| Хрисанф, епископ Нижегородский и Арзамасский (Ретивцев Владимир Николаевич) Родился в 1832 году в селе Эська Бежецкого уезда Тверской губернии в семье священника. Начальное образование получил в Бежецком духовном училище, среднее – в Тверской духовной семинарии. В 1852 году поступил в Московскую духовную академию. 15 октября 1856 года по окончании курса Московской академии определён учителем в Костромскую семинарию на кафедру Священного Писания. 12 февраля 1857 года удостоен степени магистра. 29 сентября 1857 года пострижен в монашество. 30 сентября 1857 года рукоположен во иеродиакона. 3 октября 1857 года рукоположен во иеромонаха. 9 сентября 1858 года назначен бакалавром Казанской академии по кафедре основного и обличительного богословия. В 1859 и 1860 годах временно преподавал догматическое богословие. В 1862 году преподавал нравственное богословие. В 1860 году вошёл в состав комитета по переводу Священного Писания на русский язык. В 1860 же году причислен к соборным иеромонахам. В 1864 году награждён золотым наперсным крестом. 12 апреля 1865 года «за отличное знание и весьма усердное исправление своего дела» возведён в звание экстраординарного профессора Казанской духовной академии. 18 августа 1865 года перемещён в Санкт-Петербургскую духовную академию на кафедру нравственного богословия. Этому перемещению содействовал архимандрит Иоанн (Соколов) , незадолго перед тем назначенный на должность ректора Санкт-Петербургской академии. Был членом редакционного комитета журнала «Христианское чтение». 23 марта 1866 года возведён в сан архимандрита. 5 октября 1866 года назначен инспектором Санкт-Петербургской академии, и одновременно ему поручена кафедра догматического богословия. В 1867 году назначен членом учебного комитета при Святейшем Синоде. С 8 января 1869 года – ректор Санкт-Петербургской академии. 28 марта 1871 года за отличную службу награждён орденом святой Анны II степени. В 1872 году награждён орденом святого Владимира III степени. В 1872, 1873 и 1874 годах исполнял должность председателя Учебного комитета при Святейшем Синоде. По предложению Министерства народного просвещения ему объявлена признательность министра за труды по составлению программ преподавания Закона Божия в мужских гимназиях и прогимназиях. |
| Взгляд на состояние вопроса о язычестве в богословской науке последнего времени До начала текущего столетия вопрос о язычестве в богословской науке мало обращал на себя внимания и оставался мало разработанным, как и заметили мы в самом начале своего исследования. В средние века, когда, при чисто отвлеченном направлении науки, историческому богословию почти не удалялось места, только систематическое богословие касалось язычества в общих и отвлеченных положениях, не всегда определенных. Богословы того времени ничего почти не говорили о древних религиях, кроме того, что идолопоклонство произошло от падения и следовавшего за ним омрачения человека. Можно сказать более, под влиянием пелапанизма, издавна довольно сильного в Западной Церкви, самый догматический взгляд римского богословия на язычество не был вполне ясен и определен, а иногда и не вполне отвечал церковному, святоотеческому воззрению. Предания языческого Рима, с которым и территориально и исторически был связан Рим христианский, давали знать себя, особенно в жизни и практике. Известно, что бывали эпохи в средние века, когда языческие философы ставились едва ли не рядом с библейскими пророками и апостолами, когда их сочинения почти не отделялись от Библии. Известный поэт Дант в путеводители по областям ада и чистилища в своей «Божественной Комедии» избирает Виргилия, конечно руководясь духом и воззрениями своей эпохи. Лютер не напрасно восставал против такого превознесения языческих мудрецов и, в противоположность римскому полупелагианскому взгляду на язычество, развил свое учение о падшем человеке, доведенное им до крайности. С тех пор во многом изменились взгляды римского католичества на вопрос о язычестве. Снисходительных судей и даже поклонников язычество теперь находит для себя более среди протестантов, которые от крайностей Лютерова взгляда перешли уже к другой крайности, стали на рационалистическую точку зрения. Но тогда этим историческим рационализмом страдала, если не в теории, то в жизни и на практике, по–преимуществу Церковь Римская. |
