| Но… пойдем далее беседовать о грехах: это — важнее, чем рассуждать о порядке прошений. Иные задают себе вопрос: почему Бог не создал бы человека — неспособным грешить. На это обыкновенно отвечают: человек, как высшее богоподобное существо, должен быть непременно свободным — т.е. способным делать и добро и зло. Так и ангелы: одни пали, а другие остались верны Богу. А что верно и первое, мы слышим из слов Самого Иисуса Христа. “Я видел сатану, спадшего с неба, как молния” (Лк. 10, 18). Но об этом мы ещё будем говорить подробнее в шестом прошении. Если же человек был бы создан не свободным, как животные, то он всё равно творил бы зло (как волки, змеи и др.), но и не сознавал бы ещё этого: был бы двойной грех; а теперь, при свободе, мы хоть и грешим, но сознаём свои грехи, а иногда боремся против них, даже и побеждаем их с Божией помощью — к этому мы способны и свободны. И в нас вложено хоть желание не грешить (Рим. 7, 15—20), и это остаток свободы. А без свободы — нет и добродетели. И Богу угодны лишь те, которые добровольно творят добро, а не бессознательно, как животные. Да и то ещё нужно сказать: то добро угодно Богу, которое сделано во имя Господа Иисуса Христа — так говорит преподобный Серафим Саровский; или во славу Божию — так часто говорил Сам Христос, что Он всё творит во славу Отца: “Отче! пришел час, прославь Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тебя… Я прославил Тебя на земле, совершил дело, которое Ты поручил Мне исполнить” (Ин. 17, 1, 4 и далее). И Сам Христос говорил: “Будете просить во имя Мое” (Ин. 15, 16; 16, 23, 26). Это известно и нам по опыту нашему. На этом и кончим этот вопрос: почему Господь сотворил нас свободными людьми, а не неразумными тварями… Да и в тех есть задатки свободы, и они повинуются нам и друг другу… А что будет после восстановления? (См. Рим. 8, 19—23.) А иной раз даже думаешь: и животные бывают иногда лучше людей — добрее, ласковее, послушнее, терпеливее, смиреннее… Это всё мы знаем. А всё же человек создан свободным… И даже безгрешным. |
| Кесария Кесария ( Дeяh. IX, 30 и др.) – город в Палестине, на восточном берегу Средиземного моря, между Дорой и Яффой, построенный Иродом Великим и названный Кесарией в честь римского императора Кесаря Августа. Прежде сего означенное место было занято городом под названием Башня Страттона (Turris Stratonis), но Ирод расширил оный, соорудил в нем большие каменные дворцы, великолепную гавань, построил величественный и громадный амфитеатр и назвал новый город Кесарией (Иосиф Флавий. Древн. XV, 9, 6). Это древнее название надолго удержалось в церковной истории, и его развалины доселе еще известны под названием Кесарийских. В Кесарию прибыл Филипп, один из семи диаконов, после своего свидания с евнухом ( Дeяh. VIII, 40 ) и, вероятно, жил здесь в продолжение нескольких лет ( Дeяh.XVIII, 22 ). Здесь впервые отверзлась дверь веры для язычников посредством евангельской проповеди ап. Петра, обращенной к Корнилию Сотнику ( Дeяh. X:1, 24, XI:17 ); здесь умер Ирод Агриппа, в страшных муках, съеденный заживо червями ( Дeяh.XII, 19–23 ). В истории св. ап. Павла Кесария имеет особенно выдающееся значение: отсюда он отплыл в Тарс, вынужденный оставить Иерусалим ( Дeяh.IX, 30 ); здесь после того он пребывал несколько дней в доме диакона Филиппа ( Дeяh.XXI, 8 ) и из Иерусалима снова был отправлен в Кесарию, но уже под воинской стражей ( Дeяh.XXIII, 23–33 ); здесь он стоял на суде перед правителем Феликсом, заключившим его в темницу, в которой он и пробыл два года, и затем снова после того был привлечен к суду перед лицо Феста и Агриппы, которые после суда отослали его в Рим (главы XXV, XXVI, XXVII). По разрушении