К папе написали письма не только император Юстин и патриарх Иоанн, но и молодой Юстиниан. Последний не был еще соимператором, но фактически, очевидно, уже считался таковым. В начале 519 г. Рим прислал делегацию. В ее составе был диакон Диоскор родом из Александрии, специалист по греческому языку и восточной церкви, пользовавшийся абсолютным доверием папы Гормизда. Ни на Востоке, ни на Западе собора не просили, и папа думал достичь цели более простым, римским, путем. Он прислал свое мнение в форме папского «libellus» для простой подписи восточных епископов поодиночке. Для Востока такая форма звучала ультиматумом. Вот что предлагалось папой для простой подписи. «Первое условие спасения, – пишет папа, – состоит в соблюдении правила православной веры и держании отеческих преданий. Поскольку не может быть отменено изречение Спасителя «ты еси Петр и на сем камени созижду церковь Мою», то сказанное подтверждается и на самом деле. На апостольском престоле всегда невредимой сохраняется православная вера. Не желая отпадать от этой веры и следуя во всем установлениям отцов, мы предаем анафеме Нестория, Евтиха, Диоскора, Тимофея Элура и Петра Монга Александрийских, подобным же образом и Акакия , бывшего епископа Константинополя, ставшего их сообщником и последователем, а равно и тех, которые упорствуют в общении и соучастии с ними. Посему, как мы выше сказали, следуя во всем апостольскому престолу , мы и проповедуем все, что определено им , обещаясь в будущем времени не поминать при совершении св. таинств имена отлученных от общения кафолической церкви, т.е. не соглашающихся во всем с апостольской кафедрой. Перед Пасхой 519 г. легаты вошли в храм св. Софии и сами на престоле вычеркнули из диптиха имена патриархов, указанные папой. На пасхальной неделе народ видел общение патриарха Иоанна с легатами. Казалось, римляне добились полного успеха. Но это только казалось. Вне Константинополя дало себя почувствовать неудержимое сопротивление такому огульному осуждению всех глав столицы, начиная с 484 г., в течение 37 лет состоявших в общении с Акакием.

http://azbyka.ru/otechnik/Anton_Kartashe...

174 (1666) году книги приемные соляные села Завидова целовальников Тимошки Федорова да Меркушки Григорьева, за рукою Иеромонаха Македона, на четырех листах. 174 (1666) году книги расходные села Завидова целовальников Тимошки Федорова да Меркушки Григорьева поморской соли, за рукою Иеромонаха Прохора. Книги приемные и роздаточные соляные Иеромонаха Исайи 173 (1665) году и 174 (1666) году, за его Исайиною рукою, писаны на трех тетрадях. Книги Московского Воскресенского подворья монастырского Стряпчего Григорья Урюпина всякому мелкому Московскому расходу 170 (1662) году Мая с 3 числа, писаны его Григорьева рукою, на восьми листах. Книги приходные и расходные 172 (1664) году, что он Григорей Урюпин взял из Воскресенского монастыря у Казначея Иеромонаха Акакия казенных денег серебряных тысячу пятьсот двадцать рублев, и те книги за его Григорьевою рукою, на трех листах. Книга запасная кузничного старца Пафнутия 168 (1660) году кузничной раздачи укладу и железу, за рукою крылошанина Ионы, на трех тетрадях. Книга приемная платяного Казначея старца Ефрема казенной рухляди, за рукою, писаны на четырех листах. 173 году Октября в 5 день (1664 г.) книги росписные Казначея Иеромонаха Акакия с Казначеем Иеромонахом Филофеем, Государя Патриарха келейной рухляди, за их руками, писаны на четырех листах. 173 году Декабря в 11 день (1664 г.) книги росписные Казначея Иеромонаха Акакия с Казначеем Иеромонахом Филофеем Государя Патриарха келейной казны и рухляди за рукою Казначея Филофея, писаны на двух листах. 173 (1665) году Марта в 1 день книги росписные Казначея Иеромонаха Акакия с Казначеем Иеромонахом Филофеем Государевы Патриарши келейной рухляди с Иверского подворья, за его Филофеевою рукою, писаны на полуторе листе. 173 году Октября в 9 день (1664 г.) книга расходная Государевы Патриарши келейной рухляди Казначея Иеромонаха Акакия, что он принимал на Москве с Иверского подворья у Казначея Иеромонаха Филофея в розных месяцах и числах, за его Иеромонаха Акакия рукою. 168 (1660) году росписные Казначея Иеромонаха Акакия с Старцем Флавианом, за рукою черного Священника Анкидина, писаны на четырех листах.

http://azbyka.ru/otechnik/Leonid_Kavelin...