| Слово в день восшествия на престол государя императора Александра Николаевича Благословен день, ознаменованный вступлением на царство Благочестивейшего Великого Государя, нашего! День этот открыл собою начало новой, лучшей жизни для нашего отечества. Это знает не Россия только, это признает весь мир. Это еще решительнее скажет история. Нам – свидетелям и участникам начавшегося обновления в жизни нашего отечества – выпал счастливый и вместе трудный жребий... Обновление это совершается среди нас и в нас. А оно не обходится без борьбы, оно требует нравственных усилий, внутреннего, нравственного перерождения. Без этого обновления в духе и сердце новые законы, новые постановления остались бы мертвым словом, не проникли бы в жизнь. Что же? – На сколько в действительности осуществили мы на себе новые начала жизни, на сколько они сознаны и усвоены нами? Насколько мы стали сознательнее, искреннее, деятельнее по отношении к общей жизни нашего отечества? Начнем с того, что составляет основу общественной жизни – с жизнью Веры и Церкви. Наша страна, быть может, единственная из христианских стран, которая не испытала внутренней религиозной вражды и разлада, в которой от начала жили в мире религий и гражданственность, Церковь и государство. И нет сомнения, что этим обязаны мы всего более чистому, светлому, мирному, как сама Божественная Истина, характеру нашего православия. Да! Наша святая Вера никогда не давала меча в руки, не знала того, что называется фанатизмом, не возбуждала гражданских нестроений, всегда способствовала развитие гражданской добродетели. Что же – оценена ли она по достоинству в своей стране, сознано ли драгоценное достояние, которым владеем мы, глубоко ли усвоено оно народной жизнью? Благодарение Провидению – чувство веры живо и сильно в нашем народе: им жил он и до ныне живет по преимуществу – в этом залог его будущего нравственного развития – холодность и бездушие масс в деле веры – у нас явление неизвестное. Но народ наш все еще младенец в вере. Оттого – при умственной скудости – самая ревность по вере увлекает его к суеверно, заставляет влаяться всяким ветром учений часто грубых, чудовищных. Раскол, сектантство – язва на теле нашей Церкви. В продолжение не одного столетия ревность не по разуму гонит наших мнимых ревнителей благочестия от лица Церкви и самого общества в леса и дебри, на окраины отечества и в пределы чуждых стран... |
| В.А. Фурсов Сегодня, когда в школах России стали преподаваться Основы религиозных культур и светской этики и учащиеся стали знакомиться с культурными и педагогическими пластами православия, ислама , буддизма, иудаизма, воспитываться на идеалах этих учений, имя Епископа Хрисанфа (Ретивцева) , который впервые в России широко взглянул на мировые религии, в том числе традиционные для нашего Отечества, выдвигается на первый план не только как историка религии, но и как педагога, который обратил взгляд культурной и педагогической общественности на воспитательные пласты религиозных учений. Для преподавателей курса ОРКСЭ («Духовная культура народов России») может стать настольной книгой капитальный труд Епископа Хрисанфа (Ретивцева) «Религии древнего мира и их отношение к христианству», к которому обращались виднейшие деятели русской культуры Лев Толстой, Владимир Соловьев, Василий Розанов. Ключевые слова: епископ Хрисанф (Ретивцев) , исторический метод, наука о религии, современная общественно-религиозная ситуация возвращение традиций изучения религий Епископ Хрисанф (Ретивцев) (1831–1883) был одним из видных ученых своего времени – талантливым богословом, историком, и, в значительной степени, философом. Наш современник выдающийся священник и богослов о. Александр Мень прямо называет епископа Хрисанфа «пионером русского религиоведения». Родился будущий Владыка Хрисанф (в миру Владимир Николаевич Ретивцев) в небольшом селе Еськи Тверской губернии в семье священника. Среднее образование получил в Бежецком духовном училище и Тверской духовной семинарии. Уже в эти годы отличался способностями к учению и успехами в учебе. Как лучший воспитанник, Владимир Ретивцев был отправлен семинарским начальством для получения высшего образования за казенный счет в Московскую духовную академию, где вновь выделялся своими способностями и трудолюбием. По окончании академии в 1856 г. назначается преподавателем Священного Писания в Костромскую духовную семинарию, затем становится бакалавром по курсу основного богословия в Казанской духовной академии. В 1865 г. направляется в Санкт-Петербургскую духовную академию, где первоначально был преподавателем, затем инспектором и, наконец, в 1869 г. стал ректором. Заслужил уважение преподавателей и студентов своей эрудицией в различных областях и интересными глубокими лекциями. |
