| Феопемпт (Федор Степанов; 1882–1963), монах. Из крестьян Тверской губ. 20 июня 1904 г. поступил в Валаамский монастырь. 14 февраля 1908 г. определен в послушники. 23 июня 1912 г. принял монашеский постриг. Проходил разные монастырские послушания и состоял смотрителем свечного завода. Харитон (Хрисанф Дунаев; 1872–1947), игумен. Из крестьян Костромской губ. 6 мая 1894 г. поступил в Валаамский монастырь. 3 апреля 1897 г. зачислен в послушники. 5 марта 1905 г. пострижен в монашество. 18 февраля 1908 г. рукоположен в иеродиакона. 28 июля 1910 г. – в иеромонаха. С февраля 1909 г. назначен экономом монастыря. С 1920 г. – благочинный Коневского монастыря. В 1927 г. был выбран братией наместником Валаамской обители. В 1932 г. назначен благочинным монастырей Финляндии. В том же году был освобожден от должности по прошению и пребывал на покое в Предтеченском скиту. В 1933 г. утвержден финляндским Церковным управлением в должности настоятеля Спасо-Преображенской Валаамской обители. Игумен Харитон был последним настоятелем, занимавшим эту должность на ладожском Валааме. При нем в 1939–1940 гг. прошли эвакуация монастыря вглубь Финляндии и устроение нового монашеского поселения в Папинниеми. Незадолго до кончины принял схиму. Христофор (Михаил Кондратьевич Ярощук; 1870–1953), монах. Родился в д. Серахович Ковельского уезда Волынской губ. 2 августа 1911 г. поступил в Валаамский монастырь. 13 августа 1919 г. определен в послушники. 19 марта 1921 г. пострижен в монашество. Проходил послушание при монастырской аптеке: составлял лекарства для братии. Четвериков Сергий (1867–1947), протоиерей, духовный писатель. Рукоположен во священника после окончания Московской Духовной академии (1896). В 1920 г. эмигрировал через Крым в Константинополь. Был приходским священником в Югославии (1920–1923). Настоятель русского прихода в Братиславе (1924–1928). В 1930-е гг. посещал Валаамский монастырь. Духовник РСХД (1928–1939) и настоятель церкви Введения во храм Пресвятой Богородицы на бульваре Монпарнас в Париже. Организовал внутри РСХД содружество с более строгой церковной дисциплиной. Скончался в 1947 г. в Братиславе, незадолго до смерти приняв схиму (по некоторым данным, в Валаамском монастыре). |
| — Со свиданьем, казаки! Старшина сидела в нерешительности. Степан выложил свой пистоль на стол. — Кладу — вот. Выкладывайте и вы, не бойтесь. Или вы уж совсем отсырели, в Черкасске сидючи? Нас ведь четверо только! Казаки поклали пистоли на стол, рядом с собой, взяли чары. — Я радый, что вы одумались и пришли ко мне, — сказал Степан. — Давно так надо было. Что в Черкасск меня не пустили, за то вам отпускаю вашу вину. Это дурость ваша, неразумность. Выпьем теперь за вольный Дон — чтоб стоял он и не шатался! Чтоб никогда он не знал изменников поганых! Переглянулись… Понесли пить… Когда пили, Корней незаметно мигнул одному казаку. Тот встал и пошел было из землянки. Один из сотников Разина остановил его: — Посиди. — Ты с чем приехал, Степан? — прямо спросил Корней. — Карать изменников! — Степан ногой двинул стол. Трое его сотников рубили уже старшину. Раздались выстрелы… В землянку вбежали. Степан застрелил одного и кинулся к сабле, пробиваясь через свалку кулаком, в котором был зажат пистоль. — Степан!.. — закричала Алена. — Они же подобру приехали!.. Степушка!.. — Она повисла у него на шее. Этим воспользовались, ударили чем-то тяжелым по голове. Удар, видно, пришелся по недавней ране. Степан упал. И опять звон ошеломил голову. И ночь сомкнулась непроглядная, беспредельная, и Степан полетел в нее. Не чувствовал он, не слышал, как били, пинали, топтали распростертое тело его. — Не до смерти, ребятушки!.. — заполошно кричал Корней. — Не до смерти! Нам его живого надо! …И опять, как сознание помутилось, увидел Степан: Степь… Тишину и теплынь мира прошили сверху, с неба, серебряные ниточки трелей. Покой. И он, Степан, безбородый еще, молодой казак, едет в Соловецкий монастырь помолиться святому Зосиме. — Далеко ли, казак? — спросил его встречный старый крестьянин. — В Соловки. Помолиться святому Зосиме, отец. — Доброе дело, сынок. На-ка, поставь и за меня свечку. — Крестьянин достал из-за ошкура тряпицу, размотал ее, достал монетку, подал казаку. — У меня есть, отец. Поставлю. |
