| Дух и символ Этюд к 140-летию со дня рождения Николая Бердяева 7 марта, 2014 Этюд к 140-летию со дня рождения Николая Бердяева Николай Александрович Бердяев для нас по-прежнему великий незнакомец. Для одних он теоретик «русской идеи», подведший итоги споров славянофилов и западников, разобравшийся в тезисах историков и проектах философов истории. Для других он, наоборот, пророк, апологет, моралист, создавший новый стиль разговора о христианской жизни и о предназначении христианства, мыслитель, напрямую вмешивающийся в развитие христианской социальной мысли. Так кто он – кабинетный ученый, добросовестно и остроумно подводящий итоги былым открытиям и заблуждениям, прозрениям и рутинным соображениям, – или мирянин, деятельно признающий вселенское измерение христианства?Попробуем ответить на этот вопрос, рассмотрев одно словоупотребление в его книге «Дух и реальность» (1937). В этой книге, в которой философ старается не злоупотреблять физическими терминами, поднявшись на трибуну убедительного для русского уха языка, неожиданно встречается понятие «консистенция»: «История самого термина «дух» (pneuma и nous) может пролить свет на существо духа. История эта сложная. Лишь постепенно и медленно происходила спиритуализация в понимании духа. В Священном писании дух есть термин основной. Но первоначально дух (по-гречески pneuma, по-древнееврейски rouakh) имел физический смысл, значил ветер, дуновение. Pneuma эфирна. Rouakh значит тоже легкое, не имеющее консистенции, неуловимое. Оно значит также дуновение Бога, дар жизни, полученный от Бога. Жизнь зависит от Бога, человек сам не обладает жизнью». Что означает в данном употреблении слово «консистенция»? Означает ли оно устойчивость, способность остановиться на одном месте – и тогда это описываются свойства движения? Или значение здесь близко физическому значению «консистенция» жидкости как степень подвижности, и тогда описываются свойства материи? Консистенцию жидкости можно измерять, если есть предназначенный к тому сосуд. Тогда сотрясая этот сосуд, можно по возникающим вихрям определить, насколько данная материя жидкая. Но дух, по Бердяеву, консистенции не имел даже тогда, когда его считали еще грубо-материальным, и более того, началом любой жизни. Под «неуловимостью» имеется в виду свойство жизни всякий раз заявлять о себе, обманывая готовые расчеты. |
| Скачать epub pdf Призрак в машине? «Славьте Бога своими телами», учит апостол Павел ( 1Кор. 6:20 ). Но как это осуществить практически? Как нам сделать наше физическое естество деятельным соучастником молитвенного труда? Сегодня нам, как христианам, стоит особенно задуматься над этим вопросом. Ибо мы живём в эпоху, когда и философия, и физика, и физиология всё больше ставят под сомнение полезность дихотомии духа и материи, души и тела. В этом отношении показательны слова К.Г. Юнга: «Дух есть живое тело, увиденное изнутри, и тело есть внешнее явление живого духа, оба в действительности едины» 1 . И если христианские духовные писатели будут по-прежнему исходить, как они неоднократно делали в прошлом, из резкого противопоставления души и тела, то для их современников, представляющих секулярный мир, их слова будут неуклонно терять свою значимость. На самом деле платонистическое разграничение души и тела чуждо христианской традиции. Священное Писание понимает человека как целостное существо, и, несмотря на сильное влияние платонизма, эта нераздельность постоянно присутствует у греческих христианских авторов. «Разве душа сама по себе – человек?», спрашивает Юстин Мученик (ум. ок. 165). «Нет, это просто душа человека. И назовём ли мы тело человеком? Нет, мы называем его телом человека. Посему человек не есть ни то, ни другое в отдельности, но он – единое целое, состоящее из того и другого в совокупности» 2 . Нечто очень похожее мы находим у современного греческого богослова Христоса Яннараса , утверждающего, что тело следует рассматривать не как «часть» или «элемент» человека, но как «способ существования» целого человека, как направленное во внешний мир проявление энергий