| ВИЗИТ НА УКРАИНУ — ПОСЛЕ НОРМАЛИЗАЦИИ СИТУАЦИИ — А украинские СМИ и соцсети взбудоражены вашими недавними словами о приезде Патриарха Кирилла на Украину. Когда это возможно? — Мудрый старик Конфуций предупреждал, что сложно искать в темной комнате темную кошку, особенно, если ее там нет. Но вот многим это удается. Я никаких заявлений о визите Патриарха на Украину не делал. В одной телепередаче мне был задан вопрос: «Сейчас, понятно, визит невозможен. Но верите ли вы, что когда-нибудь он будет возможен?». И я сказал, что не только верю, у меня нет никаких сомнений в том, что визит будет возможен, потому что сегодняшняя ситуация на Украине ненормальная, болезненно воспринимаемая в Русской Церкви. Мы верим, что конфликт будет прекращен и исчерпан, и тогда было бы странным говорить о невозможности визита. Я убежден, что эта ситуация не навсегда. Воцарится мир и приезд будет возможным. Я так считаю и еще раз готов эту точку зрения обозначить. СИМПАТИЧЕН ЛИ ПАТРИАРХУ ТРАМП — В минувшем году Патриарх побывал в самой восточной точке России — на острове Ратманова, в четырех километрах от границы с США, где молился о добрых отношениях Москвы и Вашингтона. И вскоре побеждает Дональд Трамп. Святейший доволен? — Сложная международная обстановка не может не волновать. В том молебне была и символическая составляющая, и молитвенное обращение. Заметное получилось событие, не просто так произошедшее. Церковь во все времена не только возносила молитвы, но и являла собой пример сохранения человеческих отношений, несмотря на политические сложности. Движение в США в сторону здорового консерватизма — очень интересное явление. Медийная повестка вроде бы говорила об одном будущем, а оказалось совсем иное. Как американист, могу сказать, что государственная американская машина — не такая легковушка, которую можно взять и легко развернуть на 180 градусов. Понятно, что оптимизм, которые испытывают некоторые наши политики и эксперты, очень осторожный. Справедливо осторожный, потому что вопрос идет о соблюдении национальных интересов США. Возможно формирование нового этапа международных отношений. На это некая надежда есть. Но ждать быстрого крутого разворота несколько наивно. |
| Судя по разговорам, которые вел Дмитрий в Путивле, еще во время похода, можно было прежде всего ждать от него социальных и церковных реформ. Однако, достигнув трона, царь не торопился с преобразованиями. Мы видели выше, что он остерегался трогать православную церковь. За исключением обычного для гражданской власти вмешательства в церковные дела, Дмитрий избегал произвола в этой сфере. Отношения между белым и черным духовенством остались прежними; проекты соединения с Римом отложены были на неопределенное время. Не возникало больше и вопроса о спорах с католиками, а мысль о конфессиональном съезде, намеченная в Кракове и сообщенная Рангони, так и не вышла из сферы идеальных предложений. Равным образом, очевидно, опасно было создавать шум и вокруг школы — в стране, где ученые слыли за колдунов, а наука считалась ересью. Борис Годунов обнаруживал в этом направлении некоторую инициативу. Он отправил несколько молодых людей в Любек и в Лондон обучаться иностранным языкам, а также пригласил в Россию ученых из-за границы. Дмитрий не пошел так далеко; он ограничился лишь повторением своих обещаний и подходил к их осуществлению очень осторожно. Чисто гражданская и административная области легче поддавались экспериментам, нежели церковь и школа. Одним из главных дел нового правительства было создание чего-то вроде государственного совета. Если угодно, это был возврат к древним традициям, лишь несколько исправленным и подновленным. Некогда бояре и высшее духовенство принимали участие в государственном управлении. Наиболее видные из них, объединяясь в Думе, образовали ближайший совет царя и, насколько было возможно, умеряли его власть. В этом был зародыш свободы, плохо мирившейся с началами деспотизма. Поэтому, по мере того как режим Московского царства все более и более склонялся в сторону византийской автократии, значение Думы падало. Произвол Ивана IV и несчастья последних лет окончательно нарушили правильность ее функций и извратили всю ее деятельность. Теперь, по миновании кризиса, предполагалось восстановление Думы. |