Жизнь его меняется совершенно: мечта о шинели сопутствует ему, как приятная подруга жизни. Каждый месяц он наведывается к Петровичу поговорить о шинели. Ожидаемое награждение к празднику, против ожидания, оказывается большим на двадцать рублей, и однажды Акакий Акакиевич с Петровичем отправляется в лавки. И сукно, и коленкор на подкладку, и кошка на воротник, и работа Петровича — все оказывается выше всяких похвал, и, ввиду начавшихся морозов, Акакий Акакиевич однажды отправляется в департамент в новой шинели. Событие сие не остается незамеченным, все хвалят шинель и требуют от Акакия Акакиевича по такому случаю задать вечер, и только вмешательство некоего чиновника (как нарочно именинника), позвавшего всех на чай, спасает смущенного Акакия Акакиевича. После дня, бывшего для него точно большой торжественный праздник, Акакий Акакиевич возвращается домой, весело обедает и, посибаритствовав без дел, направляется к чиновнику в дальнюю часть города. Снова все хвалят его шинель, но вскоре обращаются к висту, ужину, шампанскому. Принужденный к тому же Акакий Акакиевич чувствует необычное веселье, но, памятуя о позднем часе, потихоньку уходит домой. Поначалу возбужденный, он даже устремляется за какой-то дамой («у которой всякая часть тела была исполнена необыкновенного движения»), но потянувшиеся вскоре пустынные улицы внушают ему невольный страх. Посреди огромной пустынной площади его останавливают какие-то люди с усами и снимают с него шинель. Начинаются злоключения Акакия Акакиевича. Он не находит помощи у частного пристава. В присутствии, куда приходит он спустя день в старом капоте своем, его жалеют и думают даже сделать складчину, но, собрав сущую безделицу, дают совет отправиться к значительному лицу, кое может поспособствовать более успешному поиску шинели. Далее описываются приемы и обычаи значительного лица, ставшего значительным лишь недавно, а потому озабоченным, как бы придать себе большей значительности: «Строгость, строгость и — строгость», — говаривал он обыкновенно». Желая поразить своего приятеля, с коим не виделся много лет, он жестоко распекает Акакия Акакиевича, который, по его мнению, обратился к нему не по форме. Не чуя ног, добирается тот до дома и сваливается с сильною горячкой. Несколько дней беспамятства и бреда — и Акакий Акакиевич умирает, о чем лишь на четвертый после похорон день узнают в департаменте. Вскоре становится известно, что по ночам возле Калинкина моста показывается мертвец, сдирающий со всех, не разбирая чина и звания, шинели. Кто-то узнает в нем Акакия Акакиевича. Предпринимаемые полицией усилия для поимки мертвеца пропадают втуне.

http://azbyka.ru/fiction/russkaja-litera...

