1894 год 2-го января преосвященный Савва получил письмо из С.-Петербурга от профессора духовной Академии Тимофее Вас. Барсова, который от 31-го декабря минувшего 1893 года писал: «Приветствую Ваше Высокопреосвященство с наступающим новолетием, усерднейше прошу принять мое сердечное пожелание, да сохранит Господь Бог в грядущее лето Вас в добром здравии и благополучии и да продлит жизнь Вашу на многие и многие годы. Окончив свою песню о реформе военного духовенства, буду иметь приятный долг просить Ваше Высокопреосвященство принять от меня оттиск. Отец протопресвитер Желобовский 419 хочет воспользоваться моим трудом для военного духовенства, и я просил его сделать указания для улучшения и большей пользы в применении. Свидетельствую Вашему Высокопреосвященству мое глубочайшее почтение». В ответ на письмо Т.В. Барсова преосвященный Савва писал от 9-го января: «Приношу Вашему Превосходительству искреннюю благодарность за благожелательное поздравление с новым годом; взаимно и Вас также поздравляю. Вашу песню о реформе военного духовенства я слушал с большим интересом. Слушал, говорю, а не читал, потому что очи мои отказываются читать мелкую печать. Не откажусь, впрочем, и вторично выслушать Вашу песню, когда получу обещанный Вами отдельный оттиск оной. Не помню, прислал ли я Вам свою последнюю, лебединую, литературную песенку; разумею изданный мною Сборник писем духовных лиц к Арсению Верещагину, архиепископу Ростовскому. Если нет, то сделайте милость – напишите мне; я немедленно вышлю экземпляр. Издание помянутого Сборника называю лебединою песнью, потому что при 75 летах замышлять что-либо новое по части учено-литературной, полагаю, было бы не благонадежно». 9-го числа преосвященный Савва получил письмо из Твери от Директора Тверского Музее Августа Казимировича Жизневского, который от 8 января писал: «Некоторая слабость моего горла удерживает меня дома, и потому, пользуясь случаем, позволяю себе повторить лучшие пожелания Вашему Высокопреосвященству к новому году и глубочайшую благодарность за Ваше доброе ко мне внимание».

http://azbyka.ru/otechnik/Savva_Tihomiro...

1893 год От Редакции. С 1893 года зрение автора Хроники Высокопреосвященного Саввы стало заметно ослабевать; по слабости зрения Высокопреосвященный с 1893 г. на многие, письма уже не мог отвечать и самые письма не в состоянии был привести в нужный для издания порядок, поэтому с 1893 года издание автобиографических записок Высокопреосвященного Саввы принимает другую форму – форму издания переписки преосвященного Саввы с разными лицами. Первого января Преосвящ. Саввою получено было письмо от Директора Императорской Публичной Библиотеки Афан. Ф. Бычкова, который от 31 дек. 1892 г. писал: «Считаю долгом принести Вашему Высокопреосвященству сердечное поздравление с наступающим Новым годом и искренние пожелания Вам от Господа доброго здоровья, столь необходимого при многотрудных обязанностях Ваших. Представление Министру Народного Просвещения об исходатайствовании Высочайшего соизволения на отправку Вам рукописного дневника архиепископа Арсения Верещагина уже послано. Надеюсь, что в январе или начале февраля рукопись будет уже в Ваших руках. Из нее Ваше Высокопреосвященство усмотрите, что черновых писем самого Преосвященного или писем к нему от других лиц в дневнике не имеется, а находятся в нем лишь краткие упоминания о том, к кому писал владыка или от кого получал письма». В тот же день Преосвящ. Савва отвечал Аф. Ф. Бычкову: «Взаимно приветствую Вас с новым годом и от всей души призываю на Вас и на достолюбезное семейство Ваше Божье благословение в наступившем новом 1893 г, лете». «Письма к Архиепископу Арсению с примечаниями посланы уже мною в Цензурный Комитет; но биография его, хотя и окончена, не переписана в ожидании от Вас обещанных рукописей». 2-го числа Преосвященный получил письмо от профессора Моск. Дух. Академии Ивана Николаевича Корсунского , который, от 31 дек. 1892 г., писал: «Сегодня же, как только получил я Ваше писание, отправился в библиотеку на розыски об Арсении Верещагине в делах архива Троицкой Лаврской семинарии за 1759–1761 годы. В результате продолжительных поисков в этих делах было следующее: а) в делах за все означенные годы ни одного слова о Василии Верещагине нет; б) списков учеников семинарии в делах за 1759 год совсем не сохранилось, а в делах за 1760 и 1761 годы есть эти списки всех классов, начиная высшими (богословией) и кончая низшими и что же? Из 172 имен учеников по спискам 1760 года и 168 учеников по спискам 1761 года на Василия Верещагина нет ни малейшего намека.

http://azbyka.ru/otechnik/Savva_Tihomiro...

