| Проводились параллельно одна другой две, иногда три, а иногда даже четыре стены, в расстоянии одна от другой около сажени; внутреннее пространство между стенами разделялось посредством поперечных стенок, или перегородок, на клетки, техническое название которых было городни; клетки насыпались землей и щебнем, и эти насыпанные землей и щебнем клетки и представляли из себя тарасы. Так ли именно, то есть в виде ли городовой, или крепостной, стены ( " в стену по-городовому " ), была поставлена преподобным Сергием стена вокруг монастыря – сказать не можем, но очень возможно, что именно так. Галлерея кругом крепостной стены с внутренней стороны по-гречески peripatos, см. у Дюканжа Gloss. Graecit. это слово. Лежащие в святых воротах три пушки представляют собою остаток монастырского арсенала, о котором см. в гл. IV. См. напечатанного Симоном в 1646 году жития преподобного Сергия главу 88, лист 175. В 10 больших (а по некоторым – во всех 23) башнях, находящихся в стене Кириллова Белозерского монастыря, строенной в продолжение 1633 –1666 годов, " стоят внутри каменные столбы, разделенные на ярусы, или так называемые мешки, куда, по преданию, сажали преступников или пленных " . Но 10 столбов или даже 23 столба, очевидно, не для сажания преступников (к которым пленные присоединены совсем без смысла). Что монахов действительно сажали в каменные тюрьмы с закладкой в последних кирпичом дверей и окон и только с оставлением небольшого окна для дачи хлеба и воды, см. " Акт. Юридич. " (1838, 307, т. IV, с. 323). Монаху бывало " жестокое смирение по монастырскому обыкновению " ( " Чтен. Общ. Истор. и Древн. Росс. " , 1897, кн. I, с. 50, статья Успенского). О перестройке келарской палаты в 1643 году см. Симона Азарьина в " Новых чудесах " (по печатн. изд. с. 57). О перестройке Конюшенной, или Каличьей, башни в 1651 году и Житничной в 1650 году говорит Симон Азарьин (там же, печатн. изд., с. 70 и 88). О перестройке Конюшенной башни в 1758 году – в Кратком описании лавры. Об опускных решетках в городовых, или крепостных, воротах (по-немецки Fallgatter) см. |
| Там и выработался лексикон и понимание. Так вот, наблюдатели говорят, что когда владыка проповедует, примерно четверть храма, может быть одна пятая часть, отходит в сторону, где я тихонько перевожу, чтобы не мешать главному. У нас, к сожалению, нет техники для этого. Этот было бы слишком хорошо. В Америке, у отца Виктора Потапова, переводчик говорит себе в микрофончик, а слушатели могут воспользоваться наушниками и слушать проповедь по-английски. А у нас отходят в сторону. И вот стоял человек на службе, присмотрелся, пригляделся, потом сказал: «Я стоял, удивлялся и умилялся тому, что происходит: немец – владыка Марк – проповедует по-русски, а русский – отец Николай – переводит немцам на немецкий». – А как у вас обстоит дело с богослужением на немецком языке? – Во-первых, Евангелие у нас на каждой литургии читается по-немецки (хотя разные переводы на немецкий язык – их великое множество! – оставляют желать лучшего, и над этим работа идет). Но это самый минимум. При отпеваниях, крещениях, венчаниях, освящениях домов и тому подобном я делаю, по крайней мере, вставки по-немецки, а то и все совершаю на местном языке. Это полностью зависит от «потребителя», то есть от пропорций в национальном составе присутствующих. До венчаний этот вопрос обычно специально оговаривается. Да, европейские венчания могут быть и французско-русскими, и англо-немецкими, и какими угодно. Обычно на других приходах также на литургиях вставляют ектенью-две на немецком языке, а в какой-то определенный день может совершаться литургия по-немецки. В нашем соборе в Мюнхене по средам положена вечерня по-немецки. Немецкую литургию совершает отец Георгий Зайде, автор «Истории Русской Зарубежной Церкви», немец. В другом мюнхенском храме – в Свято-Михайловском, в Людвигсфельде, – отец Георгий служит по-славянски, вставляя немецкие ектеньи и Евангелие. В соборе же раннюю литургию служат по-немецки в третье воскресенье месяца. Эта служба посещаема. На ней вставляется и славянская ектения, потому что немало русских присутствует на ранней службе. С отцом Николаем Артемовым беседовал иеродиакон Игнатий Шестаков |