| Церковь великого чюдотворца Николы села Яковлевского Большого. Дани дватцать восмь алтын, заезда четыре алтына две деньги, навъезд гривна. И февраля в 1 день те деньги взято. Платил Ипацкого монастыря стряпчей Степан Трофимов. Церковь Рожество Христово в селе Прискокове. Дани дватцать восмь алтын три деньги, десятильничих десять денег, заезда алтын, (Л. 559 об.) навъезд шесть алтын три деньги. И февраля в 1 день те деньги взято. Платил Ипацкого монастыря стряпчей Степан Трофимов. Церковь Рожество Христово в Плоткинине стану. Дани тритцать алтын, десятильничих и заезда пять алтын две деньги, навъезд пятнатцать алтын четыре деньги. И февраля в 1 день те деньги взято. Платил Ипацкого монастыря стряпчей Степан Трофимов. Церковь Введение Пречистые Богородицы села Колшева. Дани рубль дватцать алтын, десятильничих и заезда четыре алтына две деньги, навъезд десять алтын. И февраля в 1 день те деньги взято. Платил Ипацкого монастыря стряпчей Степан Трофимов. Церковь Воскресение Христово села Коробова. Дани дватцать четыре алтына четыре деньги, (Л. 560) десятильничих и заезда две гривны, навъезд тринатцать алтын две деньги. И февраля в 1 день те деньги взято. Платил Ипацкого монастыря стряпчей Степан Трофимов. Церковь Николы чюдотворца села Исаковского. Дани дватцать два алтына, десятильничих гривна, заезда алтын, навъезд восмь алтын. И февраля в 1 день те деньги взято. Платил Ипацкого монастыря стряпчей Степан Трофимов. Церковь Успение Пречистые Богородицы села Козьминского. Дани осьмнатцать алтын три деньги, десятильничих и заезда два алтына четыре деньги, навъезд тринатцать алтын две деньги. И февраля в 1 день те деньги взято. Платил Ипацкого монастыря стряпчей Степан Трофимов. Церковь Николы Чюдотворца села Протасова. (Л. 560 об.) Дани дватцать алтын, десятильничих гривна, заезда два алтына, навъезд пять алтын. И февраля в 1 день те деньги взято. Платил Ипацкого монастыря стряпчей Степан Трофимов. Церковь Николы Чюдотворца села Боранова. Дани рубль одиннатцать алтын з деньгою, десятильничих гривна, заезда два алтына, навъезд дватцать алтын. И февраля в 1 день те деньги взято. Платил Ипацкого монастыря стряпчей Степан Трофимов. |
| — Bay! — Майкл даже не знал, как на это реагировать. — Да-да-да, — довольно ехидно подтвердил Степан. — Мы тебя под белы рученьки туда и доставим. По-моему, чего-то такого от нас и хотели. Не понятно только — почему чекисты на тебя до этого сквозь пальцы смотрели? — Я тоже думаю, что они обо мне знают, — грустно согласился Кляйн. — Но в русской тюрьме очень сидеть не хочется. — Это ненадолго, — заверил Степан. — А кто и когда меня оттуда вытащит? Маккаферти только рад будет. Менять меня не захотят, я же вам все рассказал… — Вытащат. Я или он, — Степан кивнул на Семена. — Как только все это кончится. Не такая уж ты большая птица. Надеюсь, вся шпионская атрибутика у тебя есть? — Есть. Степан тут же взялся за телефонную трубку и набрал номер. — Майора Дорохова, — попросил он, но суть дела изложить не успел. На том конце провода некто майор Дорохов, узнав его по голосу, успел сказать ему что-то раньше. Дав отбой, Степан внимательно посмотрел на Семена, будто раздумывая, сообщать ему услышанное или нет. За время этого молчания между ними опять разрядилась невидимая молния, комнату наполнило колдовство их мистического сходства, и Майклу на миг показалось, что сейчас они шагнут друг в друга и станут одним человеком. — Поехали, — скомандовал Степан, ничего не объясняя. Из кабинета появился что-то читавший там Сбитень. Вопросительно посмотрел на Степана. —Дядя Коля отказался играть на их стороне, — ответил его взгляду Степан. 4 Возле особняка Николая Сергеевича Егорова суетились люди в различной униформе. Пожарники сворачивали брандспойты, санитары ждали, когда судмедэксперты закончат осмотр тел, следователи и оперативники сновали туда-сюда по саду и в доме. Из чернеющих глазниц второго этажа струился дым — последствия недавнего пожара. К машине Степана подошел человек в сером костюме, седовласый, но молодой, немного прихрамывая. — Все, Степа, можешь заказывать грандиозную тризну. Дядя Коля отвоевался, — сказал он, протягивая руку. — Кто еще? — спросил Степан. — Семеро паладинов и девушка. А ведь я предлагал ему поддержку, предлагал сотрудничество, а он все за свои уголовные принципы держался. Гордый… |