Эта дидактическая тенденция, как будто извне привнесенная автором, совсем не означает сосуществования двух разнородных императивов в творчестве, а, наоборот, показывает сложность творческого процесса, многослойность в том, что он преподносит читателю. В качестве примера этого приведем ту знаменитую страницу в «Шинели», где в словах Акакия Акакиевича: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете» – одному (недавно определившемуся) чиновнику послышались другие слова: «Я брат твой». Эти слова кажутся так мало связанными с общей характеристикой Акакия Акакиевича, что невольно рождается мысль, что они родились не от чисто художественного процесса, а были привнесены в силу каких-то внехудожественных мотивов – быть может, от моралистических соображений автора. Действительно, самый портрет Акакия Акакиевича нарисован так остро и едко, можно сказать, беспощадно, почти зло, что сразу трудно понять, зачем здесь вставлена фраза о том, что он «брат» наш. Жалкое, забитое существо во всем рассказе выступает с какой-то беспросветной тупостью (даже когда он «хлебал наскоро свои щи и ел кусок говядины с луком, вовсе не замечая их вкуса, то ел все это с мухами»), – и во всем описании как будто нет и тени того «братского» отношения, которое выдвинуто самим же автором. Его слова о том, что Акакий Акакиевич наш «брат», звучат отвлеченно, точно взяты из какой-то прописи, и так мало вяжутся с тем, что говорит автор о Башмачкине. Не он ли подобрал – явно нарочито – все черты не только забитости Акакия Акакиевича, но и ничтожества его? Не автор ли подчеркнул, что Акакий Акакиевич знал только одну радость – переписывать бумаги, причем, «когда он добирался до буквы, которая была его фаворитом, то он был сам не свой: и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами». «Ни одного раза в жизни не обратил он внимания на то, что делается на улице... если на что он и глядел, то видел во всем свои чистые, ровным почерком выписанные строки...» Все это сказано с такой беспощадностью, что, кажется, нечего и жалеть Акакия Акакиевича...

http://azbyka.ru/fiction/n-v-gogol-prot-...

В каталоге Никифора Каллиста имя Акакия упомянуто два раза; один раз пред Фравитой, а другой – после него; лета и месяцы правления помечены только во втором случае, откуда ясно, что или составитель или переписчик каталога, допустив ошибку за другим каталогом, скоро ее заметил и постарался исправить вторичным внесением имени Акакия 488 . Сколько времени Акакий занимал кафедру, об этом источники говорят одинаково: все имеющиеся у нас каталоги определяют это время цифрами – 17 л. 9 м. 489 , за исключением каталога Матфея Кигалы, где помечено 17 л. 6 м., и одного каталога Фишера, в котором число месяцев в рукописи затеряно 490 . Цифра ς» – 6 в каталоге Кигалы, естественно (см. выше о каталогах) получилась из θ» – 9. В таблицах летописи Феофана и у Зонары круглым числом стоит 17 л. 491 по обыкновению. Так как о значительном промежутке между смертью Геннадия и поставлением Акакия источники не говорят, то можно думать (это кроме того подтвердится хронологией следующих патриархов), что последнее произошло в сентябре 471 года. Считая отсюда 17 л. 9 м., смерть Акакия мы должны отнести к началу лета 489-го года, приблизительно к июню месяцу. Этому выводу не противоречат свидетельства летописи Феофана, в которой сказано, что Фравита рукоположен, в 481-м году алекс. и 488–489 г. – нашей эры 492 , и хроники Виктора Тунунского, где замечено, что Акакий умер в консульство Евсевия, т. е. в 489 г. 493 На основании этих же свидетельств нужно признать ошибку в хронике Виктора в указании года поставления Акакия – 473 494 . Итак, Акакий занимал кафедру с осени 471 г. до лета 489 г. Фравита. – Восстановить однообразие в различающихся между собою показаниях относительно продолжительности правления Фравиты не трудно. Каталоги – патриарха Никифора, Никифора Каллиста и каталог Фишера А имеют 3 мес. и 17 дней 495 . Справедливость именно этой цифры подтверждается свидетельствами Евагрия, у которого стоит 4 м. 496 , Зонары: 3 1 / 2 месяца 497 – и Никифора Каллиста в церковной истории: 4 м. 498 В каталогах Леунклавия и Филиппа Кипрянина – 3 м.

http://azbyka.ru/otechnik/Ivan_Andreev/k...