| Меня волнует сообщение А.И. Леман о переменах в хозяйстве «Madame» 162 ... Сейчас опять возобновились слухи о том, что военная академия им. Фрунзе, занявшая скит, теперь имеет виды и на наш Черниговский монастырь. Ей в скиту тесно. Говорят, что нас могут переселить в Дмитров. Конечно, я туда не поеду. Надо будет устраиваться на новую должность. А сейчас, в связи с изменениями у «Madame», это может оказаться делом очень не легким. Всё это волнует меня. Нет ясности и спокойствия внутри. Будущее более чем неопределенно. А я так не люблю всех этих треволнений и неопределенности. И из-за этого дни проходят бессодержательно, впустую. Ничего не пишешь, в мыслях и чувствах разброд... Возвращался после ужина вечером. Все время дивное солнце, клонящееся к закату. В лесу собирал незабудки. Они уже расцвели, как расцветают в полях милые лиловые колокольчики, красная и белая кашка. Завтра Троицын день, самый мой любимый истинный праздник. Сколько с ним связано поэтических воспоминаний детства!... 12.6.43 г. Взял у М.Н. Гребенщиковой две книжки Марлитг: «Совиное гнездо» и «Степная принцесса». Перечитываю последнюю. Сколько раз я перечитываю вещи этого автора, и всегда вспоминаю те отроческие дни, когда я прочел их впервые, после романов Тургенева и романов Данилевского. Детский наивный вкус не различал степени мастерства, но верно улавливал элемент цветущей романтики и аромат сентиментального прекраснодушия и у великого русского писателя, и у посредственного изобразителя минувшей поры – Данилевского, и у типичной дамской романистки, по-немецки простодушной и по-немецки мечтательной Марлитт. Мы любим иногда некоторые вещи и местности, людей и книги не за них самих, а за те ассоциации, которые они в нас пробуждают, за те сладкие воспоминания о невозвратном, но бесконечно милом, которые с ними связаны... 14.6.43 г. В школе на переменах перечитывал «Сатирикон» Петрония. Люблю я эту грубоватую, но сильную и подчас талантливую сатиру. Жаль, что до нас дошли лишь фрагменты. В первый раз читал ее в 1917 г. |
| Свободные вечера он проводил в публичных библиотеках и в неторопливых прогулках по городу, в котором случилось остановиться. Он запретил себе думать о своих семейных обстоятельствах и гнал прочь уныние, охватившее его; он уверял себя, что все вокруг приносит ему радость: и работа, и воскресные дни, и книги, которые он читал. У него остались два утешения, которые отчасти умеряли его отчаяние; одно из них — трубка, другое — немецкий язык: он взялся учить немецкий язык. «Каулькинс и компания» решили издавать самоучитель немецкого для первого и второго годов обучения. Браш, как всегда, захотел проверить его качество на собственном опыте. Он заучивал наизусть примеры и выполнял все упражнения. Он даже нашел три опечатки. Он выучил на память «Du bist wie eine Blume» и «Лорелею» . Он начал разговаривать сам с собой по-немецки. Он не жил больше по закону Добровольной Бедности. С получением денег от Херба он стал почти богачом: у него набралось более восьмисот долларов. Он купил себе портативный граммофон и, пока одевался, брился и т. д., слушал учебные немецкие грамзаписи. Он превратился в горячего поклонника немецкой литературы, особенно классики, и старался разговаривать по делам службы с преподавателями немецкого языка исключительно по-немецки. Каулькинсовский самоучитель расходился в большом количестве. Но все эти утешения были скорее кажущимися, нежели настоящими. Они не могли избавить его от глубокой тоски, переходящей почти в физическую боль, которая охватывала его каждый раз, когда во время вечерней прогулки через полузашторенные окна он видел мирное счастье какой-нибудь американской семьи или когда, заходя в церковь, понимал, что старые добрые христианские гимны больше не рождают в нем прежнего неизъяснимого восторга. Порой целые ночи проходили без единого намека на сон; иногда он садился за стол, начинал что-нибудь есть и вдруг обнаруживал, что у него совершенно нет аппетита. Наконец наступил день, когда Браш совершил последнее открытие: он больше не верит в Бога. |