Иерусалима Кесария сделалась митрополией Палестины. В 198 г. по Р. X., при епископе Феофиле, в Кесарии состоялся поместный собор. В IV в. по Р. X. в Кесарии долгое время жительствовал известный церковный историк Евсевий, написавший здесь большую часть своих ученых творений. Во времена крестоносцев Кесария считалась одной из сильнейших береговых крепостей и потому часто подвергалась осадам. В XIII или XIV столетии Кесария пришла в крайний упадок и долгое время представляла и представляет доселе разнообразные груды развалин, покрытых дикими растениями. Дикие кабаны, шакалы, волки, скорпионы, змеи давно сделали развалины Кесарии своим жилищем и местом убежища. Наполеон I стоял здесь лагерем в начале осады г. Акры – и, по его свидетельству, он лично осматривал большие глыбы и обломки мрамора, равно как гранитных колонн различных зданий, окружавших древнюю Кесарию и разбросанных теперь всюду вокруг нее в беспорядке. Читать далее Источник: Библейская энциклопедия/Никифор (Бажанов) – Москва : Локид-Пресс; РИПОЛ классик, 2005. – 795 с. ISBN: 5-320-00440-0 Вам может быть интересно: Поделиться ссылкой на выделенное |
| В И 1 число застав небольшое: горы, леса, лютая змея (ниже: «змеи лютые»). В С 1 горы названы: «Хвингорские», «Вохвингорские». Это, конечно, не иное что, как «Афонские» 899 . В И 2 , когда сёстры Георгия купаются в Иордане, он строгает стружки дубовые, которые обращаются в стрелы, и этими стрелами он побивает пасомое его сёстрами змеиное стадо. Заставам – горам, лесам – Георгий говорит, что будет строить церкви. Возможно видеть здесь влияние исторических фактов – построения храмов, обителей, в роде обители св. Сергия 900 и др. Но указать точно, какой именно исторический факт здесь «подразумевается», нет возможности, нет даже оснований видеть в Георгии «отражение Юрия Долгорукого, цивилизатора Севера», как думает Щапов 901 . Заставы – такое общее, широкое эпическое место, такая широкая рамка для всяких вставок, и одна застава весьма легко могла превратиться в целый ряд их. Какие же заставы стояли в «начальном» стихе? Основываясь на количестве вариантов, Кирпичников полагает, что к числу застав начального стиха относились: горы, леса, волки, стада змей 902 . Образ птицы и рыбы, по Кирпичникову, взят из стиха о Голубиной Книге. См. выше. Но, как уже замечено, одно количественное отношение вариантов не может быть показателем того, что должно было стоять в начальном стихе. Кроме того, что эти заставы – общее эпическое место, они могли явиться, как в силу этого факта, так и в силу чисто местных географических условий: хотя правда, на Руси гор нет, но вместо них для певца могли быть таковыми холмы, курганы и т. п. Поэтому излишне «горы толкучие» относит насчёт влияния «местных палестинских легенд», о которых см. у Веселовского, Южнорусские былины, III–XI, стр. 134, прим. 2-е. Дремучие же леса – тоже отличительная особенность древней Руси. Обращение Георгия к горам и лесам я и объясняю одновременным влиянием указанных двух факторов, а волки, звери – появились, по-моему, так как лесные звери, они легко могли появиться в стихе вслед за упоминанием о горах и лесах. В таком случае тип Георгия в пословицах, поговорках, легендах – тип покровителя зверей, особенно волков – мог бы объясняться из нашего стиха. В данном случае вопрос осложняется ещё и потому, что очень трудно определённо сказать, только ли из стиха появился заговор с призыванием Юрья, как защитника скота, или же Юрью только приплетены были какие-либо древние поверья и представления языческие. Ведь, связь Георгия с природой, животными широко распространена в поверьях и легендах Европы и Азии 903 . |