| I. Христианство, в своем существенном содержании, в характерных чертах своего учения, есть религия, безусловно, новая, из предшествовавшего ему развития религиозного сознания в древнем мире невозможно вывести его основные истины. Уже самый общий взгляд на Бога и человека в древнем мире существенно разнится от всего библейского воззрения, как новозаветного, так и ветхозаветного. Исходя из начал натуралистических, язычествующее сознание не доходило до идеи о Боге премирном, отдельном от бытия конечного, как ни отвлекалось иногда и ни возвышалось оно в своих понятиях. Язычник, по требованию чувства, представлял своих богов живыми, действующими, личными существами: но это быль обман сердца, который необходимо исчезал, как скоро мысль начинала действовать. На высших ступенях своего религиозного развития он представлял созданных им самим богов и идеалами своей нравственной жизни; но идеалы эти не обладали полным, тем более бесконечным совершенством и чаще всего были призрачными. Бога, в смысле существа бесконечного, древний мир не знал, и именно потому, что искал Его в мире конечном или смешивал с этим миром, не имея возможности отрешиться от природы. Еще более, существенно расходится христианское воззрение с язычеством в своих собственных, евангельских догматах о Боге триедином, о Сыне Божием Искупителе и об обновлении и воссоздании человеческой природы. В общем языческом воззрении на Бога и человека еще можно находить нечто, близкое, по–видимому, к истинному понятию о Божестве и о природе человека; если не в самой основе, то в частных чертах этого учения есть как бы предчувствие истины. Таковы некоторые нравственные свойства, приписываемые в язычестве богу природы. Но для учения о внутренней таинственной жизни бесконечного Бога и для идеи о тайне искупления не было в язычестве и не могло быть никакой основы, никакой почвы. Все это должно было действительно представляться эллинам безумием. Тайна спасения через смерть Богочеловека, тайна благодатных действий Духа для воссоздания внутреннего человека – это понятия и верования, которым не было места в древнем религиозном мировоззрении. Для всего языческого мира они были не только непонятны, но и не нужны и излишни. Все, что более или менее напоминает эти христианские догматы или вернее, в чем хотели бы видеть сходство с ними или зародыш, почву для высокого евангельского учения об искуплении, оказывается, по своему смыслу чуждым христианской истине и стоящим вне исторической связи с этой, безусловно, новой религией. |
| Все религии древности, как мы видели, подвержены были мифологическому процессу в своем развитии, и все они проходили через политеизм. Начиная более или менее неопределенным и смутным представлением о божестве, как силе природы, они расчленяют затем эту силу на множество сил частных. Если многие из них в дальнейших моментах своей истории приходят к единству, к идее одного абсолютного существа, то это совершается большей частью при посредстве философии и в ее сфере, а не в области самой религии. Но этот монизм не уничтожал собой всецело политеизма и не стоял в противоречии с ним; он представлял собой только обобщение тех же понятий, какие содержались в политеизме. Идея единого высшего Божества в религиях языческих заключала в себе тоже натуралистическое понятие. Еврейская религия, напротив, свободна от мифологии и ей чужд политеизм от самого начала и до конца ее истории. Монотеизм и притом безусловный, исключающий собой всякое политеистическое представление, – ее отличительный характер. Единый сущий – в противоположность многим богам и богиням язычества – вот первый, основной и главнейший догмат еврейской религии. Бог один и только Он один есть Бог. Слушай, Израиль, Господь Бог наш Господь един есть ( Втор.6:4 ). Вот что постоянно внушали и закон, и другие свящ. книги евреев. Я Господь Бог твой… Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим ( Исх.20:3 ). Идея единства божества нигде ни в одной религии не раскрывались с такой ясностью, так положительно и настойчиво, как в религии евреев. Монотеизм есть, можно сказать, основная мысль всего Ветхого Завета. Эта идея, безусловно отрицавшая политеизм, сама собой указывает уже на возвышенное понятие о божестве, как о существе беспредельном и всесовершенном, а единство, это внешнее количественное понятие, служило выражением внутреннего, в нем скрытого и им предполагаемого, представления о божестве, как о существе возвышенном над всем конечным миром, и о безусловности и неограниченности его бытия. Единство Бога значило, что Он есть существо исключительное, которое не может быть сравниваемо ни с чем конечным. |