| —816— славной церкви) вполне оправдывает взятую на себя миссию, и справедливо удостоен степени доктора православного богословия., Штутдгардт и Висбаден На обратном пути из Парижа по приглашению великой княгини Ольги Николаевны, ныне королевы Виртембергской, я со свитой заехал в Штутдгардт. Великая княгиня пожелала, чтобы я 8-е сентября отслужил обедню в домовой ее церкви, настоятелем которой доселе состоит достопочтенный о. Базаров. Ему я поручил спросить великую княгиню, когда она прикажет встретить ее при входе в церковь . Она отвечала, что сама меня встретит в половине 11-го часа, чтобы видеть, как облачают архиерея – чего она не видела еще. В свое время я прибыл в церковь и облачался при ней. Во время великого выхода на обедни (к Херувимской песни пришел в церковь и наследный тогда принц, муж Ольги Николаевны) я заметил, что Ольга Николаевна плачет, и сам несколько смутился. За обедом я решился к слову спросить великую княгиню, что за причина ее слез. Она отвечала, что вспомнила о России и житье в ней. Как я рада бываю, когда встречу здесь русского человека; скучно ведь здесь. Принцу Карлу (нынешнему королю) представил меня В.И. Титов, бывший в то время посланником в Штудтгардте, перед обедом. Между прочим, наследный принц сказал мне, что видел меня в Петербурге при погребении императрицы Александры Феодоровны. Объяснялись по-немецки. В Штудтгардте посетил я со свитой, так называемый Ротенбург, где есть церковь, в которой погребена Великая Княгиня Екатерина Павловна. Там мы отслужили панихиду и после любовались великолепными видами на горе с виноградниками. В Висбадене приглашал нас местный священник И.Л. Янышев, нынешний протопресвитер. Здесь я отслужил литургию и панихиду по усопшей Елизавете Михайловне, Великой Княгине, дочери Великой Княгини Елены Павловны. Мужа покойной, герцога Нассаусского, не было в Висбадене, он находился в какой-то провинции на парадном смотру; однако ж распорядился через своего гофмейстера —817— приемом нас. За обедней много набралось молящихся немцев и на левом клиросе пели немцы по-русски (слова были на нотах написаны по-немецки). Церковь Висбаденская отлично устроена и дорого она стоит, ибо из мрамора сделана. Саркофаг над гробом великой княгини Елизаветы Михайловны изваян с изображением ангела (или точнее лика усопшей) – превосходно; вход к могиле спускается вниз. Невдалеке от церкви находится русское кладбище, на довольно возвышенном месте; я посетил его и любовался им. За границей это единственное, отличное наше кладбище. Осмотрели мы и окрестности Висбадена и, особенно внимательно, Биберих, внизу которого плещутся довольно мутные воды Рейна. Радушный наш хозяин о. Иван Леонтьевич старался сделать пребывание наше в Висбадене вполне приятным, – в чем и успел. На прощанье – русские дамы поднесли мне ониксовые четки, которые я храню доселе. |
| Судьба русских в Потсдаме была предопределена. Так как в смешанных браках девочек, как правило, крестили в лютеранскую, а мальчиков — в православную веру, но при этом все дети учились в немецкой школе, где Закон Божий им преподавали по катехизису Лютера, то через полвека после основания Александровки процесс ассимиляции почти завершился, и о потомках русских песенников писали: «только один маракует по-русски и то с грехом пополам; даже костюм их онемечился». Лишь треть колонистов номинально считались в это время православными. В церкви только в 1827–1831 имелся собственный священник — о. Захария Петров, затем служить приезжали батюшки из Берлина, но лишь раз в месяц, да и то по будням. В связи с ассимиляцией службы уже в 1838 шли по-немецки. В 1853–1858 