нашей человеческой природы во всей её полноте 3 . Я – не «призрак в машине», я – неделимое единство. Моё тело – это не то, что я имею, а то, что я есть. Мало, однако, принять этот холистический подход к личности только в теории. Необходимо также найти для него конкретное, практическое выражение в богословии таинств, в первую очередь в таинстве Евхаристии и в таинстве брака. В равной степени это относится к богословию молитвы. Увы, очень многие христианские учения оставляют этот вопрос без должного внимания. Вот как определяет молитву в своём знаменитом «Слове» Евагрий Понтийский (ум. 399): «Молитва есть беседа ума [nous] с Богом […] высшее мышление ума […] действие, подобающее достоинству ума […] Молясь, …приступай к Нематериальному нематериально» 4 . Но здесь возникает вопрос: а какое же место отводится в молитвенном подвиге телу? В действительности, Евагрий относится к физической стороне молитвы не столь пренебрежительно, как это может показаться из приведённых цитат: так, он подчёркивает важность такого телесного проявления молитвы, как слёзы 5 . В целом, однако, телу в его определении отводится весьма скромное место. |
| , ερου σαλημ , а в среднем отделении: Ic Хс 1776 . На свободных от надписей отделениях держится складная пряжка кажется из фарфора, обделанного в серебро с мелкими топазами. На одной половине пряжки по фарфору, покрытому стеклом, надпись: «L’amitie nous unie», а на другой – «Donne par l’amitie». Обе эти надписи обведены кругом металлическим цветным бордюром. О других священно-богослужебных предметах, достойных полного внимания, которые я видел в храме, скажу несколько ниже по другому поводу. Просмотрев наконец акты, относящиеся к истории нежинских греческих храмов и существовавшего при них братства 24 , я отправился, по предложению достопочтенного Анастасия Юрьевича Кунелакис, в ризницу (тоже библиотеку), которая помещается в колокольне. В ризнице, расписанной по штукатурке изображениями на слова Евангелия «В начале было Слово, и Слово было у Бога» ( Иоан. 1:1 ), весьма значительно попортившимся от сырости, имеется достаточное количество священнических облачений и даже ценных в материальном отношении, но не представляющих никакого научного интереса. Поэтому я обратил все свое внимание здесь на библиотеку, так как настоятельно необходимая для меня справка в одной из греческих богослужебных книг и привела меня главным образом в это хранилище бесспорно неоцененных сокровищ... В библиотеке, состоящей из шкафа и комода, прежде всего я заметил полное отсутствие всякого порядка. Время и люди, мало понимающие этого рода капиталы, сделали то, что рукопись, которая бы могла служить в полном смысле этого слова украшением библиотеки (я разумею греческое пергаментное Евангелие X века) лежала здесь в полном беспорядке со множеством оторванных листов в начале ее и в конце. Только впоследствии мне удалось отыскать несколько листиков или вернее тетрадок из этого Евангелия, уже полусгнившими, между книжным мусором, не имеющим действительно никакой цены. В шкафу и комоде, старые книги смешаны были с новейшими, а эти последние чередовались с рукописями. Одним словом все было свалено в кучу, в которой возиться никому не было охоты. Только этим забвением и полнейшим равнодушием к этим важнейшим и интереснейшим памятникам письменности и печати самих владельцев и можно объяснить тот факт, что А. Шафонский, лично обозревавший греческую нежинскую церковь и всегда аккуратно отмечающий в своей книге даже древнейшие памятники печати, о библиотеке этой и рукописях ее не обмолвился ни единым словом, а преосвященный Филарет Черниговский , если и говорит о всем этом, то так глухо, что из его слов можно с достоверностью заключать, что сам лично он не видел ни библиотеки, ни рукописей в ней находящихся 25 . |