| По возвращении из поездок мы в классе обычно смотрели кассеты в записями и показывали друг другу напечатанные фотографии. Обычно у меня в памяти не оставалось ничего, кроме такого теплого чувства от посещенных мест. Если сравнивать, то это очень похоже на ощущение, когда после долгой прогулки по морозным улицам вдруг забегаешь куда-нибудь погреться. Как медленно оттаивают руки и ноги, и становится очень хорошо. При этом та особенная теплота ассоциировалась у меня с полумраком, светом свечей и церковными песнопениями, я не запоминала названия храмов и монастырей, я не помнила мощи каких святых в каких монастырях находятся, мне было просто очень приятно и хорошо заново переживать в памяти те ощущения. Постепенно я стала скучать по этой теплоте, мне хотелось ощущать ее чаще, т.к. она успокаивала и умиротворяла. Я стала читать книжки из серии «Православие для чайников», потом стала бродить по интернету в поисках информации обо всей этой церковной жизни, такой далекой для меня. Но это не давало каких-то ощутимых результатов. В конце концов, я поняла, что одним чтением тут проблему не решишь. Я стала чаще ходить в храм рядом с домом, постепенно у меня появился там знакомый алтарник, с которым мы подружились, и он стал как-то так осторожно и ненавязчиво прививать мне любовь к Церкви и понимание происходящего. Он очень много рассказывал про свою жизнь, про то, как он пришел к вере, про свои первые шаги и первые ошибки. Это очень вдохновляло, я понимала, что все через такое проходят, а не я одна такая бестолковая, не знаю что делать и как… Он переводил мне некоторые молитвы, объяснял смысл постов, причем делал это таким образом, что в результате я вроде как «сама» решала, что пост — это обязательно необходимо душе и телу. Он же познакомил меня с настоятелем, который тоже очень участливо отнесся ко мне (для меня это было удивительно, т.к. до того момента я считала священников напыщенными снобами, которые считают, что у них в жилах течет голубая кровь, а тех, кто в храм ходит недавно они язвительно называют «захожане»). С тех пор Церковь перестала быть для меня обезличенной, у меня появились ТАМ знакомые люди, которые хорошо и терпеливо относились ко всем моим неофитским глупостям. |
| — К нам в монастырь? — К вам. — А святое ваше имя? Я назвал. — Так, так, хорошо, очень хорошо… — он быстро и ласково сказал это таким тоном, как будто особенно хорошо, что у меня такое имя. — Да, значит, именинники на Бориса и Глеба? …— Только что вам пока на Карею надо, документики выправить, оно досадно, что не прямо к нам, а уж так надо, иначе греки не дозволяют. Вещи ваши я в монастырь довезу. И о. Петр (так его звали) быстрой и легкой своей походкой повел меня в маленькое греческое кафе на пристани и подрядил проводника с мулом. Через полчаса кривоногий грек в обуви, вроде мокасинов, подвел к каменной приступочке, нарочно для этого сделанной, вялого мула. Другой был у него в поводу. Мы тронулись по горной тропе — медленно и молчаливо. Taciti, soli e senza compagnia, N " andavam Tun dinanzi e I " altro dopo, Come frati minor vanno per via. (Dante) [ 3 ] А о. Петр, так же прямо стоя в лодке, так же бодро, весело греб к русскому монастырю св. Пантелеймона. «Все необычайно в этом новом мире» — сразу ощутил я, сидя верхом на скромном животном, осторожно перебиравшем ногами с маленькими копытцами. Тропа вилась бесконечно, и все больше в гору. Вокруг дикие кустарники, каменные дубки, цветущий желтый дрок — я срывал иногда, с седла, его милые цветы. Так же, как и спускавшись в плясавшую лодку, чувствовал себя в чужой власти: вот бредет мул по крутому обрыву и поскользнется своим подкованным копытцем, или нет, его воля. Сломаешь себе ногу, или будешь цел, тоже