берлинский прот. Василий Полисадов стал чаще приезжать в Александровку, чтобы по-немецки учить детей основам православной веры. Их отцы, по его словам, «ни в церковь не ходили, ни к таинствам не приступали». После больших усилий протоиерею удалось приобщить к церковной жизни семерых колонистов и их детей, издав особую книжку с переводом отдельных частей литургии на немецкий язык. С 1893 в храме раз в месяц на немецком языке служил — до своей смерти в 1916 — о. Василий Антонович (Антон-Фердинанд) Гекен, обратившийся в Православие выкрест. Он также руководил воскресной школой для детей православных жителей (их было всего 12) и помогал берлинскому настоятелю прот. Алексию Мальцеву в переводах на немецкий язык богослужебных и катехизаторских текстов. Как в это время (1890) выглядела колония, представление дает репортаж русского журналиста: «По обе стороны широкой дороги виднеются бревенчатые избы с высокими светелками наверху, убранные разными дощатыми украшениями, все детали старорусского строительства исполнены с тщательностью, пожалуй, даже излишнею: немного смахивало бы на русский отдел какой-нибудь иноземной выставки, но спасает сравнительно поношенный вид построек — избы эти стоят уже больше 60 лет». О храме говорилось, что он «недостаточно благоустроен: до самого последнего времени в нем не было хоругвей и печей», своего причта в нем тоже не было. Печное отопление устроило только в 1890 Свято-Владимирское братство и тогда же гр. С. В. Орлов-Давыдов подарил позолоченные бронзовые хоругви. |
| Приехали мы к Галинам родителям в три часа утра, а в десять я пошла к отцу Сергию. Был Крещенский сочельник, и отец Сергий служил часы, вечерню и совершил великое освящение воды, часть которой была потом отправлена в Москву. Вечером в тот же день отец Сергий служил всенощную, а в день Богоявления – обедницу. В это время у него гостила тетушка Ольга Петровна, привезшая ему старшую дочь Ику. Перед началом обедницы отец Сергий сказал Ике: «Ты прочитаешь третий час, а шестой будет читать Елена Осиповна». Ика кивнула, но когда закончила третий час, она украдкой посмотрела на меня, и быстро начала: «Приидите, поклонимся...», как бы боясь, чтобы я ее перебью. По окончании службы о. Сергий подозвал Ику к себе. «Ты что же это сделала? Ведь я сказал, что шестой час будет читать Елена Осиповна, а ты ей не дала. Вот посмотри, до чего ты ее довела. Видишь, она теперь плачет». Сконфуженная девочка стояла, опустив голову, а мы с Ольгой Петровной смеялись. В этот мой приезд отец Сергий послал меня в Москву по разным делам, считая, что я, как ленинградка, имею возможность ездить более свободно, чем его московские духовные дети. Я отправила Галю в Ленинград одну, а сама съездила в Москву и привезла отцу Сергию ответы на его письма. С тех пор поездки из Кадникова в Москву и обратно стали для меня обычными, и отец Сергий в шутку называл меня «дипкурьером». Летом 1931 года мы с Галей, окончившей курсы машинописи, поехали в Кадников. Родители ее предоставили мне отдельную комнату. Мысль прожить в Кадникове весь отпуск и часто видеть отца Сергия, конечно, меня очень радовала. Но отец Сергий поставил моим мечтам преграду. Этим летом у него жили только Ика и Алеша, так как Евфросиния Николаевна работала, а младшие девочки были на даче под Москвой. Придя к Галиным родителям на другой же день моего приезда, отец Сергий сказал, чтобы я не рассчитывала часто бывать у него; когда нужно будет, он пришлет ко мне детей, с которыми просит меня иногда гулять и говорить по-немецки, чтобы они не забыли практики языка. Сам он решил начать заниматься с ними французским языком по моему учебнику и хочет проверять со мною произношение. Я была несколько разочарована. Гулять с ребятами и болтать с ними по-немецки раза два-три в неделю было приятно, так как они мне нравились, но отца Сергия я видела редко. Он заходил иногда ко мне в комнату с французским учебником и заставлял меня читать тот или иной урок вслух, а сам внимательно следил за произношением. Но это длилось всего несколько минут, и он сразу же уходил. Не помню, пригласил ли он меня хоть раз на богослужение. Вечером, накануне памяти святых апостолов Петра и Павла, я сделала попытку под каким-то предлогом сама пойти к отцу Сергию, но получила строгую отповедь, да еще в присутствии Николая Николаевича Виноградова, приехавшего к нему по разным церковным делам. |
