этот человек меня заинтересовал своей особенной жизнью, которой я раньше не знал - монашеской жизнью. Стал интересоваться больше, крестился под его руководством, а когда, взяв отпуск на работе, я попал в монастырь, в монашескую келью в качестве послушника, я понял, что это - моё. |
| Все говорят, что мы свободные люди. Конечно. Так и есть. Пусть каждый делает, что хочет. Но недавно говорил с водителем, и мы соотнесли - в машине у всех есть ремни безопасности, хочешь - пристегивайся, хочешь - нет. Ремни ограничивают свободу человека. И они не являются добровольными - если застали человека не пристёгнутого, будет штраф. Это тоже своего рода ограничение свободы, но ради того, чтобы люди остались живы. Как раз водитель рассказывал, что если б не ремень безопасности - вылетел бы в окно. На 100% ремень безопасности спасает? - Нет. На все воля Божия. Но воля Божия была тебе не умереть, а ты самостоятельно и самодельно придумал крест. Как говорил отец Иоанн Крестьянкин: «Не надо изобретать креста самодельного, есть воля Божия». На всё воля Божия, но ремень мы все равно пристегиваем. А если не пристегнулся, и на том свете оказался, то Господь спросит, почему не послушался, когда предупреждали. Кстати вспомнились слова отца Иоанна Крестьянкина. Могу рекомендовать его книжку «Рассуждение с советом». Он пишет: «Без врачебной помощи тебе, детка, не обойтись, легко сказать «будь мученицей», а не будем ли мы этим отказом от медицинской помощи искушать Господа? Без Божией помощи жить нам невозможно никому. Помощь придет, когда смиренно признаем свою немощь. Помни, что врачи и лекарство от Бога. Врача почитай». А если: а вдруг это мировой заговор? Ну а что кругом врачи только хотят того, чтоб как можно больше людей погубить? Бред же. Поэтому дальше о. Иоанн пишет: «Я Вам приведу пример епископа Игнатия Брянчанинова, который всю жизнь лечился. И это не помешало ему стать святым. Купите лекарство, осените его крестным знаменем, как и пищу, и лечитесь. Врачи и лекарства благословлены Богом на пользу людям. Имеющий уши да слышит. Каждый поступай как хочет. Но не надо Бога искушать». Диавол искушал Спасителя, а Он отвечал: «Не искушай Господа Бога твоего». Поэтому будем об этом помнить, чтоб не получилось, что мы сами добровольно изобретаем себе отдельный крест, которого нам Бог не давал. |
| Ещё лучше – выполнять наставление преподобного Ефрема Сирина: «Если не обольщаешься, когда тебе льстят, то не поскорбишь, когда злословят». Следует молча пропустить лесть мимо сердца, тихо вспомнить свои недостатки и вздохнуть: «Помилуй, Господи, и вразуми меня и собеседника моего». Можно при этом вспомнить ещё притчу о талантах и евангельскую истину «от всякого, кому дано много, много и потребуется» (Лк. 12, 48) и сказать себе, что, может, действительно, и сделал я нечто доброе, так ведь и дано мне было в жизни куда больше, чем иным, и любви, и возможностей, и образования, и много ещё чего. Другой бы со всем этим давно бы уже сделался святым. А ещё один хороший совет давал митрополит Антоний Сурожский: «Когда тебя хвалят, ты делай две вещи. Первое: запомни, за что тебя хвалят, и старайся стать таковым. А во-вторых, никогда не старайся людей разубедить, потому что чем больше будешь разубеждать, тем больше люди будут видеть в тебе смирение, которого в тебе вовсе нет». И последнее. Все внешне красивые плоды наших дел оказываются гнилыми изнутри, если добро делалось не ради самого добра и во имя Бога, а ради человеческого одобрения. «Видел я, – говорит святой Иоанн Лествичник («Лествица», слово 2), – весьма многие и различные растения добродетелей, насаждаемые мирскими людьми и как бы от подземного стока нечистот напояемые тщеславием, окапываемые самохвальством и удобряемые навозом похвал. Но они скоро засохли, когда были пересажены на землю пустую». скрыть способы оплаты Комментарии Любовь 12 декабря 