| 10) Описание наружности Георгия в стихе не должно быть объясняемо, как до сих пор, влиянием «иконописного представления». 11) Появление сестёр Георгия В стихе объясняется влиянием представления о св. Софии с тремя дочерьми. Роль сестёр – пасти стада звериные или змеиные – навязана им вследствие роли Георгия – змееборца, потом покровителя волков, каковая роль самому Георгию навязана под влиянием духовного стиха. 12) Дикий вид сестёр Георгия, находившихся в плену у неверного царя, не должен объясняться, как символ их язычества, неверия, а является простым, реальным описанием их одичания, как следствие их жизни среди лесов и полей. 13) «Заставы» – могут толковаться и как общее эпическое место, и как удобная эпическая рамка для картины современной певцам стихов Руси: горы, леса, волки, змеи. Обращение Георгия к волкам в стихе не зависит от заговора, а, наоборот, заговор явился из стиха. 14) Время сложения 1-й редакции стиха – XI–XIII в., 2-й – XIII–XV в., 3-й – XV–XVII в. 15) Стих о Георгии и драконе во всех своих подробностях объясняется книжными легендами о Георгии и драконе, вероятно, в 1-й её редакции. К числу таких подробностей, напр., относятся некоторые географические имена, мотивы «жребия» и «семейной вражды», характеристика царя. 16) Стих этот в своей истории испытал влияние и других памятников письменности и народной словесности, напр., романа о Бове, Голубиной Книги и др. 17) Имя царевны на Погодинской иконе (Елисава) есть не Елисавета, а испорченное Александра. Это же имя (Александра) является в разнообразных переделках в стихе. Предположение о существовании «песенных преданий» с именем Георгия и Елисаветы является излишним. Имя на иконе взято из стиха. 18) Сон Георгия перед битвой взят в русскую народную словесность из югославянской, куда он занесён из византийской 961 . 19) Белорусские стихи о Георгии и драконе, хотя и представляют попытки самостоятельного творчества, но весьма слабы в художественном отношении. Интересным эпизодом в одном из вариантов является сожжение дракона. |
| Блаженство это, проникая собой все человечество, изливалось даже на животных и весь остальной мир: змеи не имели смертоносного яда, злаки не вырабатывали ядовитых соков, волки не обижали овец, овцы не боялись львов. Все они доверчиво относились к человеку, который не был их тираном и не употреблял в пищу мяса животных, а довольствовался одной растительной пищей, которая в изобилии доставлялась землей почти без всяких усилий человека 642 . Подобные же изображения золотого века, заимствованные из древних народных преданий, находим мы у Эмпедокла, Гезиода, Лактанция и др. Особенно характерно изображение этой эпохи у философа Платона, поскольку он на первый план выдвигает этически-религиозную сторону дела, он говорит, например, что тогда Бог являлся первым людям и непосредственно управлял ими, подобно тому, как теперь люди, представляющие из себя некоторую божественную сущность, управляют другими, низшими родами. Не имея одежды и постоянного жилища, первые люди проводили свою жизнь под открытым небом 643 . Но не менее ярки в классической литературе и картины противоположного свойства, рисующие нам бедствия разрушения и утверждающие факт всеобщности и силы греха в человечестве. Для примера достаточно привести следующие выдержки: «все люди», – говорит Диодор у Фукидида, – «грешат и публично, и тайно. Злая похоть ослепляет ум, который предается надежде приобретения и таким образом совершается грех» 644 . «Кто не захотел бы признать», – говорит далее Фукидид, – «что род человеческий постоянно склонен ко греху, тот был бы великим глупцом». «Испорченность достигла теперь высшей степени», – говорит Павзаний, – «она охватила всю землю и все города» 645 . Все эти традиции, по-видимому, представляют из себя ни что-либо иное, как далекий отголосок подлинной истории. В виду этого, мы смело можем сказать словами одного из известных апологетов, что «грех есть всеобщий удел человечества, мрачная власть греха, подобно ночной тени, видимо проходит чрез всю историю мира, нет ни одной пяди земли, которой бы грех не запечатлел своей печатью, ни одной страны, которая не была бы подчинена его владычеству. |