Очевидно, учение Евсевия, взятое у Оригена , о двух Богах, «первом и втором», представляло само в сущности не что иное, как своего рода политеизм или дитеизм. Оно между тем должно было задавать тон восточному богословию ввиду ученого авторитета Кесарийского епископа; в сочинениях его можно было найти целый арсенал готового уже оружия для его доказательства. Для последователей Оригена в III в. представлялась возможность, исходя из его учения о Логосе, идти в двух направлениях. Оригенисты IV в. оказывались в подобном же положении, с тем лишь различием, что теперь были уже фактами, с одной стороны – арианская доктрина, с другой – Никейский символ. Выдержать строго непоследовательное среднее положение было тем более трудно, и неизбежным являлось большее или меньшее приближение к одному из этих противоположных полюсов. Уклонение в сторону арианства можно видеть в лице Акакия, преемника Евсевия на Кесарийской кафедре (340–366), его ученика и биографа. Для Акакия лично, впрочем, это уклонение, кажется, вызывалось на деле не требованием логической последовательности, а побуждениями иного рода. Высоким природным дарованиям и образованию Акакия не соответствовала такая же высота нравственного характера; он принадлежал к тем людям, которые меняют убеждения, смотря по обстоятельствам времени и личной выгоде. Трудно сказать, насколько это согласно было с его убеждениями, но он находил возможным быть в общении даже со строгими арианами, пока это не казалось вредным с практической точки зрения. Он именно явился во вторую половину царствования Константина вождем придворной арианской партии – омиев, называющихся по его имени и акакианами. Иную позицию в среде восточных епископов занял преемник Маркелла Анкирского Василий (336–360), анкирский уроженец, бывший сначала врачом по профессии. Не менее Акакия даровитый и образованный, искусный диалектик, он был назначен противоникейской партией на место Маркелла для противодействия маркеллианству, писал против Маркелла опровержение, должен был также диспутировать и с учеником Маркелла Фотином (351 г.). Не сходя в общем с почвы оригенистических воззрений, Василий, в противоположность Акакию, приближается со временем к никейскому учению настолько, что Афанасий находил различие между его учением и никейским лишь в терминах. Влияние, каким Василий некоторое время пользовался при дворе Константия как авторитетный богослов, и особенности его догматической точки зрения (он вместе с Евстафием Севастийским вел диспут с аномием Аэтием) были причиной вражды к нему Акакия; борьба кончилась победой последнего. Подобно Акакию, Василий дал свое имя возникшей потом и группировавшейся около него партии омиусиан (василиане).

http://azbyka.ru/otechnik/Aleksandr_Bril...

Очень характерна в этом отношении часто встречающаяся у Гоголя  дидактическая тенденция, стремление его направить внимание читателя на те или иные моменты в рассказе, которые без нарочитого вмешательства автора были бы совсем иначе восприняты читателем. Эта дидактическая тенденция, как будто извне привнесенная автором, совсем не означает сосуществования  двух разнородных императивов в творчестве, а, наоборот, показывает сложность творческого процесса, многослойность в том, что он преподносит читателю. В качестве примера этого приведем ту знаменитую страницу в «Шинели», где в словах Акакия Акакиевича: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете» — одному (недавно определившемуся) чиновнику послышались другие слова: «Я брат твой». Эти слова кажутся так мало связанными с общей характеристикой Акакия Акакиевича, что невольно рождается мысль, что они родились не от чисто художественного процесса, а были привнесены в силу каких-то внехудожественных мотивов — быть может, от моралистических соображений автора. Действительно, самый портрет Акакия Акакиевича нарисован так остро и едко, можно сказать, беспощадно, почти зло, что сразу трудно понять, зачем здесь вставлена фраза о том, что он «брат» наш. Жалкое, забитое существо во всем рассказе выступает с какой-то беспросветной тупостью (даже когда он «хлебал наскоро свои щи и ел кусок говядины с луком, вовсе не замечая их вкуса, то  ел все это с мухами»), — и во всем описании как будто нет и тени того «братского» отношения, которое выдвинуто самим же автором. Его слова о том, что Акакий Акакиевич наш «брат», звучат отвлеченно, точно взяты из какой-то прописи, и так мало вяжутся с тем, что говорит автор о Башмачкине. Не он ли подобрал — явно нарочито — все черты не только забитости Акакия Акакиевича, но и ничтожества его? Не автор ли подчеркнул, что Акакий Акакиевич знал только одну радость — переписывать бумаги, причем, «когда он добирался до буквы, которая была его фаворитом, то он был сам не свой: и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами». «Ни одного раза в жизни не обратил он внимания на то, что делается на улице... если на что он и глядел, то видел во всем свои чистые, ровным почерком выписанные строки...» Все это сказано с такой беспощадностью,

http://pravbiblioteka.ru/reader/?bid=101...

