| Чтобы узнать, может ли ребенок различать голос матери, был проведен такой эксперимент: соску с электронными датчиками подсоединили к двум кассетным магнитофонам. На одной кассете записан голос матери, на второй – голос посторонней женщины, говорящей то же самое. В первом случае младенец сосет медленнее и больше времени, чтобы дольше слушать голос своей матери, отвечая тем самым на наш вопрос. Существуют и другие потенциальные ответы ребенка на бесчисленные вопросы, которые мы хотим ему задать: пристальный взгляд, движения глаз, частота сердцебиений, движения ножек. И все эти показатели используются в современных исследованиях. Видеотехника предоставила нам новые возможности для тонких и точных наблюдений за взаимодействиями между младенцами и родителями. Мы можем теперь остановить кадр, посмотреть на движение тела или выражение лица несколько раз и точно измерить длительность. Видеокамера оказалась таким же важным исследовательским инструментом в изучении человеческого поведения – особенно невербальных, происходящих без слов, взаимодействий, – каким был микроскоп в обнаружении невидимых микроорганизмов. Дневник Джоя, насколько это возможно, основывается на современных знаниях о младенчестве. Часть информации получена в результате моих собственных исследований, большая же часть приобретена благодаря исследованиям и наблюдениям, проводимым во всем мире. Для прилагаемой к книге библиографии я выбрал лишь самые важные работы в этой области. Структура дневника соответствует логике развития младенца, которое осуществляется резкими неравномерными скачками. Каждый из этих скачков добавляет новое качество в мир его переживаний. Чтобы показать, как ребенок познает сложное устройство реальности, я дал Джою возможность выразить его переживания в каждом из пяти следующих друг за другом миров: начиная с самого раннего младенчества и оканчивая решающим шагом в развитии на четвертом году жизни, который позволяет ему рассказывать про себя, то есть создавать свою собственную историю. Сначала Джой в возрасте шести недель пребывает в первом своем мире – Мире Чувств, здесь все его впечатления скрепляет внутренний чувственный тон, сплетенная из ощущений и чувств «ткань» опыта. Он имеет здесь дело не с причинами, фактами и объектами, но с непосредственной «сырой» реальностью собственных чувств. В четыре месяца он вступает в Мир Непосредственного Общения. Из этого мира, где имеет значение только «здесь и сейчас, между нами», он описывает в дневнике сложное и богатое деталями взаимодействие между ним и его мамой, фиксирует те тончайшие движения, жесты, взгляды, которыми они регулируют взаимные потоки чувств. Тем самым Джой вводит нас в «совместную игру», которая является фундаментом взаимодействий с другими на протяжении всей нашей жизни. |
| Всё дело, по-видимому, в том, что машины не могут… чувствовать. А мыслить, не чувствуя, невозможно! Не бывает этого. Мысль без чувства не просто «плохая» мысль, «холодная». Её просто нет. Чувство, страсть — не спутник умственной работы, как иногда думают, а сотрудник ума! Чувство — соавтор каждой мысли, рождённой в уме. Потому что мысль рождается не от другой мысли, а в сфере воли и чувств. Об этом говорил выдающийся советский психолог Л. С. Выгодский. Почему же некоторым ребятам удаётся учиться, переходить из класса в класс, не испытывая никаких чувств, никаких переживаний по поводу учения? Да потому, что они учатся лишь по видимости. Они запоминают правила (машина это делает мгновенно) и даже применяют их более или менее верно (машина это делает безошибочно), но ни разу не родится у них в голове собственной мысли, и что такое умственный труд, они не знают. Умственный труд абсолютно невозможен без труда души, работа ума — без работы сердца. И любые попытки учить урок и вообще учиться, ничего при этом не чувствуя, кроме скуки (а скука, понятно, уму не товарищ), — все эти попытки ни к чему привести не могут. Пустая трата времени. Зачем же нам этот глупый, бесполезный труд? Будем учиться чувствовать! Будем учиться работать головой и сердцем. 2 Легко сказать — учиться чувствовать! Да разве это возможно? Кто сердцем мог повелевать? Кто раб усилий бесполезных? Но ещё и ещё раз надо сказать: если бы в делах учения всё было бы до конца понятно и легко поправимо, то уж давно всё учились бы, не зная никаких затруднений. Но учение — сложное, быть может самое сложное из всех человеческих дел. Что ж, тем интереснее узнавать его секреты! …Прежде всего заметим, что испытать какое-то чувство по описанию невозможно. Я могу описать состояние голодного человека, рассказать, как он мечтает о куске хлеба, но если вы сами никогда не испытывали голода и сейчас его не испытываете, вы голода не почувствуете, как бы ни старались. Вы можете узнать о состоянии голодного, но знать и чувствовать — разное. Знание о голоде и чувство голода — не одно и то же. Чтобы чувствовать, надо самому голодать, насыщаться, страдать, любить, тосковать, ненавидеть, радоваться, злиться, печалиться, горевать, испытывать несчастье и счастье. |