| Des théologiens consommés, des curés pleins de zèle, des catéchistes expérimentés ont successivement élaboré l’oeuvre que nous vous présentons. Enfin dans ces derniers temps plusieurs de nos vénérables collègues de la province de Paris ont bien voulu examiner avec nous et corriger ce catéchisme» . Нельзя не сознаться, что дело было совершено мудрым образом. В катехизисе есть разные стороны: догматическая, литературная и педагогическая, необходимо удовлетворение всем сим сторонам, иначе или взойдут погрешности и неточности в учении, или трудность и невозможность в его учении. Ревнуя о чистоте воспитания христианского юношества, партия ультракатолическая впала в крайность, внушая изгнать греческих и латинских классиков из системы образования. «L’Univers», поддерживаемый некоторыми прелатами (во главе их стоит кардинал Реймский Gousset) и учеными в роде аббата Гома (Gauine), был главным представителем этой мысли не новой, ибо она была предметом долгих споров в Англии назад тому 300 лет. Этот журнал проклинал классиков, пророчил, в случае не изгнания их, всеобщий упадок веры и нравственности, не щадил никого в своих жарких упреках, и за то сам подвергся строгому обличению большинства епископов. «L’Univers» принужден молчать; а все-таки нельзя не видеть некоторой благодетельности отсюда о классиках: теперь уже заботятся о лучшем выборе и большей осторожности в составлении хрестоматии и, что еще важнее, дают место Святым Отцам и духовным писателям. Нет худа без добра! Правительство Французское хорошо расположено в пользу Церкви римско-католической; доказательством тому, — кроме уступленных прав в воспитании юношества, избрания шести прелатов в Сенаторы, призвания молитв Церкви во всех важных гражданских случаях, — могут служить слова и дела президента в его последнее путешествие по Франции. По примеру Православных Венценосцев Людовик Наполеон по приезде в какой-нибудь город, прежде всего, посещал Соборную Церковь, благодарил духовенство за молитвы, столь спасительные для него; удовлетворял нуждам церквей щедрыми подаяниями; словом, везде показывался человеком верующим, склонным содействовать процветанию церкви. |
| – А это, – спрашиваем мы его, – прямо по дороге что за здание? – Греческий монастырь. Мы сейчас остановимся у него поить лошадей. Действительно, вскоре наша возница подъехала к источнику воды. Мы вышли из коляски и направились к монастырю, связанному с памятью пророка Илии. За монастырской оградою виднелся большой масличный сад. По преданию, здесь отдыхал строгий пророк, когда он бежал от израильского царя Ахава. Один из встретивших нас греческих монахов прочитал в церкви краткую молитву и дал нам поцеловать крест, причем, показывая на блюдо, очень понятно сказал по-русски: – Давай! давай!.. За особую плату монахи записали наши имена для поминовения и одарили нас четками из масличных косточек и бумажными образками российского изделия. Следующая остановка была у каменного памятника Рахили с белым куполом. Эта «одинокая гробница вниманье путника зовет» своею печальною историей. Здесь умирает мать при рождении ребенка; здесь же, через девятнадцать веков, она плачет и рыдает, когда убивают ее детей ( Матф. 2: 18 ). Вскоре мы прибыли на распутие трех дорог: вправо шла дорога в Бет-Джалу, влево – в Вифлеем, а прямо – в Хеврон. Мы решили посетить место рождения Христова на обратном пути в Иерусалим, а потому поехали прямо к городу ветхозаветных патриархов. Да и приличествует сперва побывать у святых праотец, а потом уже на месте рождения Сына Авраамова ( Матф. 1: 1 ), как и православная церковь перед праздником Рождества Христова сперва вспоминает Авраама, Исаака, Иакова и других прародителей Спасителя мира. За Вифлеемом возвышалась вершина Джебель-Фуредис, царившая над соседними горами. Иосиф Флавий говорит, что на верху этой горы Ирод Великий построил себе дворец и город Herodia. Будто бы здесь он и погребен был. Замечательно, какое сочетание двух противоположностей на пространстве каких-нибудь шести-семи верст! С одной стороны, пышный дворец Ирода Великого на одной из гордых вершин Иудеи; с другой – смиренные ясли Христа Спасителя в подземной пещере Вифлеема! Предполагают, что гора Фуредис есть потухший кратер вулкана. В таком случае в своем «вознесшемся до неба» ( Матф. 2: 23 ) Иродиуме Ирод Великий мог бы сказать в прямом и переносном смысле известную классическую фразу: Nous dansons sur le volcan (мы танцуем на вулкане). |