| – Забираю я заявление, забираю! – закричал Николай Михайлович, предусмотрительно отходя от супруги. – Я тебе заберу! – грозно сказала она и велела адвокату, который ей очень нравился, продолжать. – Продолжаю, – адвокат вдохновился и говорил не по бумаге. – Вопрос ссоры лошади и машины, граждане, – вопрос планетарный. Лошадь – экологически чистое существо, машина – смерть природе, планете, нам с вами, здесь сидящим. – Конечно, машина – смерть, – закричал Николай Михайлович: ему надо было зарабатывать прощение жены, – Я вот еду по обочине, а они все жжик-жжик мимо, на нас гарью и копотью. Ладно, думаю, мы с Малюткой едем трюх-трюх, трюх-трюх. И точно, глядим: машина в кювете, хозяин рядом, машина горит, в крови. Хорошо еще, если жив. Мы же его и спасаем. Извините, перебил. – Нет, нет, – поблагодарил адвокат, – это в ту же струю. Лошадь в отличие от машины – существо не только экологически чистое, но и глубоко национальное. Немецкая лошадь не выдержит русских условий. Это отражено и в приметах. Наша лошадь, приснившаяся во сне, по примете означает, что хозяин ее окружен ложью. Ложь – лошадь, видимо, срабатывает это созвучие. Но по-немецки лошадь – пферд, а лгать по-немецки – люген. Что же должен думать немец при виде во сне лошади? Также заметьте, что программа «Вести» по телевидению, полная лжи, открывается ржущими лошадьми. – Это не по теме, – перебил судья. – Но близко к ней, – сказал адвокат. – Вы замечаете, граждане, что лошадей все меньше, а лжи все больше? В общем, и этот суд ничем не кончился. Вернее – кончился тем, что Николай Михайлович уже категорически потребовал свое заявление назад. Может, его подвигало желание накормить с утра голодную Малютку. Он боялся только демарша жены, но и Прасковья Ивановна махнула рукой. Южные люди, забывшие, на радостях, о всяких «Цинандали», помчались к отгружающему северный лес Георгию, чтобы сообщить ему приятную новость. Так что Николай Михайлович вынужден был вспомнить все про тот же дешевый портвейн «Кавказ». Окончательно вся история завершилась тем, что из суда пришла бумага с требованием уплатить судебные издержки. Тут-то Николай Михайлович и рот раскрыл, а закрыть забыл. А жена его пошла в церковь и поставила свечку, в том числе и за Георгия. Несчастный человек: там семья, тут любовь, машину поцарапали, как не пожалеть. И кто его пожалеет, кроме нас? Никто. Это мы только себя не умеем жалеть, а других сколько угодно. |
| Митрополит Вениамин (Федченков) приводит одно драгоценное свидетельство: «Один из знакомых мне таганрогских священников знает протоиерея Бна, глубокого старца, современника Чехова. Старец рассказывал ему, что он сам видел, как Чехов на коленях усердно молился Богу» . Вот опровержение всех суждений о чеховском неверии. В мемуарной литературе о русских писателях, кажется, только о двух ещё классиках имеется подобное свидетельство: о Гоголе и Достоевском. Что сила молитвы велика, Чехов тоже знал твёрдо. Рассказывая в путевых очерках о Сибири, он замечает как бы вскользь: «Через реки и затопленные луга тяжёлые почты перевозятся на маленьких лодках, которые не опрокидываются только потому, что за сибирских почтальонов, вероятно, горячо молятся их матери» (С14–15,30). Известно, что он принимал участие в строительстве церковной колокольни в Мелихове, и там же пел со сродниками в хоре при богослужениях. Церковный же быт, равно как и литургическую жизнь Церкви знал до тонкости: это отразилось в его сочинениях и в письмах. Например, разбирая рассказ начинающего писателя Н.