Всяка премудрость от Господа, и с ним есть во век ( Сир.1:1 ). Книжное учение солнца светлейшее есть. (Из старинных прописей). I Еще летом 1893 года в Московской духовной академии распространился слух, что архиепископ Тверской, высокопреосвященный Савва, намерен принести в дар академии большую часть своей обширной и богатой библиотеки. Слух этот не замедлил подтвердиться, и вскоре, по предложению высокопреосвященного Саввы, советом академии был командирован в Тверь профессор Иван Николаевич Корсунский «для личного обозрения библиотеки на месте и для выбора книг и рукописей, полезных и потребных академии». 1 Приехав в Тверь, И. Н. отметил в библиотеке высокопреосвященного наиболее важные, нужные и полезные для академической библиотеки издания, а для более внимательного и обстоятельного рассмотрения всего, подлежащего выбору, с соизволения высокопреосвященного Саввы, взял с собою в Сергиев посад каталог библиотеки. Здесь, просмотрев каталог, он пополнил и увеличил выбор, сделанный им в Твери, а приглашенный для содействия ему автор настоящей статьи увеличил список отмеченных книг еще многими такими изданиями, которые хотя и имелись уже в академической библиотеке, но которых имеющегося экземпляра было для академии крайне недостаточно. Таким образом, к концу 1893 г., было предназначено из библиотеки высокопреосвященного Саввы для академической библиотеки 6147 названий из общего числа 8607 названий, значившихся по каталогу. Высокопреосвященный Савва не только милостиво согласился на столь значительный выбор, но еще предоставил академии и имеющиеся у него, но не значившиеся в каталоге издания Православного Палестинского Общества и Общества любителей древней письменности и искусства и, кроме того, книги, поступившие в его библиотеку после составления каталога. Когда выбор книг был кончен и список их доставлен высокопреосвященному, он тотчас же составил и засвидетельствовал нотариальным порядком духовное завещание, которым предоставил в собственность Московской духовной академии все отмеченные ею из его библиотеки книги, и подлинное завещание препроводил в совет Московской духовной академии при следующем официальном заявлении от 4-го февраля 1894 г.:

http://azbyka.ru/otechnik/Nikolaj_Koloso...

1832 г. В сентябре 1832 г. я был уже учеником высшего отделения и назначен был цензором класса и квартирным старшим. Обязанность цензора состояла в наблюдении за порядком в классе, а должность старшего заключалась в посещении ученических квартир с целью наблюдения за благоповедением учеников и исправным приготовлением заданных уроков, – о чем и делались старшим отметки в квартирном журнале; в случае же каких-либо важных беспорядков, старший обязан был доносить о них инспектору немедленно. К прежним учебным предметам в высшем отделении присоединились новые, как то: священная история и география. Кем была составлена история, не знаю; но география была К. Арсеньева. Она с нашего курса заменила прежнюю, неизвестно кем составленную. Для переводов с латинского языка на русский был у нас Корнелий Непот, а с греческого та же хрестоматия Каченовского. В часы послеобеденные мы упражнялись обыкновенно в переводах с русского на латинский и греческий язык, и только один класс назначен был для нотного пения. Латинский язык, катехизис и свящ. историю преподавал нам смотритель Василий Яковлевич Цветков, а греческий язык и прочие предметы инспектор И.И. Певницкий. Должно сказать по правде, что преподавание у нас, в высшем отделении, шло очень неудовлетворительно. Да иначе и быть не могло: поскольку оба наши преподаватели были вместе с тем и приходскими священниками при Воскресенском соборе; а о. Цветков, сверх того, отправлял службу и исполнял требы и за своего деда по жене, престарелого протоиерея Никитского. Следствием сего было то, что смотритель или вовсе не приходил в класс, или приходил на самое короткое время. Инспектор чаще являлся к нам, но не всегда в должном виде; особенно в послеобеденные часы он приходил иногда в класс прямо из-за обильной трапезы в доме какого-либо богатого купца в сильно возбужденном состоянии, и в этих случаях он был для нас особенно страшен: за малейший проступок, или ошибку в письменной задаче он подвергал нас сильным истязаниям. Я сказал, что смотритель В.Я.

http://azbyka.ru/otechnik/Savva_Tihomiro...