| «… радуясь вкупе и трепеща, огневи причащаюся трава сый, и странно чудо, орошаем неопально, якоже убо купина древле неопально горящи». «Возрадуйтесь и вострепещите» — собственно, это и требуется от нас, когда мы предстоим перед Богом. Благоговение и трепет — «страшно впасть в руки Бога живого» — должны соединяться в нашей молитве с переживанием собственной «бездомности» и трогательным простосердечием, ибо живой Бог непостижимым образом становится нашим братом и другом. Мы — негодные рабы, припадающие к престолу Царя небес, и вместе с тем — дети, с радостью возвращающиеся в дом Отца. Слезы, которые появляются у нас, когда мы идем ко св. Причастию — это не только покаянный плач от осознания собственного недостоинства: «Я — прах», но и слезное умиление от того, что мы стоим лицом к лицу с милующим и прощающим Богом. «Вкусившие дары Духа, — пишет св. Макарий, — испытывают, с одной стороны, радость и утешение, а с другой — трепет, страх и скорбь»[ 5 ]. Всякий раз, когда мы должным образом предстоим перед Божественным Присутствием, нам ведомы все эти чувства. «С умом в сердце» Во-вторых, молиться и поклоняться означает стать перед Богом «с умом в сердце». Здесь, однако, понадобится оговорка. Когда св. Феофан и православная традиция в целом говорит об «уме и сердце», они имеют в виду нечто совершенно отличное от того, что привыкли понимать под этими словами мы. «Ум» или «интеллект» (по-гречески nous) для нее — это не только и не столько способный к логическим построениям «разум», но также и прежде всего — способность в созерцании прозревать и постигать истины веры. Но не стоит видеть здесь отрицание разума или попытку отказаться от него; способность к разумному суждению дана Богом, но все же это не главнейшая и не самая важная из наших способностей, и в молитве мы зачастую прорываемся туда, где разум бессилен. Та же осторожность требуется и в обращении со словом «сердце». Св. Феофан, равно как и вся православная духовная традиция, употребляют это слово в семитском или библейском смысле: «сердцем» они именуют не только влечения и чувства, но, в первую очередь, средоточие всей личности. «Сердце» — это наше сокровенное «я», «престол мудрости и разумения», источник всех наших нравственных решений и поступков, «внутренняя храмина», где действует Божья благодать и пребывает Пресвятая Троица. Коль скоро у человека есть «ум» и «сердце», значит, он «духовное существо», созданное по образу и подобию |
| На самом деле платонистическое разграничение души и тела чуждо христианской традиции. Священное Писание понимает человека как целостное существо, и, несмотря на сильное влияние платонизма, эта нераздельность постоянно присутствует у греческих христианских авторов. «Разве душа сама по себе – человек?», спрашивает Юстин Мученик (ум. ок. 165). «Нет, это просто душа человека. И назовём ли мы тело человеком? Нет, мы называем его телом человека. Посему человек не есть ни то, ни другое в отдельности, но он – единое целое, состоящее из того и другого в совокупности» . Нечто очень похожее мы находим у современного греческого богослова Христоса Яннараса, утверждающего, что тело следует рассматривать не как «часть» или «элемент» человека, но как «способ существования» целого человека, как направленное во внешний мир проявление энергий нашей человеческой природы во всей её полноте . Я – не «призрак в машине», я – неделимое единство. Моё тело – это не то, что я имею, а то, что я есть. Мало, однако, принять этот холистический подход к личности только в теории. Необходимо также найти для него конкретное, практическое выражение в богословии таинств, в первую очередь в таинстве Евхаристии и в таинстве брака. В равной степени это относится к богословию молитвы. Увы, очень многие христианские учения оставляют этот вопрос без должного внимания. Вот как определяет молитву в своём знаменитом «Слове» Евагрий Понтийский (ум. 399): «Молитва есть беседа ума [nous] с Богом […] высшее мышление