| При этих словах видение закончилось. Степан очнулся от сна и увидел, что его домашние плачут по нему и распоряжаются приготовлением тела его к погребению. С этого времени Степан в своем сердце окончательно решил пойти в монастырь. Но на его пути встала преграда. Довольный его торговыми способностями, отец хотел его женить и сделать своим преемником, и, как назло, вдруг сразу же откуда-то появились многие кандидатки в невесты. Юноша все время уговаривал своего отца отложить это мероприятие. Но наконец его уговорили, и вот отец назначил день помолвки. Собралась вся родня, вывели невесту, местную красавицу, но, как только она стала подходить к Степану, он вдруг ужаснулся: она ему показалась отвратительной и как будто с рогами. Он закричал: «Нет воли Божией, чтобы я женился на чужой стороне!» – убежал в свою комнату и закрылся. Пришел отец. Уговаривал его, обещая многие богатства и свое имение, но Степан со слезами умолял его: «Ничего не хочу, батюшка. Что мне имение и богатство! В будущем веке не надо будет ничего этого. Я хочу идти в монахи!» Отец рассердился и начал на него кричать: «Какой ты будешь монах!?» Но Степан был непреклонен, говорил: «Вы видите сами, что нет воли Божией жениться мне. Я сам хотел быть хозяином и иметь семейство, но невозможно поступить против Божией воли». Отец, увидев упорство сына, на этот раз отступил. Степан был частым гостем находящейся поблизости Софроновой пустыни. Строгая монашеская жизнь притягивала боголюбивого юношу. Однажды он поехал туда со своим отцом, который, увидев, как захвачена душа Степана всем окружающим, спросил его: «Что, Степанушка, нравится ли тебе этот монастырь?» Степан ответил: «О, батюшка Илья Ереемеевич, оставьте меня здесь; я очень возлюбил это место и буду молиться за вас и за себя, чтобы Бог простил мои грехи». Несмотря на то что отец высмеял его ответ, Степан в этот момент решил окончательно, что посвятит свою жизнь Богу. Это взбесило приемного отца, и он избил его так сильно, что Степан лежал неподвижно целую неделю и последствия этого избиения мучили его всю оставшуюся жизнь: он страдал головной болью, волосы все облезли и часто темнело у него в глазах. |
| — Тут нечем поживиться, — сказал один красноармеец, и ноги в обмотках направились к выходу. Степан вылез из-под кровати. Перекрестившись на иконы, подошел к двери, прислушался, а затем, приоткрыв ее, выглянул в коридор. Убедившись, что поблизости никого нет, он вышел. Из монастыря Степан вышел через небольшую потайную калитку в стене. Здесь начинался монастырский огород, а за ним лес. Пригнувшись, Степан побежал между огородных грядок к лесу. На краю леса он с размаху упал на траву и дал волю слезам. Некоторое время его плечи содрогались в беззвучном плаче, затем он встал, вытер тыльной стороной ладони слезы, в последний раз оглянулся на монастырь и побежал в глубь леса. Степан бежал по лесу, а в его сознании звучало печальное монашеское песнопение. Оно становилось все торжественнее и торжественнее. Степан шел по лесной дороге, лес закончился, и перед ним был крутой пригорок, он вскарабкался по нему и увидел перед собой поле, а вдали реку. Он перешел поле и долго сидел на берегу реки, а песнопение монастырского хора все продолжало звучать в его душе. Он не видел, как расстреливали офицеров прямо у стены собора. Не видел, как гнали монахов в поле и заставляли копать для себя братскую могилу. Степан ничего этого не видел, но догадывался об ужасах, творимых в монастыре, и ему казалось, что над полем и лесом звучат торжественные погребальные стихиры: Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть, И вижу во гробех лежащую, по образу Божию Созданную нашу красоту. Безславну и безобразну, не имущую вида. О! Чудесе, что сие еже о нас бысть таинство. Како предахомся тлению? Како сопрягохомся смерти?.. 9 Степан пробирался вдоль рядов шумной и людной городской рыночной площади. Вид его был довольно жалок. Ноги босы. Гимназический китель, на котором остались всего две медные пуговицы, надет прямо на голое тело. Одна брючина порвана внизу почти до колена. Взгляд его голодных глаз невольно останавливается на продуктах, разложенных на прилавках. Степан сглатывает слюну и, прижимая к груди вещевой мешок, продолжает пробираться среди людской толчеи. |