1841 г. Рождественские праздники мирно провел я в деревне. Там же встретил и новый 1841 год. Помянутый выше товарищ и совоспитанник Гавриил Добровольский письмом от 3 февраля убедительно просил меня приехать к нему на родину, в село Кохму, где была и моя младшая сестра замужем, чтобы проститься с ним навсегда, перед отправлением его в отдаленную Сибирь во священника. Была ли мною исполнена эта дружеская просьба, не помню: но знаю, что Добровольский действительно отправился в Иркутск, вследствие требования тамошнего епархиального начальства по поводу недостатка кандидатов на священнические места. В одно время с Добровольским отправлены были туда, по распоряжению начальства, еще девять человек наших товарищей, в том числе мой ближайший земляк, урожденец села Дунилова, Василий Былинский. С мая месяца 1841 года началась и около тридцати лет непрерывно продолжалась наша взаимная переписка с ближайшим из моих друзей и совоспитанников по семинарии, Михаилом Дмитриевичем Граменицким, о котором незадолго перед сим была у меня речь. Вот что он писал мне на первый раз от 20 мая: «Искренний, незабвенный друг, друг верный в дружестве Иван Михайлович! Да сохранит вас Господь Бог на многая лета и да исполнит ваши желания и намерения (ибо не может быть, чтобы вы в настоящем состоянии чего-либо не желали особенного, по крайней мере, я так думаю). Давно, друг, очень давно не было между нами не только личного свидания, но даже и письменной переписки. Наше намерение было не таково. Помните ли, во время многократных прогулок по бурсацкому саду, во время бездейственного (хотя не всегда) сидения в классе, помните ли наши взаимные обещания не прерывать дружества, не лишать друг друга уведомлений о себе? Теперь делается иначе. Прошу я у вас со своей стороны великодушнейшего извинения в молчании, но несколько и оправдываюсь: во-первых, не знаю места вашего настоящего пребывания; во-вторых, если бы и знал, нет случая переслать письма: ибо неизвестно есть ли до вас почта, и теперь посылаю на авось, с верой и надеждой на друзей, в-третьих, наконец, откроюсь по дружески, чистосердечно, обязавшись женой, домом и другими куплями житейскими, не всегда бывал свободен во время открывавшегося случая каким-нибудь образом переслать к вам письмо. (Это после объясню). Вы верно обо мне думали и думаете, что с переменой образа жизни, я изменился и в дружественных чувствах. Нет, друг, пусть явился у меня новый друг – жена; но не думайте, чтобы чувства любви и дружества к вам погасли в моем сердце.

http://azbyka.ru/otechnik/Savva_Tihomiro...