2018, 16:01 Спасибо Вам за добрые семена. Дай Бог их теперь взращивать. Читательница (Подмосковье) 14 марта 2016, 23:05 В дополнение: Вспомнился Б. Окуджава: " Давайте восклицать, друг другом восхищаться, Высокопарных слов не надо опасаться. Давайте говорить друг другу комплименты - Ведь это все любви счастливые моменты " . Земная жизнь слишком быстротечна - нужно успеть сказать добрые и теплые слова тем, кто тебе дорог. Читательница (Подмосковье) 14 марта 2016, 22:42 За неимением времени скажу лишь, что лесть – это неискренняя похвала, а когда положительная оценка идет из сердца, то она к лести не имеет никакого отношения. Конечно, не следует перебарщивать, и понимать, кого и как можно хвалить. Кому-то похвала – во вред, а человека с хорошим иммунитетом к духовной прелести, который действительно заслуживает добрых слов, или человека, нуждающегося в поддержке, похвалить не грех. Главное, чтоб это было чистосердечно и с любовью. |
| В служении отца Феодора открывается глубокая правда о призвании христианина. Мы ведь действительно часто ищем Бога именно в обстоятельствах, внешних условиях нашей жизни, особых знаках, пытаясь через них наполнить жизнь присутствием Божиим. Порой, даже, их боимся больше чем Самого Создателя, боимся, что суета, возлагаемые на нас обязанности и ответственность разлучат нас с Творцом. Кажется, что путь христианина – тихонько и скромно в уголочке совершать свое спасение. Конечно, есть те, кому полезной будет именно такая дорога. Однако нельзя жизнь оценивать однобоко. Есть и другой путь, об истинности которого свидетельствует служение таких пастырей как отец Феодор. Мы ведь не выбираем, ни время, ни место рождения, ни обстоятельства нашей жизни, но долг наш остается неизменным – наполнить любой путь свидетельством о Христе, сделать его христианским. Бог всегда рядом, нужно лишь проявить дерзновение веры, чтобы это признать. Поэтому сердце, исполненное верой, не может питать страх перед жизненными обстоятельствами, какими бы тягостными и неудобными они не казались, ведь «ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией» (Рим. 8, 38-39). И жизненный путь отца Феодора, невзирая на активную церковно-административную деятельность, в полной мере стяжавшего и любовь, и духовный опыт, ясно свидетельствует об истинности слов апостола. Как вспоминал один из тех, кто в силу занимаемой высокой военной должности, имел счастье непосредственно общаться с батюшкой, «его жизнь… была тем набатным гимном любви к людям, который и поныне неугасимо звучит в душах всех, услышавших его благовест…» . «Торжество веры» – именно так называл отец Феодор Таинство брака. Теперь же с уверенностью можно сказать, что таким же торжеством веры была вся его жизнь, и даже смерть. Когда он погиб, его девятому ребенку не исполнилось и двух месяцев. Большая семья осталась без кормильца, отца и наставника. Но в этом уходе, по видимости трагичном, раскрывается смысл жизни пастыря: все от Бога и все Он хранит, а не мы. Страх же появляется там, где угасает вера. И в этом смысле, смею дерзнуть, гибель отца Феодора является тем свидетельством о Христе, которое открывают нам мученики. Он ушел для того, чтоб мы наконец поняли, Кто нас хранит, чтоб явить миру Того, Кто все это время действовал через него. Нет сомнений, что Господь забирает тех, кто готов к уходу. Значит, отец Феодор и в этот момент, когда жизнь, казалось, только начинает достигать высот, был готов все это отпустить. Значит, он не цеплялся за каждый шанс удержаться в этом мире ради семьи, планов, новых начинаний. Значит, во всем этом отец Феодор видел не результат своих трудов, но Божий дар, Божий Промысел! |