| – Тут нечем поживиться, – сказал один красноармеец, и ноги в обмотках направились к выходу. Степан вылез из-под кровати. Перекрестившись на иконы, подошел к двери, прислушался, а затем, приоткрыв ее, выглянул в коридор. Убедившись, что поблизости никого нет, он вышел. Из монастыря Степан вышел через небольшую потайную калитку в стене. Здесь начинался монастырский огород, а за ним лес. Пригнувшись, Степан побежал между огородных грядок к лесу. На краю леса он с размаху упал на траву и дал волю слезам. Некоторое время его плечи содрогались в беззвучном плаче, затем он встал, вытер тыльной стороной ладони слезы, в последний раз оглянулся на монастырь и побежал в глубь леса. Степан бежал по лесу, а в его сознании звучало печальное монашеское песнопение. Оно становилось все торжественнее и торжественнее. Степан шел по лесной дороге, лес закончился, и перед ним был крутой пригорок, он вскарабкался по нему и увидел перед собой поле, а вдали реку. Он перешел поле и долго сидел на берегу реки, а песнопение монастырского хора все продолжало звучать в его душе. Он не видел, как расстреливали офицеров прямо у стены собора. Не видел, как гнали монахов в поле и заставляли копать для себя братскую могилу. Степан ничего этого не видел, но догадывался об ужасах, творимых в монастыре, и ему казалось, что над полем и лесом звучат торжественные погребальные стихиры: Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть, И вижу во гробех лежащую, По образу Божию созданную нашу красоту. Безобразну и безславну, не имущую вида. О, чудесе! Что сие еже о нас бысть таинство? Како предахомся тлению? Како сопрягохомся смерти?.. 9 Степан пробирается вдоль рядов шумной и людной городской рыночной площади. Вид его довольно жалок. Ноги босы. Гимназический китель, на котором остались всего две медные пуговицы, надет прямо на голое тело. Одна брючина порвана внизу почти до колена. Взгляд его голодных глаз невольно останавливается на продуктах, разложенных на прилавках. Степан сглатывает слюну и, прижимая к груди вещевой мешок, продолжает пробираться среди людской толчеи. |
| Степан с томлением великим оглянулся кругом… Посмотрел на митрополита, еще оглянулся… Вдруг подбежал к иконостасу, вышиб икону Божьей Матери и закричал на митрополита, как в бою: — Не ври, собака! Не врите!.. Если б знал Бога, рази б ты обидел калеку? — Батька, не надо так… — ахнул Алешка. — Бей, коли, руби все, — смиренно сказал Иосиф. — Дурак ты, дурак заблудший… Что ты делаешь? Не ее ты ударил! — Он показал на икону. — Свою мать ударил, пес. Степан вырвал саблю, подбежал к иконостасу, несколько раз рубанул сплеча витые золоченые столбики, но сам, видно, ужаснулся… постоял, тяжело дыша, глянул оторопело на саблю, точно не зная, куда девать ее… — Господи, прости его! — громко молился митрополит. — Господи, прости!.. Не ведает он, что творит. Прости, Господи. — Ух, хитрый старик! — вырвалось у Матвея. — Батька, не надо! — Алешка заплакал, глядя на атамана. — Страшно, батька… — Прости ему, Господи, поднявшему руку, — не ведает он… — Митрополит смотрел вверх, на распятие, и крестился беспрестанно. Степан бросил саблю в ножны, вышел из храма. — Кто породил его, этого изверга! — горестно воскликнул митрополит, глядя вслед атаману. — Не могла она его прислать грудного в постеле!.. — Цыть! — закричал вдруг Матвей. — Ворона… Туда же — с проклятием! Поверни его на себя, проклятие свое, бесстыдник. Приспешник… Руки коротки — проклинать! На себя оглянись… Никона-то вы как?.. А, небось языки не отсохли — живы-здоровы, попрошайки. Степан шагал мрачный через размахнувшийся вширь гулевой праздник. На всей площади Кремля стояли бочки с вином. Казаки и астраханцы вовсю гуляли. Увидев атамана, заорали со всех сторон: — Будь здоров, батюшка наш, Степан Тимофеич! — Дай тебе Бог много лет жить и здравствовать, заступник наш! — Слава батюшке Степану! — Слава вольному Дону! — С нами чару, батька? — Гуляйте, — сказал Степан. И вошел в приказную палату. Там на столе, застеленном дорогим ковром, лежал мертвый Иван Черноярец. Ивана убили в ночном бою. Никого в палате не было. Степан тяжело опустился на табурет в изголовье Ивана. |