| Но... пойдем далее беседовать о грехах: это – важнее, чем рассуждать о порядке прошений. Иные задают себе вопрос: почему Бог не создал бы человека – неспособным грешить. На это обыкновенно отвечают: человек, как высшее богоподобное существо, должен быть непременно свободным – т.е. способным делать и добро и зло. Так и ангелы: одни пали, а другие остались верны Богу. А что верно и первое, мы слышим из слов Самого Иисуса Христа. “Я видел сатану, спадшего с неба, как молния” (Лк. 10, 18). Но об этом мы ещё будем говорить подробнее в шестом прошении. Если же человек был бы создан не свободным, как животные, то он всё равно творил бы зло (как волки, змеи и др.), но и не сознавал бы ещё этого: был бы двойной грех; а теперь, при свободе, мы хоть и грешим, но сознаём свои грехи, а иногда боремся против них, даже и побеждаем их с Божией помощью – к этому мы способны и свободны. И в нас вложено хоть желание не грешить (Рим. 7, 15—20), и это остаток свободы. А без свободы – нет и добродетели. И Богу угодны лишь те, которые добровольно творят добро, а не бессознательно, как животные. Да и то ещё нужно сказать: то добро угодно Богу, которое сделано во имя Господа Иисуса Христа – так говорит преподобный Серафим Саровский; или во славу Божию – так часто говорил Сам Христос, что Он всё творит во славу Отца: “Отче! пришел час, прославь Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тебя... Я прославил Тебя на земле, совершил дело, которое Ты поручил Мне исполнить” (Ин. 17, 1, 4 и далее). И Сам Христос говорил: “Будете просить во имя Мое” (Ин. 15, 16; 16, 23, 26). Это известно и нам по опыту нашему. На этом и кончим этот вопрос: почему Господь сотворил нас свободными людьми, а не неразумными тварями... Да и в тех есть задатки свободы, и они повинуются нам и друг другу... А что будет после восстановления? (См. Рим. 8, 19—23.) А иной раз даже думаешь: и животные бывают иногда лучше людей – добрее, ласковее, послушнее, терпеливее, смиреннее... Это всё мы знаем. А всё же человек создан свободным... И даже безгрешным. |
| Но… пойдем далее беседовать о грехах: это – важнее, чем рассуждать о порядке прошений. Читайте также — Молитва из сухого сердца Богу еще дороже Иные задают себе вопрос: почему Бог не создал бы человека – неспособным грешить. На это обыкновенно отвечают: человек, как высшее богоподобное существо, должен быть непременно свободным – т.е. способным делать и добро и зло. Так и ангелы: одни пали, а другие остались верны Богу. А что верно и первое, мы слышим из слов Самого Иисуса Христа. “Я видел сатану, спадшего с неба, как молния” (Лк. 10, 18). Но об этом мы ещё будем говорить подробнее в шестом прошении. Если же человек был бы создан не свободным, как животные, то он всё равно творил бы зло (как волки, змеи и др.), но и не сознавал бы ещё этого: был бы двойной грех; а теперь, при свободе, мы хоть и грешим, но сознаём свои грехи, а иногда боремся против них, даже и побеждаем их с Божией помощью – к этому мы способны и свободны. И в нас вложено хоть желание не грешить (Рим. 7, 15—20), и это остаток свободы. А без свободы – нет и добродетели. И Богу угодны лишь те, которые добровольно творят добро, а не бессознательно, как