А. Хлопова, он среди прочих неточностей отмечает (в письме от 13 февраля 1888 г.): «Но вот что не совсем мелочно: где вы видели церковного попечителя Сидоркина? Правда, существуют церковные старосты, или ктиторы, но никакие старосты и попечители, будь они хоть разнаивлиятельнейшие купцы, не имеют права и власти переводить дьячка с одного места на другое… Это дело архиерейское… В конце рассказа дьячок поёт: «Благослови, душе моя, Господи, и возрадуется…» Такой молитвы нет. Есть же такая: «Благослови, душе моя, Господа и вся внутренняя моя имя святое Его…» (П2,200). Можно и иные примеры привести. Многих приводит в смущение смерть Чехова. «Пришёл доктор, — читаем в воспоминаниях Книппер-Чеховой, — велел дать шампанского. Антон Павлович сел и как-то значительно, громко сказал доктору по-немецки (он очень мало знал по-немецки): «Ich sterbe…» 4 Потом взял бокал, повернул ко мне лицо, улыбнулся своей удивительной улыбкой, сказал: «Давно я не пил шампанского…», покойно выпил до дна, тихо лёг на левый бок и вскоре умолкнул навсегда…» . |
| Учитель остался при царевиче, когда мать была удалена в суздальский Покровский монастырь. Петр, который всю жизнь тужил о том, что не получил в молодости прочного образования, хлопотал о средствах дать его сыну; эти средства легко можно было найти за границею, и Петр хотел отправить сына в Дрезден, но Северная война, как видно, помешала исполнить это намерение. Между тем к царевичу приставили иностранного наставника Нейгебауера, который и должен был ехать с ним за границу. Мы видели, как честолюбивый и вспыльчивый немец враждебно столкнулся с окружавшими царевича кавалерами – Вяземским, Алексеем Ив. Нарышкиным – и был вследствие этого удален в 1702 году. Преемником ему был также уже известный нам барон Генрих Гюйссен (Гизен). По плану воспитания, составленному новым наставником, царевич прежде всего должен был приобресть необходимое средство образования, изучить французский язык, как самый легкий и наиболее употребительный, и, когда станет понимать французские книги, начать преподавание наук, истории и географии, как истинных оснований политики, потом математики и т. д. Но одним учением Петр не ограничивался и в 1703 году вызвал сына в поход, в котором тот участвовал в звании солдата бомбардирской роты. По возвращении из похода, в Москве, царь сказал Гюйссену: «Самое лучшее, что я мог сделать для себя и для своего государства, – это воспитать своего наследника. Сам я не могу наблюдать за ним; поручаю его вам». В следующем 1704 году царевич был в Нарве по взятии этого города. Здесь Петр высказал сыну свои отношения к нему, дал страшную программу, от которой не отступил: «Мы благодарим Бога за победу. Победы от него; но мы с своей стороны должны употреблять все силы для их получения. Я взял тебя в поход показать тебе, что я не боюсь ни труда, ни опасностей. Я сегодня или завтра могу умереть; но знай, что мало радости получишь, если не будешь следовать моему примеру. Ты должен любить все, что служит к благу и чести отечества, должен любить верных советников и слуг, будут ли они чужие или свои, и не щадить трудов для общего блага. Если советы мои разнесет ветер и ты не захочешь делать того, что я желаю, то я не признаю тебя своим сыном: я буду молить бога, чтоб он наказал тебя в этой и в будущей жизни». Царевич, целуя руки отца, клялся, что будет подражать ему. Неизвестно, по какому побуждению сказал Петр эти грозные слова, дали ли ему знать, или сам он заметил в четырнадцатилетнем сыне отвращение от физического труда, от подвигов. По крайней мере Гюйссен делал в это время самые лестные отзывы о занятиях царевича: Алексей прочел шесть раз библию, пять раз по-славянски и один раз по-немецки, прочел всех греческих отцов церкви и все духовные и светские книги, которые когда-либо были переведены на славянский язык; по-немецки и по-французски говорил и писал хорошо. Гюйссен давал знать, что царевич разумен далеко выше возраста своего, тих, кроток, благочестив. |
|
|