| Да ты ж, вор и богоотступник, вмещал всяким людям на прелесть, бутто с тобою Никон монах, и тем прельщал всяких людей. А Никон монах по указу великого государя по суду святейших вселенских патриарх и всего Освещенного престола послан на Белоозеро в Ферапонтов монастырь, и ныне в том монастыре. А ныне по должности к великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичу службой и радением войска Донского атамана Корнея Яковлева и всево войска и сами вы и с братом твоим с Фролкой поиманы и привезены к великому государю к Москве. И за такие ваши злые и мерзкие пред господом богом дела и к великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичу за измену и ко всему Московскому государству за разоренье по указу великого государя бояре приговорили казнить злою смертью — четвертовать». Все так же спокойно, гордо стоял Степан. Палач взял его за руку… Степан оттолкнул палача, повернулся к храму Василия Блаженного, перекрестился. Потом поклонился на три стороны народу (минуя Кремль с царем), трижды сказал громко, как мог: — Прости! К нему опять подступили… Степан хотел лечь сам, но двое подступивших почему-то решили, что его надо свалить; Степан, обозлившись, собрал остатки сил и оказал сопротивление. Возня была короткая, торопливая; молча сопели. Степана уронили спиной на два бруса — так, что один брус оказался под головой, другой — под ногами… В тишине тупо, коротко тяпнул топор — отпала правая рука по локоть. Степан не издал стона, только удивленно покосился на отрубленную руку. Палач опять взмахнул топором; железное лезвие хищно всплеснуло на горячем солнце белым огнем; смачный, с хрустом, стук — отвалилась левая нога по колено. И опять ни стона, ни вздоха громкого… Степан, смертно сцепив зубы, глядел в небо. Он был бледен, на лбу мелкой росой выступил пот. Фрол, стоявший в трех шагах от брата, вдруг шагнул к краю помоста и закричал в сторону царя: — Государево слово и дело! — Молчи, собака! — жестко, крепко, как в недавние времена, когда надо было сломить чужую волю, сказал Степан. Глотнул слюну и еще сказал — тихо, с мольбой, торопливо: — Потерпи, Фрол… родной… Недолго. |
| Крутой тропинкой спускался Степан вниз, к церкви. Церковь была конца восемнадцатого века. Наверху колокольни, под циферблатом часов, Степан заметил надпись: «Dominus det tibi расет» . Это ему понравилось. На другой день, собирая с детьми камешки на прибрежье, он выбрал овальный, мраморный голыш и спрятал в карман. Он сидел над ним целый вечер у синьоры Тулы и выцарапал ножом, латинскими буквами, этот девиз; он казался ему добрым талисманом. Раз как-то Степан обедал у знакомых русских. Там только что были получены из Рима книги. Среди них он увидел одну, остановившую на себе его внимание. Она была в белом пергаменте с золотым крестом посредине. — Это я отдавала переплетать Евангелие, — сказала хозяйка. — Смотрите, как славно сделали под старинное. Евангелие было русское. Степан, несколько стесняясь, взял его и раскрыл. Когда он в последний раз держал в руках эту книгу? Он не мог вспомнить. Он перелистывал ее, и его взгляд падал на старинные торжественные заглавия: «Господа Нашего Иисуса Христа Святое Евангелие», «От Луки святое благовествование». Как мало все это похоже на ту пеструю, шумную жизнь, которую он вел уже столько лет, и на ту литературу, среди которой должен был вращаться! Ему вдруг страстно захотелось перечитать эти страницы. И он попросил себе книгу на несколько дней. Вечером сидя в своей беленькой келье у Тулы, держа в руке камень с надписью, Степан читал Евангелие от Матфея. Дойдя до Нагорной Проповеди и Заповедей блаженства, он почувствовал необыкновенное волнение. Он не мог читать дальше. Поднявшись, он стал ходить взад-вперед. «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное». «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». Отчего не знал он этого раньше? «Боже мой, Боже мой», говорил Степан, и ему хотелось выйти, обнять и поцеловать старушку Тулу. Он пробовал читать дальше, раскрывал книгу на разных местах, но не мог: ему мешало нечто, совершавшееся в это время в его душе. Когда Тула улеглась спать, Степан, взяв огромный ключ от двери, надев шляпу, пальто, тихо спустился по своей крутой лестнице, где спали коты. |
|
|