неведомо. Как неведомо и то, нанесет ли этот холодно-облачный ветер, «гурья» («борей» в русской переделке!) — нанесет ли он ливень прежде, чем доберемся до Кареи, или же позже. Но чувствуешь — ничего, все устроится, «образуется». Грек срезал мне длинный прут и, подавая, сказал: — Гоняй мула. Бей, бей. Я пребыл равнодушным. Что там «гонять»? Он сам знает дорогу. Мы поднялись мимо древнего греческого монастыря Ксиропотама [ 4 ], где все было тихо и молчаливы кипарисы, тополь у его входа, да ярки маски. Дорога стала шире, мы вступили в каштановые леса. Справа глубокая долина, в ее ущелье жемчужной нитью висит водопад — беззвучный. По дальнему взгорью темнеют кедры и сосны. За ними, в облаках и туманах, — сама гора Афон, сейчас почти невидимая, — закутана влажно-суровыми пеленами. Ветер свистит, гудит в каштанах. Мелкая влага сеется. Хорошо, что мы в лесу! На чистом месте сдуло бы. Кутаюсь в плед. Мул ступает своими копытцами по священным камням Земного Удела Богоматери. Сердце крепко и радостно. На верхах закипает буря. |
| Неудивительно, что все остальные Православные Церкви не проявили никакого желания поддержать все усиливающееся константинопольское безумие. Следующим актом трагикомедии, можно предположить, будут попытки К-поля постепенно отползти от затеянной ими неприглядной истории. И здесь самое время упомянуть еще одну часть если не организаторов, то уж вдохновителей «похода». Мутные истории про " доверенности от пятнадцати епископов " , к тому же пересказанные журналистами, можно было бы так и посчитать – по разряду мутных историй. Но вот терзает смутное сомнение – бывший посол США на Украине Джон Хербст, как недели три-четыре назад сообщалось, уже какие-то похожие цифры и озвучивал. «Директор Евразийского центра при Атлантическом совете США, экс-посол США в Украине Джон Хербст заявил, что сразу после «объединительного собора» 10-15 иерархов УПЦ перейдут в Единую Поместную Украинскую Православную Церковь», сообщалось в новостях. Конечно, может быть и совпадение, хотя бывалые люди утверждают, что совпадений, вообще говоря, не бывает. Впрочем, экс-посол там же сообщил еще, что считает Украинскую Православную Церковь «надежным инструментом русской политики». По его мнению, каноническая церковь утратила свою легитимность «из-за пропаганды Кремля». Конечно, все это можно рассматривать как проявление все того же заболевания, что и у к-польских архиереев, которые с легкостью объявляют реальность несуществующей, а свои фантазии – реальными. Но вот выражение «утратила свою легитимность» лучше без внимания не оставлять – на жаргоне американских (и следующих их директивам) дипломатов это что-то вроде «авада кедавры», смертельного заклятия из сказок про Гарри Поттера. После таких заявлений обычно вскорости следовали «гуманитарные бомбардировки». А экс-посол чего-то такое в НАТО консультирует, кстати, – он у них один из главных экспертов по всяческой «стабилизации». Можно, впрочем, высказать осторожную надежду, что, как на Западе постепенно перестают раскручивать кампанию обвинений против России в связи с «делом Скрипалей» – мол, неактуально уже – так же постепенно перестанут подгонять и устроителей «похода за автокефалией». По причине, в том числе, полной непригодности исполнителей. Но вот бед нашим братьям на Украине это еще может принести. Усилим молитвы о них, братья и сестры! |
| – Спустя несколько лет после Крещения Господь сподобил меня встретить отца Василия. Он служил в храме Архангела Михаила, что находится в селе Кривополянье Липецкой области. Церковь возведена в 1805 году. В советское время она то закрывалась, то открывалась – по горячим молитвам и настойчивым ходатайствам местных жителей. Кстати говоря, они, изнуренные тяжелым колхозным трудом, искалеченные военным лихолетьем, никогда не забывали о том, что их жизнью руководит воля Божия, и вообще не поддавались атеистической пропаганде. Впервые приехав в деревню летом 1982 года, я с детским удивлением увидела, что во всех домах были иконы, в