| 36 Но не впадем ли мы при этом в основное заблуждение «психической химии», которое так красноречиво изобличил сам Джемс не принимаем ли мы здесь последние результаты психологической абстракции за реальные первичные элементы? Сенсуализму как простейшему и самому наглядному объяснению, можно сказать, «везет» в психологии: то и дело в него впадают даже его принципиальные противники. Принимая основное содержание теории Джемса-Ланге, по крайней мере в умеренной форме утверждения неотделимого соучастия органических ощущений в составе «чувства», присмотримся, однако, к ее логическому построению. Что генетически отдельные разрозненные ощущения не предшествуют их слиянию в общее чувство или эмоцию, в этом вряд ли кто будет сомневаться. Скорее все признают бесспорным, что душевная жизнь начинается с состояния смутного, слитного единства и лишь позднее дифференцируется на сложное многообразие. Но и чисто логически – многого ли мы достигаем, «сводя» чувство к природе «ощущений»? И если даже кое-что при этом объясняется, не имеем ли право также и обернуть это соотношение? Не значит ли это, с другой стороны, что так называемое ощущение (по этой теории – по крайней мере органическое) с самого начала содержит в себе что-то похожее на чувство тесть само зародышевое чувство, ибо как иначе комплекс ощущений мог бы создать своеобразие «чувства»? То, что вызывает протест непосредственного сознания против этой теории и придает ей характер парадокса и притом какого-то оскорбительного, обездушивающего нас парадокса (наша печаль есть только ощущение слезотечения, поникновения головы, стесненности дыхания и пр.!), есть именно сведение такого живого, полного, внутреннего переживания как «чувство», к комбинации холодных, чисто «объективных», чуждых нашей интимности ощущений. Не предполагает ли это, напротив, что самое ощущение совсем не есть то, что под ним обычно понимают, что оно само в себе не есть что-то безразличное для нашей интимной жизни, чисто объективно-качественное, какая-то «равнодушная природа» в нас самих, а, наоборот, есть именно живое, интимно-душевное состояние? 37 Мы не предлагаем поставить теорию Джемса-Ланге вверх ногами и сводить «ощущения» к «чувству», ибо под чувством по большей части понимается именно то, что остается за вычетом ощущений как бесстрастных качественных данных; и чисто логически парадоксальность этой теории состоит в том, что мы невольно совершаем в ней смешение понятий: то, что остается за вычетом ощущений, так понимаемых, должно быть в свою очередь комплексом ощущений! Мы приходим лишь к выводу, что «ощущения» и «чувства» суть соотносительные, лишь логически отделимые понятия: не только нет ощущений без чувств и чувств без ощущений, но то и другое – поскольку именно каждое из них мыслится изолированно, как особый, замкнутый в себе качественный элемент душевной жизни – вообще не суть в отдельности конкретные явления, а суть лишь абстрактные моменты целостного переживания. |
| О внутреннем единстве Божием хорошо рассуждает Фенелон в своем трактате о бытии Божием: «Всякое число есть сложение или повторение единиц. Следовательно, нельзя понимать никакого числа, никакого повторения единицы, не понимая самой единицы, которая есть сущность чисел. Но откуда я мог бы узнать единицу подлинную, истинную? Ни зрение, ни слух, ни осязание, ни самое воображение мое никогда не указывают мне в природе какой-либо существенной, истинной единицы. Напротив, чувства мои и воображение всегда представляют что-то сложное, число действительное и множество. Таким образом, идея единицы не зависит от чувств и воображения. Между тем она есть во мне. Она так во мне необходима, что я не мог бы понимать чисел, потому что единица есть основание чисел, а они – повторения или собрания единиц. Откуда же происходит во мне ясно сознаваемая, раздельная идея единицы? Происхождение ее выше чувств моих, выше вещей телесных. Сам я не мог бы произвести сей идеи из собственной моей природы, так как в душе моей есть сложность, совокупность сил и действий. Из сего следует, что, без сомнения, должно быть Существо высшее и материальной и духовной природы, само в себе совершенно единое, от которого сообщена мне идея единства... Я различаю совершенства Существа Бесконечного не с тем, чтобы представлять, будто есть какая-нибудь отдельность между ними, но потому, что нужно мне рассматривать действия единой силы по отношению ко множеству тварей... Различения сего требует порядок, метода, какую должно вводить в мыслях, преемственно текущих в моем духе, когда рассматриваю один и тот же предмет с разных