животные. Да и то ещё нужно сказать: то добро угодно Богу, которое сделано во имя Господа Иисуса Христа – так говорит преподобный Серафим Саровский; или во славу Божию – так часто говорил Сам Христос, что Он всё творит во славу Отца: “Отче! пришел час, прославь Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тебя… Я прославил Тебя на земле, совершил дело, которое Ты поручил Мне исполнить” (Ин. 17, 1, 4 и далее). И Сам Христос говорил: “Будете просить во имя Мое” (Ин. 15, 16; 16, 23, 26). Это известно и нам по опыту нашему. На этом и кончим этот вопрос: почему Господь сотворил нас свободными людьми, а не неразумными тварями… Да и в тех есть задатки свободы, и они повинуются нам и друг другу… А что будет после восстановления? (См. Рим. 8, 19—23.) А иной раз даже думаешь: и животные бывают иногда лучше людей – добрее, ласковее, послушнее, терпеливее, смиреннее… Это всё мы знаем. А всё же человек создан свободным… И даже безгрешным. |
| Восьмая змея самая страшная из всех — гордость. Вот эти восемь змей, которые нападают на душу, отравляя ее своим ядом. Рассмотрим теперь поподробнее этих змей и их зубы и языки. Первая змея — чревообъедение. Это прежде всего всякого рода излишества в пище и питье, объедение, пьянство, лакомство. У этой змеи много языков и зубов, часто очень тонких и малозаметных. Всякого рода заботы о плоти, самоуслаждение — вот языки этой ядовитой змеи. Но самый главный из них — себялюбие, когда человек думает и заботится слишком много о себе, о своем покое. Змея вторая — любодеяние. О зубах ее и говорить, по словам апостола, " срамно есть " , но по долгу архипастыря я назову и покажу вам эти страшные зубы: один из них — блуд, нарушение целомудрия; второй — прелюбодеяние. Этот зуб разрывает хитон супружества, когда муж нарушает верность жене или обратно — тогда, знайте, что это действие зуба второй змеи. Но у нее еще есть зубы — пороки противоестественные, о них мы и говорить не будем, потому что срамно есть. Отвратительны все эти змеиные зубы. К тем, которые отдаются в их власть, апостол обращается со словами: " Разве вы не знаете, что вы Христовы есть и тело ваше храм Божий есть? " Кто отдает себя во власть второй змеи, тот разрушает и оскверняет этот храм. У второй змеи есть и более тонкие зубы, о них сказал Христос: " Всякий, кто взглянет на женщину с вожделением, уже прелюбодействует вместе с ней " . Вот как строго относится к чистоте Христос, и труднее нет борьбы, как с этими злыми детенышами страшной змеи. В этой борьбе нужно просить небесной помощи у Пречистой Девы Марии, честнейшей херувим и славнейшей серафим, чистейшей светлостей солнечных. Третья змея — сребролюбие, любовь к деньгам, страсть к наживе. У человека, одержимого этой страстью уже не остается в душе места для Христа, ему некогда подумать о спасении, потому что он всегда в смятении, в тревоге, как бы не упустить какого-нибудь сокровища. У этой змеи есть один очень острый зуб, который теперь очень часто кусает: многопопечительность. Да что я буду делать в будущем году? Да как я проживу? Как придется жить под старость? Не думают люди, что Господь прежде прошения знает наши нужды. |