том числе и старинные, передаваемые из поколения в поколение, ни одно дело не творилось без молитвы, отмечались все церковные праздники. Особенно поразила меня Пятидесятница, Троица – когда все дома с внешней стороны были украшены березовыми веточками, а на полу в избах лежала пахучая трава… В Липецкой области жили мои дедушка и бабушка. Они похоронили 32-летнего сына. И для того, чтобы иметь возможность читать Псалтырь, бабушка написала письмо в Московскую Патриархию с просьбой прислать ей эту книгу. Ей направили Псалтырь с письмом, где была подпись Патриарха Пимена. Долгие годы бабушка читала Псалтырь над усопшими односельчанами. Недавно она передала эту книгу, с потертостям, с неповторимым запахом деревни, следами от свечей, мне… Так вот бабушка привела меня в Архангельский храм, где хранится список чудотворной иконы Божией Матери Тихвинской, в день ее празднования – 9 июля, который с тех пор стал очень значим для меня. Там я познакомилась с батюшкой. Он и стал моим духовником. Понятно, что я его не искала и не выбирала – по целому ряду причин: я была слишком мала, да и время тогда было еще советское. К батюшке я ездила много лет. Наше общение с ним раз от разу становилось все более серьезным, наполненным. Батюшка предпочитал личный разговор – письмам он не доверял. Сказывалась осторожность, выработанная в советские годы. Он вырос в многодетной крестьянской семье, в детстве много болел, любил ходить с бабушкой в храм, молился дома, втайне от родных и сверстников. Прошел войну, не раз его жизни угрожала опасность. Вроде бы ничем не приметная биография. Но он решил, что станет священнослужителем. Преодолев немало сложностей, он встал на пастырское поприще и был беззаветно предан Церкви, пастве – сельским жителям, нужды и чаяния которых он очень хорошо понимал. Меня, как я сейчас понимаю, он воспитывал – именно в том значении, о котором я говорила выше. Находясь в преклонных летах, он закладывал в меня – очень строго и очень ревностно – начальные основы христианской жизни. Поэтому для меня так важно, чтобы пастырь был терпеливо настойчив по отношению к людям, которые обращаются к нему. Несколько лет назад батюшка почил. Я молюсь за упокой его души, а он помогает мне на извилистых путях моей жизни, которые иногда преодолеваются с большим трудом. |
| Вернувшись к Посланию к Ефесянам, мы находим в интересующем нас месте (Еф 5:8, 11) сходную последовательность мыслей: Вы были некогда тьма, а теперь — свет в Господе: поступайте, как чада света... не участвуйте в бесплодных делах тьмы... Сопоставив тексты святых апостолов Иоанна и Павла, можно усмотреть сходство в описании духовного движения человека: сон во тьме, подобный смерти, — восстание ото сна, свет Христов, который есть жизнь. А далее — ситуация свободного выбора: к источнику света еще нужно идти, а при ненависти к нему можно от этого и уклониться и опять погрузиться во тьму. И здесь нужно вновь обратиться к тем стихам Послания к Ефесянам, которые были упомянуты в начале: поступайте осторожно... как мудрые, дорожа временем, ибо дни лукавы. Так возникает связь между описанием пути христианина (с недвусмысленным указанием, что тот, кто по этому пути не идет, пребывает во тьме) с характеристикой времени: дни лукавы. Что же это значит? Может быть, это сказано из-за необратимости времени и из-за непредсказуемости событий во времени? Такую возможность следует рассмотреть. Физик скажет, что необратимость (линейность) времени — это константа. Спору нет, но это константа падшего мира. Нам трудно представить себе отсутствие времени, но тем не менее в вечности времени нет вовсе, и об этом свидетельствует святой апостол и евангелист Иоанн Богослов (Откр 10:6: времени уже не будет). Наверное, в связи с этим можно вспомнить доктора Фауста: Мефистофель соблазнил его обещанием создать для него такую распрекрасную жизнь, что Фауст поневоле захочет остановить мгновение, ибо оно достигнет совершенства. Но за долгую-долгую жизнь (бóльшая часть которой описана во второй