сторон по отношению к различным существам, вне его существующим... В Боге же единство выше всякой множественности». Наконец, кроме внутреннего единства 8) принадлежит Богу единство внешнее, по которому Он не имеет существа, равного Себе, или, по выражению Бернарда, не имеет ничего другого, как только Самого Себя. В самом деле, если допустить многих богов, надобно непременно предположить, что они или различаются между собою чем-нибудь, или не различаются. Если они будут различаться, то один не будет иметь чего-нибудь такого, что принадлежит другому; следовательно, это уже не будет Существо Совершеннейшее (ens realissimum), это не будет Бог . А если у них общи все те свойства, которые относятся к бытию и сущности и не имеют никакого различия, то нет причины, почему бы их различать. |
| В этических религиях с подобным самоотречением или объективированием можно встречаться довольно часто. Высшая степень мистицизма и заключается в том, что человек хочет не только вступить в общение с божеством, но и слиться с ними до уничтожения своей личности. Вникая в психическое состояние чтимой католической церковью св. Терезы, которая постоянно жила созерцанием Христа, мы замечаем, что здесь было полное поглощение личности идеей божества, причем такое поглощение и как бы уничтожение собственной личности в Боге было вместе с тем и высшею степенью блаженства. Одним из видов объективирования нужно считать и те суровые аскетические подвиги вроде столпничества, юродства и молчальничества, в которых личность человека подавляется до отречения от естественных человеческих свойств; наряду с мыслей о личном спасении здесь несомненно имеет место то восторженное состояние, при котором человек находит высшее удовлетворение в принижении и уничтожении своей личности во имя Бога. То же самое можно наблюдать и в буддизме: высшая цель человека полагается здесь в том, чтобы душа его была поглощена божественною душою, чтобы человек отрешился от собственного сознания, превратился как бы в ничто или погрузился в нирвану, т. е. в ту пустоту, где нет ни желаний, ни чувств, ни сознания. §12. Отдельные элементы религии и их развитие Религия, рассматриваемая как психологический факт, представляет собою явление весьма сложное. Она не относится к какой-нибудь одной способности человеческого духа, а обнимает всю духовную жизнь человека. Все попытки свести религиозную жизнь к одной душевной способности (уму, чувству и воле) в существе дела являются результатом одностороннего и узкого понимания религии. В религии можно различать три основных элемента: гносеологический или догматический, культовый или богослужебный и нравственный. Все эти три элемента связаны между собою самым тесным образом и каждый из них обуславливает друг друга. Догмат или известное представление о божестве определяет характер культа и нравственного учения; с другой стороны, и сам культ и образовавшиеся на религиозной почве моральные взгляды определяют в значительной мере содержание вероучения. Без этих трех основных элементов нельзя представить себе ни одной религии, хотя они не во всех религиях получают одинаковое развитие и полноту; в одних преобладающее значение имеет культ, в других догмат, а в-третьих – нравственная сторона. |
| Самое рискованное в творчестве – это путь к Богу, попытка приблизиться к Творцу. Когда в тебя вложен микроскопический дар, ты понимаешь, насколько это настоящий Творец, Который творит жизнь, живые вещи, без метафор, которыми тебе приходится пользоваться по твоей орудийной нищете. Задумываешься — куда ты вообще лезешь, с чем ты имеешь дело? Когда художник задает себе эти вопросы, ощущает свою мизерность, понимает, с Кем он имеет дело, тогда у него может что-то получиться. Протоиерей Димитрий Струев: Для меня пример вот этой смелости, дерзновения, наверное, даже дерзости – поэт Вениамин Блаженный. Читая Блаженного, я подумал о том, что критерий настоящей поэзии, настоящего творчества, настоящего искусства — это смелость, с которой человек сочетает слова, звуки, краски, делая что-то неожиданное, что-то новое. Стихи могут быть очень профессиональными, отточенными, но они не тронут. А может быть непонятый Мандельштам, в чьи стихи можно, пожалуй, даже не вдумываться, а лишь обострять интуицию, чтобы уловить даже не мысль, а выраженную им атмосферу. Вот эта смелость сочетания, казалось бы, не сочетаемых слов, звуков, образов, чувств и оказывается фундаментом, на котором вырастает что-то великое. Меня именно этим потряс Блаженный. Причем у него много стихотворений, в которых идет речь о Боге, об отношениях с Богом, и какие-то его вещи меня, должен признаться, царапали. Где-то он ходил по грани богоборчества и даже кощунства. Поначалу у меня было сложное его восприятие. Потом, вчитавшись, я заметил, как у него через всю поэзию проходят два самых близких существа — Бог и мама, но только если к маме нежность всегда, то к Богу, который воспринимается как кто-то не менее близкий, просто подростковый бунт. Бунт подростка против родителей, которые при этом остаются родителями, бесконечно близкими. И на фоне этого бунта мне стало понятно его прозвище, ставшее его псевдонимом. Действительно — блаженный, юродивый. И в дерзновении в общении с Богом, и в дерзновении в общении со слушателем. |