| Евреи нашего времени от души верят уже в совершенно счастливое для них окончание начавшегося переворота в их судьбе, – они убеждены, что время страданий и презрения к ним для них миновало навсегда и не возвратится, что Всевышний снова воззрел на сынов своих милостиво, что скоро они совсем сольются с христианскими народами и опять сделаются народом историческим. Приводим замечательное в этом отношении, полное поэзии и глубокой искренности место из книги Штерна. «Над Евреями», говорит он, – «в последнее время вновь повторилась история борьбы с Богом, бывшая в древности с их праотцом Иаковом. Библейская история повествует между прочим, что в одно из путешествий Иакова – среди пустыни, ночью на него напал таинственный незнакомец и хотел сокрушить его. – Иаков боролся с ним в продолжении целой ночи. Противник был сильнее, но Иаков не был совершенно уничтожен. Когда появилась заря, таинственный борец хотел оставить Иакова и говорил ему: «пусти мя, взыде бо заря». Но Иаков отвечал: «не пущу тебе, аще не благословиши мя» ( Быт.32:26 ). Мне кажется, замечает Штерн, что здесь я читаю историю Евреев от средних веков до настоящих дней. Изгнанные из отечества, они скитались в продолжении: нескольких веков, напрасно ожидая возврата в потерянную Палестину. Над головами их тяготела беззвездная, мрачная ночь изгнания и всеобщего презрения. И среди этой ночи напал на них сильный враг, который, казалось, хотел совсем стереть их с лица земли и уничтожить. Поддался могучему гнету этой силы ослабевший народ, но не был побежден окончательно. Он напрягал усилия, и, как будто, ждал чего-то. И вот, наконец, на горизонте появилась заря и осветила мрак. Это был свет просвещения, которое начали заимствовать Евреи от христианских народов. Как скоро луч этого света пал на глаза евреев, враг, боровший их, сказал им: «довольно!». Но теперь уже сами Евреи, подобно своему праотцу, не отпускали врага от себя и начали просить, чтоб он благословил их. Да! С той минуты, как христианские народы перестали преследовать евреев, эти последние сами хотят сближения с своими прежними врагами. Им мало того, чтобы их не преследовали; им нужно, чтобы христианские народы полюбили их, признали их своими братьями, благословили их. Невидимый духовный борец – Провидение – в лице европейских народов – еще не сказало своего последнего слова сынам Израиля в ответ на эту мольбу презренного народа, и борьба, говоря строго, еще не кончилась для них, как кончилась она для Иакова, но то несомненно, что исход ее близок? 1 |
| Китай в его нынешнем состоянии представляет собой загадочное явление в истории. Китайцы рано достигли известных степеней культуры и в отдаленной древности были одним из самых цивилизованных и образованнейших народов мира. За десятки столетий до нашей эры в Китае сделаны были очень важные и замечательные, особенно для того времени, открытия в области естествознания 44 . Вообще в области изучения природы и в практической стороне жизни, Китай имеет некоторое право даже на историческую заслугу. Но развитие этого замечательного народа давно уже окончилось и нынешний Китай весь и исключительно в прошедшем. Целые века он остается в неподвижности, до самого последнего времени упорно и сознательно отрицая всякое влияние на него других цивилизованных народов и пребывая в горделивом и самодовольном отчуждении. Эта устойчивость форм китайского быта и жизни, доходящая до неподвижности, составляет выдающуюся, отличительную черту китайского характера и всей истории Китая. Народ «срединной империи» давно опочил на той мысли, что его страна – средоточный пункт во вселенной, а сам он – цвет человечества, первенец между народами, не нуждающийся в дальнейшем развитии. Язык Китая, состоящий из односложных слов, весьма скуден и представляет собой остаток первобытных форм в образовании языков; – внешний орган этого бедного языка – идеографическое письмо китайцев также носит на себе следы той стародавней формации в развитии письменных знаков слова, за которою непосредственно следует уже предметная символика слова и иероглифы 45 . Письмо это вместе с языком представляет одну из преград к дальнейшему развитию народа и к восприятию влияний других народов, – наряду с той вещественной преградой, какую представляла некогда стена, окружавшая Китай. Словом – Китай это какой-то автомат в истории человечества, это стародавняя формация цивилизации, отвердевшая и окаменелая. Это народ «кристаллизованный», как назвал его Гете в своем «Фаусте» 46 . Явление это тем страннее и непонятнее, что Китай и доныне, как и прежде, как и всегда, с формальной стороны – в принципе стоял и стоит за образование и науку более, чем другие народы. Нигде, по-видимому, так не уважается образование и наука, как в Китае, нигде научное образование не ограждено такими строгими законами и требованиями, как в срединной империи. Нигде, с другой стороны, нет таких настойчивых требований и предписаний относительно труда и всего того, что зовут обыкновенно цивилизацией, как в той же срединной империи. Что же значит эта неподвижность китайской истории, где причины застоя и той мертвенности, какую представляет собой жизнь Китая? |