ума […] действие, подобающее достоинству ума […] Молясь, …приступай к Нематериальному нематериально» . Но здесь возникает вопрос: а какое же место отводится в молитвенном подвиге телу? В действительности, Евагрий относится к физической стороне молитвы не столь пренебрежительно, как это может показаться из приведённых цитат: так, он подчёркивает важность такого телесного проявления молитвы, как слёзы . В целом, однако, телу в его определении отводится весьма скромное место. Одна из самых радикальных попыток в истории христианской духовной мысли признать за телом позитивную, деятельную роль при молитве была предпринята исихастами XIV в., которые ввели в практику чтения Иисусовой молитвы некоторые физические приёмы, имевшие очевидные параллели в йоге и суфизме. Этот психосоматический метод не раз подвергался суровому осуждению; примером может служить сцена из «Откровенных рассказов странника своему духовному отцу», где критиком выступает некий управитель из поляков, повстречавшийся автору: |
| Здесь вполне уместно будет сказать несколько предостерегающих слов. Во-первых, нам открыта только весьма малая часть самих себя. Это справедливо как с точки зрения физиологии и психологии, так и с точки зрения богословия. Как бы глубоко мы ни проникали в сущность человеческой природы, в ней все равно остается гораздо больше того, что мы не можем выразить словами, того, что должно оставаться невыраженным. Наш самоанализ, как бы глубок он ни был, никогда не будет исчерпывающим. «Что за тайна такая во мне?» – вопрошает святой Иоанн Лествичник в том же месте, которое мы уже цитировали Да, действительно, человеческая личность есть величайшая тайна. Более того, греческие отцы подводят основание под эту таинственную необъяснимую человеческую природу: человек создан по образу и подобию Божиему (Быт 1:26,27). Наша личностность – это тварный образ нетварного Бога, и из этого, по словам святого Григория Нисского (ум. 394), следует, что так как Бог по своей сущности недоступен нашему пониманию, то и живой Его образ – человек – также непознаваем В наших рассуждениях о человеке, так же как и в нашем рассуждении о Боге, всегда должна присутствовать апофатическая составляющая; отрицательное богословие должно идти рука об руку с отрицательной антропологией. Поэтому как богословы и в равной степени как ученые, давайте очень тщательно взвешивать все, что мы говорим о человеке, так как все наши высказывания есть не более, чем предположения. Мы знаем о себе значительно меньше, чем знает о нас Господь; как заметил псалмопевец, «Дивно для меня ведение Твое, — высоко, не могу постигнуть его!» (Пс 138:6). Во-вторых, со времен Нового Завета и ранней Церкви, слова, которые мы обычно используем для описания природы человека, изменили свое значение, внешне очень незначительно, но в действительности весьма существенно. Можем ли мы быть уверены, что под словом «душа» мы понимаем то же, что понимал под словом psyche апостол Павел в первом веке, или Григорий Богослов в четвертом? Нет, не можем. Многие ключевые термины, описывающие человеческую природу – не только «душа» ( psyche ), но также, например, «ум» ( nous ), «страсть» ( pathos ) и «сердце» ( kardia ) сегодня имеют несколько другое значение. |
| Спокойствие добавляет к тишине уравновешенность и концентрацию. Спокойствие подразумевает состояние телесного покоя, соединенного с созидательным напряжением, дающим возможность человеку общаться с Богом даже в центре толпы. Оно означает открытость божественному присутствию и молитве - молитве в смысле божественной работы, совершаемой Самим Богом. Как подчеркивает апостол Павел, молимся не мы, но Дух молится в нас (Рим. 8, 26). Школа сердечной молитвы Этот вид и качество спокойствия по-гречески называется hesychia. Данный термин тесно связан с практикой Иисусовой молитвы, сосредоточенной на имени Иисуса: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного». Многим известна книга «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу», написанная в XIX веке. В ней анонимный русский странник, имеющий