| – Но вот приходит человек в церковную лавку и просит: «Дайте мне икону, чтоб дела в бизнесе шли», какие тут глубокие смыслы? – Задача христиан, в том числе тех, кто трудится в церковных лавках, говорить, бережно напоминать о том, что эти запросы никакого отношения ни к вере Христовой, ни к иконе не имеют, икона – никакой не амулет, не оберег. К сожалению, такое языческое отношение к Богу было всегда, и с ветхозаветных времен пророки боролись с ним. Осталось оно и в нашей современности, хотя, казалось бы, образованных людей стало больше. Гораздо проще пожелать: пусть у меня будет какой-то предмет или я куда-то съезжу, положу столько-то поклонов или совершу еще какие-то действия, и тем самым запущу механизм изменения жизни. Лишь бы мне самому оставаться таким, какой я есть сейчас, и пусть за меня все сделает амулет или оберег. Такое отношение нередко мы видим и к иконам. Это – принципы языческого, а не христианского отношения к вере, и надо вполне определенно говорить об этом, обличать этот порок и учить святоотеческому отношению к иконе. – Икону называют «окном в Горний мир». Но любая ли икона становится таким окном? – Икона призвана именно к этому! Но, к сожалению, на Руси, особенно с петровских времен, а вернее, даже и ранее, стали появляться изображения, про которые трудно сказать: икона это или нет. Сюжеты вроде те же, а мы видим что-то, напоминающее театральную композицию; вместо святых – неких кукол, или перед нами – сувениры, украшенные блестящими камнями. Так что приходится всматриваться в то, что называют иконой, и проверять: действительно ли является она образом Божьим, окном в Горний мир. – Как это может понять самый обычный человек? – Тут, конечно, пригодится образование – знакомство с лучшими образцами древних икон, настенных росписей и знание того, за что Церковь, а не только искусствоведы, их ценит. Но даже и очень простому человеку, лишенному каких-то специальных искусствоведческих знаний, сердце может подсказать ответ. Ведь главное, чего именно он ищет в иконе – ценностей земного, тварного тленного мира: золота, богатых украшений, обилия сложных узоров, пышных одежд, сентиментальных, чувственных ликов или чего-то совсем иного, того, что возводит и ум и чувства от преходящих земных радостей к радостям мира вечности, мира, который принес нам Спаситель. |
| Итак, А. Булатович упорно молчит и тщательно замалчивает, скажу больше: очень бы хотел, чтоб его последователи совсем не читали и не знали святоотеческих текстов, мною приводимых и его ересь обличающих, и всячески старается подставить очки своим ученикам и последователям, давая всюду понять, будто он полемизирует только со мною и архиепископом Антонием Волынским как лицами опасными для Церкви, от которых, по его выражению “православие в России грозит померкнуть” (sic!), как будто вовсе не было ни послания Святейшего Синода, ни грамот двух святейших Вселенских Патриархов, торжественно заявлявших, что учение имебожников – ересь! Паки вопрошаю: честно ли так относиться к столь важному делу? Не значит ли это обманывать доверяющих ему простецов?.. И он еще говорит о своих “воплях о правосудии к архипастырям России!” Да ведь сии архипастыри, голосом Святейшего Синода, в его двух составах – зимней и летней сессий, уже давно ответили на ваши вопли, схимниче, и ни один из святителей Церкви Русской пока не протестовал против послания Святейшего Синода о вашей ереси; всюду послание мирно принято и прочитано в обителях иноческих; два Вселенские Патриарха, в Бозе почивший и ныне здравствующий с их Синодом из 12-ти митрополитов единогласно заявили, что проповедуемое вами, имебожниками, учение – ересь; столь же твердо и решительно, в беседе со мною, подтвердил сие и блаженнейший Патриарх Антиохийский; дерзаю сказать, ибо тако верую, что и вся Православная Церковь единым сердцем и едиными усты – не с вами, имебожниками, а с нами, Архиепископами Антонием и Никоном: это – не наш одинокий голос, не наше частное мнение двух архиепископов, а голос всей Русской Церкви, Церкви Константинопольской, Церкви Антиохийской, – я