| Первое место между божествами финикийской религии занимает, так известный из Библии, Ваал. Это то же, что вавилонский Бэл по своему значению, а имя его – финикийская форма того же имени Бэл и значит так же господин. Греческие писатели и его, как Бэла, отождествляют то со своим Юпитером, то с Сатурном, то называют богом солнца. Как и вавилонский Бэл, Ваал был бог неба в общем смысле животворной, оплодотворяющей землю – световой силы, не привязанной исключительно к солнцу, хотя и выражающейся по преимуществу в этом средоточии света, или, что, быть может, исторически вернее, – бог солнца, выродившийся потом в более широкое и общее понятие о производительной и вседержащей силе неба. Он называется и Baalsamin, иди Baal-schamaim, т. е. владыка неба, и конкретнее – «Baal-semel», т. е. владыка солнца. Первоначально он не имел изображений; символами его, как и Бэла, служили камни, или каменные столбы 1514 ; а в позднейший период он представлялся, так же, как и Бэл, в человеческом виде, с венцом на голове из лучей солнца. В качестве высшего из богов страны, он назывался Ваал Берит (Berith), т. е. «Ваал союза», – владыка всех, вместе государственно соединенных, финикийских, или сирофиникийских родов и племен 1515 . Вследствие того же он имел и особые местные названия, в качестве покровителя известных, отдельных городов или территорий. Был Baal-Tsour, т. е. тирский, Baal-Sidon, т. е. сидонский; Baal-Tars, т. е. тарсийский, Baal-Hermom и Baal-Phegor, т. е. бог гор Ермона и Фегора. В качестве местного бога, он конечно приобретал некоторые особые свойства; но это не мешало ему сохранять свое первоначальное универсальное значение. Особенно известен и выдвигался культ тирского Ваала, т. е. Ваала одной из финикийских метрополий, который, – как и Бэл халдейской столицы, носил имя Mel-karth, т. е. «царь города» или «царь столицы» 1516 . Греческие писатели, а за ними и позднейшие историки несправедливо отделяли этого Мелкарта от Ваала, признавая его особым богом и отождествляя с Геркулесом 1517 . Иногда имя Ваал, в значении общего, отвлеченного понятия о верховном Божестве употреблялось и во множественном числе Baalim – Ваалим, выражая идею вседержительства, могущества 1518 . |
| Переход мой в Петроградскую академию был довольно необычен. Слышно было, что он устроился по представлению ректора высшему начальству, без совещания с корпорацией профессоров. Это было в каникулярное время в конце июня 1867 г. (перевод мой состоялся 30 июня того же года), в отсутствие академических преподавателей. По всей вероятности, ректор, протоиерей И.Л. Янышев, советовался только с тогдашним о. инспектором академии, архимандритом Хрисанфом (Ретивцевым) , который, можно полагать, не только предложил мою кандидатуру, но посоветовал избрать и указанный выше способ моего перевода, имея в виду хорошее обо мне мнение тогдашней корпорации академических наставников и собственные свои выгоды и цели. Ему выгодно было получить себе помощника по кафедре основного и догматического богословия, которую он до того времени занимал один, да кроме того избранием таким помощником именно меня он достигал и некоторых других целей. Прежде всего, он делал нечто приятное и ректору, моему по жене родственнику (жена моя приходилась родной племянницей супруге И.Л., А. Е. Янышевой), и моему тестю, протоиерею И. В. Васильеву, только что назначенному тогда председателем Учебного при Св. Синоде комитета, членом которого состоял и сам о. архимандрит Хрисанф. Если же советник ректора, далеко не лишенный тонкости и сообразительности, и предвидел неудовольствие своих коллег, профессоров академии, от такого способа избрания и назначения нового преподавателя, то может быть, был даже отчасти этому рад, думая про себя, что, дескать, «попадет» за это от них ректору – протоиерею, по существу же полагал, что академия от моего назначения ничего не проиграет, да и коллеги ничего против меня иметь не могут; скорее, в душе будут рады переходу к ним бывшего их питомца, некогда очень желанного (1863 г.) сочлена в их семье (см. гл. III – о замещении кафедры новой церковной истории), и в конце концов всё устроится к общему благополучию. Так оно и случилось. Слышно было, что когда в конце августа 1867 г. съехались после каникул профессоры, в первом же заседании конференции ректору пришлось выслушать от них немало горячих и резких речей по поводу незаконности (по форме) моего перевода, с оговоркой, впрочем, что по существу они ничего против меня не имеют и даже рады, что назначение состоялось, но почему сделано не так, как бы следовало по законам и академическим обычаям? |
|
|