физические увечья и лишь фрагментарное образование, предпринимает сердечное путешествие, которое постепенно приводит его к Небесному Иерусалиму. В своем паломничестве он встречается с различными людьми, некоторые из них побуждают его к совершению Иисусовой молитвы. В церковной аскетической традиции эта молитва постепенно становится «чистой молитвой» (kathera proseuchk) или «сердечной молитвой». Согласно описанию многих практиковавших эту традицию, повторение имени Иисуса начинается с его произнесения губами, постепенно спонтанным потоком переходит в ум и, наконец, опускается из ума в сердце - духовный центр нашего существа. Поэтому исихастская традиция призывает нас «предстоять перед Богом, имея ум в сердце», приносить Ему ходатайство, благодарение, хвалу и славу непрестанно - день и ночь. Необходимо точно определить используемые в этой связи термины. Слово «ум» относится не только к нашим рациональным способностям, дискурсивному обоснованию и анализу, то есть к деятельности нашего мозга, как ее обычно понимают. «Ум» или «интеллект» - это перевод греческого термина nous, прекрасно описанного епископом Каллистом Уэром как «сила постижения религиозной истины путем непосредственного постижения и созерцательного видения». Он же определяет «сердце» как «глубинное «я»; обиталище мудрости и понимания, место принятия наших нравственных решений, внутреннюю сокровищницу, в которой мы ощущаем Божественную благодать и пребывание Святой Троицы». «Сердце, - добавляет он, - указывает на человека как на «духовный субъект», созданный по образу и подобию Божьему». |
| Кем и когда написана книга Иова. – Вопрос об авторе книги Иова…занимал библейских исследователей с древнейших пор и по настоящее время… Один древний источник, мнение которого разделяется многими, приписывает авторство книги самому Моисею…На основании разных неясных намеков…, один таннай (комментатор) делает Иова современником патриарха Авраама, другой – Исаака, третий – Иакова и т. д. Эта группа таннаев согласна, по-видимому, между собою в том, что Иов не был израильтянином, и одна любопытная традиция прямо причисляет Иова и его друзей к «пророкам народов земли»…Другая группа таннаев, на основании столь же сомнительных намеков в тексте, относит Иова к эпохе Вавилонского пленения, а амораи раввин Иоханан и раввин Элиезер прямо заяляют, что Иов был израильтянином, притом одним извернувшихся из Вавилонии в Палестину и даже жил в Тивериаде… …Большинство новейших еврейских историков считают, что автором книги Иова был еврей, живший в Вавилонии во время пленения (Грец) или в Палестине в эпоху второго храма (Дубнов и Клаузнер)… …Новейшая христианская критическая школа (Велльгаузен, Дистель и др.), приписывая книгу Иова еврейскому автору, также отодвигают её возникновение в послевавилонскому периоду. Куэнен относит её к 400 году до христианской эры, а Эдуард Кениг – даже до 200 г. до христианской эры… (См. подробнее большую статью о книге Иова в: Еврейская энциклопедия. Т. 8. М., 1991. С. 764–778). 5 Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 3. Издание т-ва М. О. Вольф. СПб – М., б. г. С. 1302. 6 Немезий, епископ Эмесский. О природе человека. М., 1998. С. 140. «Понятие pronoia ( лат. providenmia) появилось в греческой философии. У стоиков оно получило значение космического феномена в духе политеизма и оказало влияние на иудаизм античных времен и зарождающееся христианство, которое затем осмыслило и развило его, опираясь на Священное Писание . В своем понимании pronoia стоики исходили из учения Гераклита о Логосе, воззрений Анаксагора и Платона, и учили о божественном мировом Разуме, целесообразно устрояющем порядок в космосе, заботящемся о всей природе, судьбах людей и оценивающем их действия… Это устроение космоса и судеб людей носит рациональный характер (nous) на пользу и благо людей. Религиозный смысл pronoia состоит в том, что частное гармонично приобщается к общему, а значит, и необходимому космическому порядку» (Die Religion in Geschichte und Gegenwart.3. Auflage. Band 6. Tuebingen, 1986. S. 1496) . |
|
|