дерзаю сказать – Церкви во всей вселенной сущей, ибо сей голос твердо основан на учении великих отцов и учителей Церкви, на учении 2-го Вселенского Собора, осудившего певоначальника вашей ереси – Евномия. Зачем же притворяться, будто не слышите голоса Церкви, будто только Антоний да Никон обличают вас, не соглашаются с вами? Вопросите всех святителей, как русских, так и греческих, славянских, румынских, сирийских и других православных; уверен, что все они едиными усты рекут, что ваше учение – ересь, что имя Божие означает Бога, как иконы напоминают Того, Кого изображают, но – не больше, и само по себе не есть Сам Бог, что оно, как говорит вселенский учитель и святитель Иоанн Златоуст , досточестно и достохвально, но Существо Божие – Сам Бог “кольми паче” превыше его, досточестнее и достохвальнее, следовательно, имя Божие – не есть Сам Бог. |
| Я моментально узнала среди них отрекшегося священника, хотя внешне он, конечно, ничем не отличался, разве что некоторой елейностью, переключенной теперь, по-видимому, на иные рельсы. Молодой, лет 30 с лишним, он представился как окончивший с отличием Московскую духовную академию и с самого начала принял иронический тон (наверное, ему было легче так). Конечно, за эти годы я многое забыла из того, что он говорил. Больше запомнила свое состояние – боли, оскорбления, беспомощности и вины. Чем больше он, как говорится, овладевал аудиторией, вызывая ее смех кощунственными шутками, тем более мною овладевало отчаяние и ясное сознание, что молчание здесь равнозначно предательству. Но возражать мне представлялось совершенно невозможным не только в силу твердого наказа моей матери и владыки «не устраивать там никаких эксцессов», но главным образом из-за абсолютного неумения что-либо сказать. Хорошо помню, как во все время его выступления я мысленно пыталась аргументировать всю ложь его слов, и ничего у меня не получалось! Сознавая, что находящиеся здесь люди не имели никакого понятия ни о христианском учении, ни о Евангелии, ни о святых, над которыми так потешался этот бедный Чертков, я боялась, что любое мое возражение сможет оказаться ему на руку, будучи воспринятым как проявление фанатизма. А лектор тем временем все более расходился, издеваясь над различными евангельскими эпизодами, стараясь выявить всю «абсурдность» православных верований, таинств и обрядов и вызывая взрывы смеха публики. При этом он цинично уверял, что сам искренно во все это верил, но потом, дескать, понял всю фальшь этой веры и решился сказать правду себе и людям… Однако он все же не затронул двух тем, которых я все время со страхом ожидала. Слава Богу, он не коснулся ни таинства Причастия , ни Воскресения Христова. Не знаю, что его остановило – то ли та самая едва уловимая частичка страха Божия, затаенная в совести (дал бы Бог, чтоб это было так!), то ли предел, указанный советским законом, – «не оскорблять чувств верующих». |
| В 20 лет Мария Семеновна вышла замуж за Петра Алексеевича Бахметева, но в браке была несчастна, супруги разошлись. Без прикрас рисует характер и привычки господина Бахметева его современница, Елизавета Петровна Янькова, владевшая соседним с ним имением в 1800-х годах: «В четырех верстах от нас в сельце Шихове жил тогда старик Бахметев Петр Алексеевич, человек старого закала, предерзкий и пренеобтесанный. Я у него только раз или два всего и была; муж мой у него бывал, но меня не принуждал ездить, потому что я была молода, а старик был очень нескромен в обхождении да и в разговоре тоже слишком свободен; словом сказать, был старый любезник. Он был женат на княжне Львовой Марии Семеновне; у них был только один сын, Владимир Петрович 256 . Не знаю, сколько лет жили они вместе, только Марья Семеновна не могла больше вынести жизни с таким мужем и его оставила» 257 . Для соломенной вдовы после развода открылась «широкая дорога» светских