части пьесы, с оперой уже не связанной), преисполненную множеством вроде бы прекрасных вещей, такого мгновения не нашлось, и только напоследок лукавому удалось обмануть слепого старика, внушив ему, что вокруг все замечательно. Однако Высший Судия решил, что бес все равно проиграл. Заметим себе, что гордый ученый счел, что задача остановить время — хотя бы с помощью темных сил — заманчива и его достойна. Каков замысел — изменить богоданный порядок вещей здесь и сейчас, не дожидаясь сроков осуществления Божественного замысла о мире! Ведь это тоже своего рода отмена времени, но извращенная. Масштабный соблазн: достичь такого величия, чтобы сказать: времени больше нет . Ведь это и было заветной целью Фауста, а вовсе не Гретхен и не Елена Спартанская, не царское могущество и не неслыханные богатства. |
| Конвейер чудес Казалось бы — а в чем проблема? Чудеса в реальной жизни случаются? Случаются. Наверное, каждый православный христианин хотя бы раз испытал то, что воспринимается как чудо. В моей жизни тоже было несколько таких случаев, некоторые из них я так или иначе потом описывал в собственных рассказах. Значит, можно? Раз это есть в жизни — почему бы этому не быть в художественной прозе? Вывод совершенно справедливый, но… но такая простая логика не всегда применима. Можно-то оно можно, да только — осторожно. Почему осторожно? Потому что есть правда одного отдельно взятого рассказа, но есть и правда всего жанра. Если православная проза как таковая стремится показать реальную жизнь с христианских позиций — то она должна быть правдивой не только в частностях, но и в тенденциях. Вот открывает читатель один сборник православной прозы, второй, третий… и всюду чудеса, всюду работают силы небесные — причем работают «весомо, грубо, зримо». Но ведь в реальности — не так! На самом деле такие чудеса случаются редко. Оттого и запоминаются на всю жизнь. Если же судить о жизни по православной литературе, чудеса происходят сплошь и рядом, они поставлены на поток. Доверчивый читатель (а такими подчас бывают неофиты) начинает и от своей жизни ждать того же, а после испытывает горькое разочарование. Слепые не прозревают, хромые не ходят, и вообще никакого «счастья всем, даром, и чтобы никто не ушел обиженным!». Недоверчивый читатель (к примеру, из категории «ищущих» и «сомневающихся») видит в такой прозе несоответствие реальной жизни — и автоматически переносит свое недоверие и на православное вероучение как таковое. Я понимаю, насколько для писателя это деликатный вопрос. Тебе хочется написать про чудо — а ты дави свой творческий зуд, думай о проблемах жанра, о миссионерском значении православной литературы в целом… Обидно и неприятно. Где ж тогда свобода творчества? Особенно если с догматической точки зрения к тебе никаких претензий… Но мне кажется, что православный христианин, занимающийся писательством, должен все-таки задумываться об этих проблемах. Да, на пространстве одного отдельно взятого рассказа ты вроде бы и не погрешаешь против правды жизни. Да, то, о чем ты пишешь, иногда случается. Но когда все пишут так же, создается впечатление, будто такое случается всегда. |
| Отношение к браку, семье зависит от времени и социальных установок. Есть какие-то вещи, которые сознанием человек воспринимает как «возможность» или «невозможность». Например, сейчас возможно думать о том, что если первый брак неудачен, то не возбраняются новые попытки создания семьи. Или допускается иметь отношения с кем-то на стороне. Современное сознание воспринимает это как норму. В прежние века это воспринималось как отклонение от нормы, и хотя романтизация подобных отклонений в литературе сделала свое черное дело, взаимоотношения не были настолько свободными и люди не были так готовы к романам вне брака, как сейчас. Кроме того, вступающие в брак в большинстве своем были целомудренны и не имели опыта любовных приключений, что очень много значит. Не хочу преувеличивать, говоря, что до революции все было так хорошо — сплошное благочестие, а