1844 г. 12 марта следующего 1844 года он же писал мне: «Хотел было перо починить – да не удалось; так и быть! мне ничего в жизни не удается. Будем как-нибудь валить через пень и колоду, а где и маленькой рысцой. Нет, любезный, не в том сила, чтобы громоздить себя на ходули словесности, не в том штука, чтобы вытягивать за ушки бедные слова в превосходную степень: письмо – дружеская беседа; а на празднике дружества откровенность должна быть далека от всех условий вычурности. По моему всякое уклонение на сторону словесности, всякая кудреватость, предполагая усилие набирать слова, указывает на внутреннее чувство нужды, искать вне того, чего нет внутри, а это уже по самой очевидности есть лишение истинного, сердечного расположения. Силлогизм вернейший! Я боюсь этой логики: и потому всегда пишу, что взбредет на ум и попадает под руку, и люблю кто откровенничает со мной безо всяких финтифлюшек. Ваша простота приятнее для меня всех философских систем в мире. Говорят, нет ничего легче в художестве, как вычурность, ничего мудренее, как простота, ничего искусственнее, как строгая естественность. Сказывают также, что искусство на то и дано человеку, чтобы он умел быть естественным, как сама природа, вечный образец прекрасного. Еще доложу пожалуй, что самую словесность ныне, или лучше риторику из дворян, за недостатком доказательств, разжаловали в рядовые, из науки в пошлую компиляцию: говорят, все ее троны и фигуры – бредни, все хрии – галиматья! И правда! Монолог этот набросал я, любезный, для того, чтобы вы не жаловались на недостаток «изобретательности» и не завидовали моему искусству, как вы говорите «в эпистолярной гастрономии». Оставим же, любезный, всю напыщенность германской философии, всю темноту судейской совести, все кудреватые крючки замашкам секретарей и повытчиков. Будем беседовать, как Бог послал; только пожалуйста почаще. Вот с моей стороны одно и единственное условие. Вы подарили меня праздником действительно. Спасибо вам. Получение почты, особенно писем, пирушка для меня. Я всегда жду их с нетерпением и перечитываю с жадностью по несколько раз. Жаль только, что вы, при всем обилии фактов, немножко сухи и черезчур скромны в повествовании. Мне бы хотелось знать всю подноготную Муромскую, даже как всходит у вас солнце, по-старому ли катит струи свои Ока. Вот как занято Муромом мое воображение. Мне мало знать, что у вас была масленица, но как она прошла у вас, как вы провели ее?.. Вас – семья большая! Родных целая команда! Ведется ли между вами, как в старину бывало, бостончик; в каких отношениях все вы между собою, по какой особенно категории кроится жизнь каждого из вас, горит ли между вами та любовь и согласие, которые так крепко связывают сердца и души! Вот чего жаждет душа моя – откровенности ищу я. Я сам, когда здоров, люблю с друзьями и порезвиться и пошутить; выворачиваю на изнанку всю душу и сердце, никогда не взнуздываю своей откровенности.

http://azbyka.ru/otechnik/Savva_Tihomiro...

1845 г. Наступивший новый, 1845 год, был для меня годиной великого и тяжкого испытания, как читатель увидит далее. Поздравлял я, по обычаю, с новым годом своих Ивановских родных и, между прочим, писал им: «Не знаю, как вы, а мы вступили во время нового года со старыми слабыми силами. Анна Васильевна еще до сих пор болеет, не поправляется. Болезнь, по-видимому, незначительная, тем не менее опасная. Слишком уже три месяца мучит ее сухой кашель. Прибегали было и к врачебным пособиям, употребляли и домашние средства: все тщетно. Я сам тоже не могу похвалиться на сей раз богатым здоровьем. В святки, чем бы отдохнуть и повеселиться, я совершенно изнурился: и славление, и ежедневная служба, и приготовление к новому году проповеди – все это вместе, признаюсь, нелегко мне обошлось; некогда было и подумать об удовольствиях, до которых, правду сказать, я и всегда не большой охотник. Наше славление много отличается от вашего. Вы обойдете или объедете в день дворов пять, шесть не более: а мы, как угорелые, рыщем из конца в конец города, почти весь день не пил, не ел. Это, впрочем, не потому, чтобы не имели случаев попить или поесть (в каждом почти доме предлагают угощение), но потому, что дорожим временем. Зато в три дня оканчиваем все эти интересно-скучные подвиги. Впрочем, как ни скучно, не мешало-бы почаще иметь такие подвиги». 20 января писал мне из Гориц о. Василий Сапоровский: «Первоначальным долгом поставляю поздравить вас с наступившим новым годом, пожелать вам новых благодатных даров, свыше нисходящих, новых радостей, нового преуспевания во всех благих предприятиях, или всякого благополучия; потом принести вам и чувствительнейшую благодарность за пространное и приятное письмецо, давно, очень давно мной полученное, а именно октября 31 дня прошедшего года. В ню-же меру мерите, сказал Господь, возмерится и вам. По правилам политики мы с вами, кажется, расквитались и не настоит надобности извиняться перед вами невежеством: но любовь родственная и дружеский союз заставляют признать себя виновным в долговременном моем молчании. Истинная любовь, по свидетельству Апостола, нелицемерна, но не радуется о неправде, радуется же о истине, любит откровенность.

http://azbyka.ru/otechnik/Savva_Tihomiro...