| Торгует старичок в тулупе, жмется. За мерзлым стеклышком — знакомый Ангел с золотым цветочком, мерзнет. Осыпан блеском. Я его держал недавно, трогал пальцем. Бумажный Ангел. Ну, карточка... осыпан блеском, снежком как будто. Бедный, мерзнет. Никто его не покупает: дорогой. Прижался к стеклышку и мерзнет. Идешь из церкви. Все — другое. Снег — святой. И звезды — святые, новые, рождественские звезды. Рождество! Посмотришь в небо. Где же она, та давняя звезда, которая волхвам явилась? Вон она: над Барминихиным двором, над садом! Каждый год — над этим садом, низко. Она голубоватая, Святая. Бывало, думал: “Если к ней идти — придешь туда. Вот, прийти бы...и поклониться вместе с пастухами Рождеству! Он — в яслях, в маленькой кормушке, как в конюшне... Только не дойдешь, мороз, замерзнешь!” Смотришь, смотришь — и думаешь: “Волсви же со звездою путеше–эствуют!..” Волсви?.. Значит — мудрецы, волхвы. А, маленький, я думал — волки. Тебе смешно? Да, добрые такие волки,— думал. Звезда ведет их, а они идут, притихли. Маленький Христос родился, и даже волки добрые теперь. Даже и волки рады. Правда, хорошо ведь? Хвосты у них опущены. Идут, поглядывают на звезду. А та ведет их. Вот и привела. Ты видишь, Ивушка? А ты зажмурься... Видишь — кормушка, с сеном, светлый–светлый мальчик, ручкой манит?.. Да, и волков... всех манит. Как я хотел увидеть!.. Овцы там, коровы, голуби взлетают по стропилам... и пастухи, склонились... и цари, волхвы... И вот, подходят волки. Их у нас в России мно–го!.. Смотрят, а войти боятся. Почему боятся? А стыдно им... злые такие были. Ты спрашиваешь — впустят? Ну, конечно, впустят. Скажут: ну, и вы входите, нынче Рождество! И звезды... все звезды там, у входа, толпятся, светят... Кто, волки? Ну, конечно, рады. Бывало, гляжу и думаю: прощай, до будущего Рождества! Ресницы смерзлись, а от звезды все стрелки, стрелки... Зайдешь к Бушую. Это у нас была собака, лохматая, большая, в конуре жила. Сено там у ней, тепло ей. Хочется сказать Бушую, что Рождество, что даже волки добрые теперь и ходят со звездой... |
| Бедный, мерзнет. Никто его не покупает: дорогой. Прижался к стеклышку и мерзнет. Идешь из церкви. Все — другое. Снег — святой. И звезды — святые, новые, рождественские звезды. Рождество! Посмотришь в небо. Где же она, та давняя звезда, которая волхвам явилась? Вон она: над Барминихиным двором, над садом! Каждый год — над этим садом, низко. Она голубоватая. Святая. Бывало, думал: «Если к ней идти — придешь туда. Вот, прийти бы… и поклониться вместе с пастухами Рождеству! Он — в яслях, в маленькой кормушке, как в конюшне… Только не дойдешь, мороз, замерзнешь!» Смотришь, смотришь — и думаешь: «Волсви же со звездою путешествуют!..» Волсви?.. Значит — мудрецы, волхвы. А, маленький, я думал — волки. Тебе смешно? Да, добрые такие волки, — думал. Звезда ведет их, а они идут, притихли. Маленький Христос родился, и даже волки добрые теперь. Даже и волки рады. Правда, хорошо ведь? Хвосты у них опущены. Идут, поглядывают на звезду. А та ведет их. Вот и привела. Ты видишь, Ивушка? А ты зажмурься… Видишь — кормушка с сеном, светлый-светлый мальчик, ручкой манит?.. Да, и волков… всех манит. Как я хотел увидеть!.. Овцы там, коровы, голуби взлетают по стропилам… и пастухи, склонились… и цари, волхвы… И вот, подходят волки. Их у нас в России много!.. Смотрят, а войти боятся. Почему боятся? А стыдно им… злые такие были. Ты спрашиваешь — впустят? Ну, конечно, впустят. Скажут: ну, и вы входите, нынче Рождество! И звезды… все звезды там, у входа, толпятся, светят… Кто, волки? Ну, конечно, рады. Бывало, гляжу и думаю: прощай, до будущего Рождества! Ресницы смерзлись, а от звезды все стрелки, стрелки… Зайдешь к Бушую. Это у нас была собака, лохматая, большая, в конуре жила. Сено там у ней, тепло ей. Хочется сказать Бушую, что Рождество, что даже волки добрые теперь и ходят со звездой… Крикнешь в конуру — «Бушуйка!». Цепью загремит, проснется, фыркнет, посунет мордой, добрый, мягкий. Полижет руку, будто скажет: да, Рождество. И — на душе тепло, от счастья. Мечтаешь: Святки, елка, в театр поедем… Народу сколько завтра будет! Плотник Семен кирпичиков мне принесет и чурбачков, чудесно они пахнут елкой!.. |
|
|