увеселений. Но Господь заботится о вернувшихся к Нему грешниках более, нежели о праведниках. Около двадцати лет имя Марии Семеновны было связано с блестящим именем графа Алексея Григорьевича Орлова-Чесменского; недостаточно сказать, что она была фавориткой графа, она никогда не пряталась за его «имя», а ее личность была гораздо глубже, чем могло показаться на первый взгляд. Из-за разности возрастов и самостоятельного, можно сказать, строптивого характера Марии Семеновны отношения между ними складывались сложно. В одном из писем к Василию Владимировичу Шереметеву граф пишет: «Во время разлуки Вашей свояченицы с мужем, я с тех пор взял на себя попечение не оставлять, сказав, желаю быть вторым отцом, от чего и не отпираюсь». Но в другом письме: «Дочкою называться не хочет, а в матушки взять – молода; итак, вразуми мя, чтоб не простудиться». В одном из ответов В. В. Шереметев прямо пишет, что свояченица его «к сожалению, означает природу, которую разум не в состоянии победить» 258 . С другой стороны, активность характера Марии Семеновны, видимо, вносила много разнообразия, веселья, живости в семью графа, и ее все очень любили. Дочь графа Анна Алексеевна называла ее «сестричкою», а невестка «маменькой». Они пишут ей при разлуках: «Вы не поверите, как без Вас грустно, а иногда до слез приходит. Утешайте своими письмами». |
| …А началась эта история давным-давно. Пожалуй, когда поженились его родители – Анна и Михаил Вяткины. Михаил выбрал себе жену из соседнего большого села, сыграли свадьбу. На стареньком “ГАЗике” он привез ее вместе с вещами к себе, в деревню Нехотяевку. Так и стали они здесь жить-поживать. Анна оказалась хорошей женой – работящей, веселой, умела легко сходиться с людьми. В хороших отношениях была со свекровью и свекром, так что, можно сказать, в Нехотяевке прижилась. Работала на ферме, зарабатывала неплохо; Михаил, как один из лучших шоферов в колхозе, тоже в долгу не оставался. Уже через годик обзавелись хозяйством: обстановку, телевизор новый в дом прикупили. Так и жили – как все в это время. Счастливая, можно сказать, пара. Михаил не выпивал, то есть бывало, конечно, по праздникам да в получку, но Анна была не сварлива, и скандалов в доме почти не случалось. Все бы и шло по-хорошему, но стали молодые между собой шептаться: вот, мол, год прожили, а деток-то у нас нет. И на деревне стали разговоры разговаривать: чего это Вяткины уже сколь живут вместе, а рожать не рожают? Посидели Михаил с Анной, подумали и решили потихоньку по врачам поездить – в район, а потом и в область. Врачи в конце концов руками развели: ничего, мол, не понимаем – вы оба здоровехоньки, должны быть у вас дети. Подождите маленько, родите еще. Подождали еще год, два, три – ничего, не дает Бог детишек. И приуныли муж с женой: Анна больше замкнулась в себе, Михаил стал выпивать почаще, нервным стал, обозленным каким-то. Все больше старался на работе пропадать, чтоб с женой меньше общаться. А деревня гудела вовсю – ей только дай повод. Полоскала жизнь Вяткиных, как хотела. Анну, как нездешнюю, тут же обвинили в бездетности – “болесть у нее какая-то”, а Михаила жалели – такой парень видный, и чего поперся на стороне счастье искать, своих девок нет, что ли? Теперь вот мыкайся… Как раз в тот год, осенью, и произошло событие, с которого непосредственно уже и начинала развиваться эта история. А событие простое – две молодые продавщицы нехотяевского магазина взяли да и почти разом, одна за другой, ушли в декретный отпуск. Ушли и ушли, хорошо, но торговать кому-то надо? Дней пять простоял магазин закрытым, а на шестой прислали из района двух продавцов – мужа и жену, замещать ушедших девиц, пока те рожать будут. Временно прислали. Поселили их “на квартиру” к одной старушке, у которой в доме была лишняя комната, и отдали ключи от магазина: “Работайте на здоровье, всяческих вам успехов!” |
|
|