| Безмолвие и преображение чувств. Такая ключевая роль безмолвия хорошо заметна на примере отношения к чувствам – в связи с учением об остановке телесных чувств, приобретении внутренних чувств и духовном преображении человека. Учение о пяти духовных или умных чувствах души, которое восходит к Оригену и зависимому от него в данном вопросе свт. Афанасию Александрийскому (достаточно сравнить «Диалог Оригена с Гераклидом» 28 с фрагментом свт. Афанасия «О болезни и здравии» 29 ), оказалось особо востребованным в последующей аскетической и мистической традиции Церкви. Так, например, в вопросоответах прп. Варсонофия и Иоанна говорится об освобождении чувств как предшествующем этапе для достижения «совершенного безмолвия» 30 , а у прп. Иоанна Лествичника безмолвие совершается «в чувстве сердца» и одновременно при полном бесчувствии к словам и всему, что отвлекает от подлинного знания 31 . У прп. Исаака данная тема становится более детализированной и – в описании преображенных чувств и безмолвия – значительно более оригинальной. Первая часть картины, где безмолвие сравнивается с ключом, который запирает все внешние чувства, достаточно традиционна не только для святоотеческой, но и для античной традиции 32 . Безмолвие обратно пропорционально «внешним чувствам», которые умерщвляют «внутренние движения», в то время как оно их пробуждает 33 . Вращение среди чувств доставляет безмолвнику больший вред, чем простому человеку. Так, зрительное восприятие и беседа хуже для безмолвников, чем для тех, кто не занимается безмолвием 34 . Однако в корпусе св. Исаака слово «чувство» многозначно: оно может означать не только страсть, грех или, наоборот, особое состояние святости, но и нормативное состояние человека – правильное состояние внешних чувств. Авва Исаак ставит в один ряд «пребывание в безмолвии» и «благочиние чувств» 35 . Процесс остановки внешних чувств описывается самыми разными способами. Для подлинного удаления от мира должно прекратиться их «действие» 36 или «служение» 37 . Св. Исаак подчеркивает необходимость остановки не только телесных, но и душевных чувств – ради «духовного единения» и «изумления», которых должна достигнуть душа 38 . Остановка или спасение от власти чувств осуществляется постепенно: от трудов наступает чистота помыслов, от чистоты помыслов – просветление ума, который по мере своего дальнейшего возрастания достигнет такого состояния, где «чувства не учат и не преподаются» 39 . |
| жет быть святою, соборною, апостольскою, а без церкви не может сохраниться и христианство. Кто не принадлежит к церкви, кто отпадает от церкви, тот не сохраняет и христианского духа, теряет и существо христианской жизни, которая есть любовь. Самое общее выражение церковного единства, самый очевидный символ его есть единство верований, догматическое единство: «единство догмата есть единственное необходимое, sine qua non, условие» церковного единства, как сказал Филарет Московский в беседе с Хомяковым. Вот почему самое первичное, элементарно-фундаментальное в христианском учении есть догмат; самое первое требование от христианина со стороны церкви есть православие. «Святая церковь , принимая к себе новых членов, непременно требует от них предварительно познания догматов и исповедания своей веры, и тогда, как терпит в недрах своих грешников против заповедей, отлучает от себя неверных и зловерных, как мёртвые и гнилые члены» (Догматическое богословие преосв. Антония). Но – это следует твёрдо запомнить – столь громадное значение догмата, догматического правоверия, есть значение не иное, как церковное. Догмат есть необходимое условие церковного единства, без которого (без церковного единства!) невозможна христианская жизнь: но это не значит, что, будто, «в догматах собственно содержится основание и сущность святейшей религии Христовой, как откровения божественного», что «не зная догматов и не имея веры в оные, нельзя познать и усвоить себе и всей религии Христовой, а, следовательно, нельзя и иметь участия в тех благах, которые дарованы ею» (ib.). Догмат есть самое первое в церковной жизни, но не самое важное в христианстве,– не самое важное, т. е. не наиболее глубокое и сложное. Наиболее глубокое и сложное, самое изначальное в христианской жизни есть интимная духовная жизнь, разум которой содержится в писании – в слове Христа. В церковном отношении важнее православие, догматическое единство, учение предания; в христианском отношении важнее духовная жизнь, учение писания, ибо это есть самое сокровенное, самое сложное содержание, которым наполняется церковное единство, догматическое исповедание. Догмат церковно-необходим: но не- |