Неизвестно, каким образом в департаменте все вдруг узнали, что у Акакия Акакиевича новая шинель и что уже капота более не существует. Все в ту же минуту выбежали в швейцарскую смотреть новую шинель Акакия Акакиевича. Начали поздравлять его, приветствовать, так что тот сначала только улыбался, а потом сделалось ему даже стыдно. Когда же все, приступив к нему, стали говорить, что нужно вспрыснуть новую шинель и что, по крайней мере, он должен задать им всем вечер, Акакий Акакиевич потерялся совершенно, не знал, как ему быть, что такое отвечать и как отговориться. Он уже минут через несколько, весь закрасневшись, начал было уверять довольно простодушно, что это совсем не новая шинель, что это так, что это старая шинель. Наконец один из чиновников, какой-то даже помощник столоначальника, вероятно для того, чтобы показать, что он ничуть не гордец и знается даже с низшими себя, сказал: «Так и быть, я вместо Акакия Акакиевича даю вечер и прошу ко мне сегодня на чай: я же, как нарочно, сегодня именинник». Чиновники, натурально, тут же поздравили помощника столоначальника и приняли с охотою предложение. Акакий Акакиевич начал было отговариваться, но все стали говорить, что неучтиво, что просто стыд и срам, и он уж никак не мог отказаться. Впрочем, ему потом сделалось приятно, когда вспомнил, что он будет иметь чрез то случай пройтись даже и ввечеру в новой шинели. Этот весь день был для Акакия Акакиевича точно самый большой торжественный праздник. Он возвратился домой в самом счастливом расположении духа, скинул шинель и повесил ее бережно на стене, налюбовавшись еще раз сукном и подкладкой, и потом нарочно вытащил, для сравненья, прежний капот свой, совершенно расползшийся. Он взглянул на него, и сам даже засмеялся: такая была далекая разница! И долго еще потом за обедом он все усмехался, как только приходило ему на ум положение, в котором находился капот. Пообедал он весело и после обеда уж ничего не писал, никаких бумаг, а так немножко посибаритствовал на постели, пока не потемнело.

http://pravbiblioteka.ru/reader/?bid=525...

Ответить Лариса 1 год назад Дмитрий 1 год назад Мотив Гоголя. Вот в чем вопрос. Желающих описать нищету иного Но печатают и вспоминают лишь литературный шедевр. Да, это явно духовная задумка у него. И остроумным это произведение было бы в следующем . Здесь нет отношения автора. Отношение возникает у читателя и обнажает свое наболевшее . В одном тексте Гоголь уместил два описания . Жалкого ничтожества и выдающейся , состоявшейся духовно личности. Что увидит читатель - то сам читатель и есть. Гоголь очень внимательно подобрал слова для описания так чтобы уравновесить противоположности-жалкую ничтожность с духовным абсолютом. Сторожа не вставали... А они должны? Кто хотел бы чтобы перед ним сторож вставал ? Только дурак. Сторож-не лакей . Он позаботится когда выведет людей при пожаре , когда защитит от вора . Он отставной военный и он не должен вставать , но для дураков , кто требовал он вставал . Акакий сказал пару слов юноше и навсегда изменил его . Это повтор встречи с Христом . Есть одно место - его разбирал бегло Михаил Казиник. Сцена имянаречения. Для жалкого ничтожества нет места в литературе для имянаречения. Это стиль биографии . Она посвящается только выдающимся личностям. Мать выбирает имя и здесь расплывётся время : то покойницей названа то старухой,хотя она только оодила . Здесь как будто вне времени событие. Самого же Акакия так описал , что он в своем мундире и с лысиной будто бы родился. Подобное смешение времени существует не только в этом произведении но ещё только в одном случае. На изображении Богоматери с Иисусом на руках. Только ещё там возраст Иисуса неясен, он вне времени, вне истории. Так же факт смерти Акакия и появления призрака мы не следует считать трагичным замыслом - все уходят . Замысел здесь - поддержать до конца биографический стиль . Биография заканчивается смертью и наследием. Биографии не удостаиваются обычные писари. Призрак - передаёт понятие наследия после ухода. Ответить Илья 3 года назад Прочел. Как по мне это одна из точек зрения на рассказ. Ну не вижу я тут духовной гибели и страсти Акакия. Акакий и после кражи носил свой старый вицмундир, который " сделался еще плачевнее " . Скорее я вижу тут как начальник невольно, по своей страсти, становится причиной смерти человека. Начальник довел Акакия до сильного стрессового состояния, а суровый климат и плохенький вицмундир довершили дело. Из за тщеславия начальника умер человек.