сейчас времена такие плохие: если бы это было так, тогда бы мы до сих пор жили «до революции». Понятно, что не все было хорошо, а многое было совсем плохо, но, однако же, сознание людей отличалось от сегодняшнего. Люди были более ответственны за свои поступки и более, я бы сказал, трезвенны: они с самого начала понимали, что такое супружество, и имели вполне реалистичный, немечтательный взгляд на своего избранника. Например, познакомили родители молодых людей друг с другом: «Приглянулся он тебе? — Да вроде симпатичный…». «А тебе? — Да вроде ничего…». И начинается более близкое узнавание: они пьют чай в присутствии родителей, ходят на прогулки вместе, общаются друг с другом, осторожно друг друга узнают. Ко дню венчания и он, и она уже имеют представление: с кем придется строить дальнейшую совместную жизнь. И не было ни романтики, ни страсти, ни мечтательства, которые так часто встречаются у нашей православной (да и не только) молодежи. Было четкое понимание ответственности и долга: я как муж должен буду делать для своей избранницы то и то, должен буду уважать ее и заботиться о ней. И жена знала: я должна быть с мужем ласковой и внимательной, должна заботиться о детях — быть «доброй супругой и добродетельной матерью». Взаимоотношения основывались, прежде всего, на уважении, симпатии и трезвом понимании, что это — на всю жизнь. А если так, значит, обоим надо стараться делать все, чтобы благополучно созидать семью. Сейчас у подавляющего большинства молодых людей вместо подобного мировосприятия — туман в голове, ни на чем не основанная мечтательность и инфантильность. Расторгнуть нельзя. Только разрушить |
| Я знала только общеизвестные стереотипы. Что педагоги в балете злы и безжалостны, что конфеты и булки там не разрешают никакие никогда, что маму девочки-балеринки будут осматривать со всех сторон на предмет наследственности, что в классическом танце некогда спать, дышать и жить, а только надо сидеть на шпагате и питаться огурцами строго до пяти вечера, потому что в семь спектакль. Отдать в этот мир свою единственную дочь собственными руками было невозможно. Поэтому за советом я отправилась к своей знакомой — преподавателю старинных танцев. Полонезы, мазурки, красота и счастье. Может быть, она знает, как отговорить ребенка от страшного слова «балет», думала я. — Ты знаешь какую-нибудь бывшую балерину? — спросила я осторожно. — Бывших балерин не бывает, — строго ответила моя знакомая и расправила плечи. — Я балерина. Семнадцать лет я провела у станка и в партере. Семнадцать! Старинные танцы — это да, но моя собственная внутренняя школа — балет. Эта новая информация так огорошила меня, что я на всякий случай включила диктофон и испуганно замолчала. — Да, ходят какие-то странные слухи насчет балета. Что-нибудь вроде того, что педагог не разрешает тебе учиться в школе, потому что это отнимает время танцев? Ничего подобного. Конечно, в какой-то момент ты слышишь требование отнестись к занятиям со всей серьезностью. Но вообще-то к любому обучению, где ты намерен достичь успехов и определенных результатов, полагается отнестись со всей серьезностью и поступиться некоторыми развлечениями. Что английский язык, что химия, что балет, — либо ты упорно тренируешься, либо ничего в итоге не будет. Разве не так? — Так, — согласилась я, вспоминая учебу в музыкальной школе и — неожиданно — кафедру физической культуры на филфаке университета. Даже там с нас требовали серьезного подхода. — Насчет еды тоже глупости. Само собой, преподаватели советуют тебе есть не хлеб и сахар, а творог и овощи. Но я думаю, любой диетолог или гастроэнтеролог то же самое скажет! По поводу веса или фигуры я за семнадцать лет, пожалуй, один раз слышала замечание. Что-то вроде: «Да, милая моя, стройнее ты стала, но еще есть над чем работать». Но это было уже после 10 лет в балете, не меньше. Я была в том возрасте, когда постоянный вес уже сам собой не держится, и чтобы быть худенькой, приходится следить за питанием довольно строго. |
|
|