| С потерею органического единства, церковь не может существовать, не может быть святою, соборною, апостольскою, а без церкви не может сохраниться и христианство. Кто не принадлежит к церкви, кто отпадает от церкви, тот не сохраняет и христианского духа, теряет и существо христианской жизни, которая есть любовь. Самое общее выражение церковного единства, самый очевидный символ его есть единство верований, догматическое единство. «Единство догмата есть единственное необходимое, sine qua non, условие» церковного единства, как сказал Филарет Московский в беседе с Хомяковым. Вот почему самое первичное, элементарно-фундаментальное в христианском учении есть догмат; самое первое требование от христианина со стороны церкви есть православие. «Святая церковь, принимая к себе новых членов, непременно требует от них предварительно познания догматов и исповедания своей веры, и тогда как терпит в недрах своих грешников против заповедей, отлучает от себя неверных и зловерных, как мертвые и гнилые члены» (Догматическое богословие преосв. Антония). Но – это следует твердо запомнить – столь громадное значение догмата, догматического правоверия, есть значение не иное, как церковное. Догмат есть необходимое условие церковного единства, без которого (без церковного единства!) невозможна христианская жизнь: но это не значит, что будто «в догматах собственно содержится основание и сущность святейшей религии Христовой, как откровения божественного», что «не зная догматов и не имея веры в оные, нельзя познать и усвоить себе и всей религии Христовой, а следовательно нельзя и иметь участия в тех благах, которые дарованы ею» (ib.). Догмат есть самое первое в церковной жизни, но не самое важное в христианстве, – не самое важное, т. е. не наиболее глубокое и сложное. Наиболее глубокое и сложное, самое изначальное в христианской жизни есть интимная духовная жизнь, разум которой содержится в Писании – в слове Христа. В церковном отношении важнее православие, догматическое единство, учение Предания; в христианском отношении важнее духовная жизнь, учение Писания, ибо это есть самое сокровенное, самое сложное содержание, которым наполняется церковное единство, догматическое исповедание. |
| Если же пророческое откровение сообщается посредством образов в воображении, то абстрагирование от чувств необходимо для того, чтобы не путать воображаемые образы с объектами внешних ощущений. При этом в одних случаях имеет место совершенное абстрагирование от чувств, и тогда человек полностью лишается каких бы то ни было ощущений, а в других – несовершенное, и тогда он сохраняет некоторые ощущения, не до конца различая, что он воспринимает извне, а что видит в воображении. В связи с этим Августин говорит, что «являющиеся в духе телесные образы созерцаются так же, как созерцаются тела при посредстве тела; так что в одно и то же время бывает видим глазами какой-нибудь присутствующий человек, а другой, отсутствующий, духом, но как бы и глазами» 674 . Однако это абстрагирование от чувств происходит в пророках без какого-либо нарушения естественного порядка, как это бывает с теми, кто утрачивает самообладание или лишается чувств, но [напротив] в силу некоторой упорядоченной причины. Такая причина может быть либо естественной, как, например, сон, либо духовной, как, например, напряжённость пророческого созерцания. Так, мы читаем о Петре, что он во время молитвы «пришёл в исступление» ( Деян. 10:10 ) или, возможно, был вознесён божественной силой, согласно сказанному [в Писании]: «Была на нём там рука Господня» ( Иез. 1:3 ). Ответ на возражение 1. В приведённом тексте речь идёт о пророках, в которых формируются или сообразуются кажущиеся представления, причём либо в спящих, на что указывают слова «во сне», либо же в бодрствующих, на что указывают слова «в видении». Ответ на возражение 2. Когда ум поглощён актом, связанным с тем, что крайне удалено от чувств, то интенсивность его обращения приводит к абстрагированию от чувств, но когда он поглощён актом, связанным с сообразованием или вынесением суждения в отношении чувственных объектов, то в абстрагировании от чувств никакой необходимости нет. Ответ на возражение 3. Движение пророческого ума обусловливается не его собственной силой, а силой, воздействующей на него свыше. Поэтому абстрагирование от чувств происходит не тогда, когда пророческий ум подвигается к сообразованию или вынесению суждения о том, что касается чувственных объектов, а только тогда, когда ум воздвигается к созерцанию чего-то более возвышенного. |
|
|