http://foma.ru/iznanka-shineli.html

Что касается слуха о подкупах Кириллом разных сановников, то мы уже видели, что подобные обвинения часто раздавались против св. Кирилла. Так, Несторий еще в Константинополе говорил, что „египтянин“ преследует его золотыми стрелами, восточные говорили, что он и в Эфес привез целые суда, нагруженный египетскими богатствами для той же цели. Доля правды, очевидно, в этих слухах была, но мы считаем здесь уместным повторить, что в настоящее время мы имеем далеко не то представление о подкупе, какое было в описываемое нами время. Всем известно, что подарки чиновникам со стороны просителей в то время были не только явлением обычным, но даже и делом общеобязательного приличия. Чиновники жалованья не получали, а жили теми подарками, которые получали за труды. Это было так называемое в древнерусских актах „кормление“. Эти подарки, поэтому, нельзя назвать взятками в современном смысле. Ни один проситель, боясь оскорбить того чиновника, к которому он обращался с просьбой, не дерзал явиться к нему без подарка. Конечно, и св. Кирилл, обращаясь с просьбою к высшим чиновникам, посылал им от себя подарки. Но можно ли это назвать подкупом в современном смысле? Однако, злоба врагов св. Кирилла превратила эти подарки в форменный подкуп. Такого же происхождения были другие слухи – об утверждении императором низложения св. Кирилла. Мы уже видели, что в средине июля, во время пребывания в Константинополе комита Иринея и послов от собора, вышел было указ о низложении Кирилла 1647 (он, вероятно, и сохранился в Synodic. с. XXIX), даже и до св. Кирилла доходили слухи, будто ему грозит ссылка. 1648 Хотя эта опасность и миновала св. Кирилла, но слухи не остановились, а пошли гулять по всей империи. А так как вообще слухи чем дальше идут, тем больше растут, то и эти слухи, пока дошли до Акакия Верийского, выросли в как будто бы и действительный, связный с целым рядом других слухов факт. Наконец, что касается происхождения третьего слуха – о бегстве Кирилла из-под стражи, то нам кажется, что этот слух являлся естественным, логическим выводом из первых двух слухов для каждого, кто верил этим слухам и в то же время слышал, что Кирилл уже возвратился на свою кафедру, если его подкупы перед всеми раскрыты, если он окончательно низложен и, однако, оказался снова в Александрии и на кафедре, значит (имел право рассуждать каждый), он fuga est usus. Вывод этот мог сделать и сам Акакий, но скорее это сделали все те-же слухи, все та-же молва, оставалось только поверить ей, а для этого у Акакия, как и почти у всех восточных, достаточно было побуждений. Но беспристрастный историк, при наличности целого ряда свидетельств, опровергающих эти слухи, должен признать их за то, чем они на самом деле были – за нелепые слухи, выросшие среди злобы и вражды против св. Кирилла. Итак, нет достаточных данных верить слухам, нашедшим место в послании Акакия Верийского к Александру Иерапольскому.

http://azbyka.ru/otechnik/Kirill_Aleksan...

  001     002    003    004    005    006    007    008    009    010