1848 г. С нового 1848 года я возымел было намерение ежедневно записывать мысли и чувствования, возбуждаемые при чтении Библии : к сожалению, это благое предприятие очень скоро прекратилось. Вот что было мной записано в первый день нового года, в четверток. Востани сияй, и воскресни от мертвых, и освятит тя Христос ( Eф. V, 14 ). Время, время пробудиться от глубокого и столь долгого сна, грешная душа моя! Время воспрянуть тебе из мрачного гроба злых навыков и порочных страстей! Пора отозваться на глас зовущего тебя небесного Жениха! Поспеши, о, поспеши к Нему, душа моя! И Он, милосердый, осияет тебя Божественным Своим светом, озарит тьму твоего неведения; рассеет мрачные твои помыслы; просветит тебя светом Боговедения, согреет хладное сердце твое лучами всесильной Своей благодати; оживотворит и направит волю твою к добру. Начало нового лета да будет началом моего духовного обновления. Отселе все мое внимание да будет устремлено на то, чтобы уклоняться, по возможности, от всех нечистых помыслов, подавлять в себе порочные чувствования, истреблять худые навыки» 110 . Помещаю здесь выписку из любопытного письма моего товарища Быстрицкого к Киевскому другу его Флоринскому от 3 января: «Благодаря болезням, я не успел, в продолжение трети, подать и одного сочинения... Предложение для своего сочинения я избрал из данных Ф.А. Голубинским по классу метафизики; вот оно: «Согласно ли со здравым разумом учение Гегеля о прекращении личности души по смерти?» – Не правда ли, что предмет интересный, но и вместе самый утонченный, отвлеченный, сухой? Как бы думал ты, много ли можно написать о нем? Общая истина – если у нас дается предмет для сочинения, то надобно несколько источников перечитать; след., сочинение должно выйти обширное. Это предложение еще довольно частно; а то даны большей частью самый общие, например, по классу истории древней философии – о законах Ману, об учении Конфуция, о Сенеке. По классу Истории новой философии: взгляд на онтологию Гегеля; о влиянии Канта на новейшую философию; о борьбе Якоби против идеализма Канта и Фихте и пантеизма Шеллинга; разбор Теодицеи Лейбница и др. Для подобных предметов сколько нужно времени и труда, и сколько самого писания! От того и пишут у нас листов по 15-ти, 20 и даже более. И первое мое предложение, кажется, не обширно, а требует многого, требует прочтения Гегелевой Логики, где он развертывает свое абсолютное, и частью других наук: потому что этому предмету, состоянию души по смерти, Гегель не посвятил ни одного трактата в своей обширной системе, а его мысль, между тем, сказывается в этой системе и выходит из нее; значит, нужно узнать дух всей его системы и опровергнуть коренные пункты его учения; а эти пункты: абсолютное в себе, абсолютное вне себя, абсолютное для себя, моменты, которых изложению посвящена Логика. А какова эта Логика! Сколько тут отвлеченности! Сколько утонченности! На каждой строчке, почти на каждом слове надобно останавливаться и думать.

http://azbyka.ru/otechnik/Savva_Tihomiro...

1849 г. Между тем на старшем курсе назначают и проповеди. Мне довелось говорить первому и первую проповедь на Рождество Пресв. Богородицы, сугубо родной праздник и по Горицам и по Мурому; вторая назначена на 4-ю неделю В. поста. Чем ближе богословские предметы к сердцу и к моему званию: тем больше требуют труда и усилия. Но вдали ожидает еще больший труд: я разумею, так называемое, курсовое сочинение, которое в академии дается обыкновенно на год, и составляет последний решительный труд, по которому главным образом решается судьба каждого студента. Прошу вашего молитв. содействия для благополучного совершения многотрудного академического поприща.» Новый год встретил я, в новом своем звании, в лавре, среди монашествующей братии, которая с того времени, как я облекся монашеством, стала ко мне ласковее и внимательнее, и я начал чувствовать себя в отношении к оной свободнее. 14 числа писал я в Ставрополь на Кавказе веселому сообитателю своему и приятному собеседнику, о. Моисею (Рыбальскому), поступившему туда на семинарскую службу: «Радуюсь о вашем благополучном, хотя и позднем, прибытии в благословенный Ставрополь, приветствую вас с вступлением в новую должность, поздравляю, наконец, с новым годом. Да благословит Господь счастливым успехом ваше новоначальное делание в вертограде духовном! Может быть, вы ожидали от меня письма ранее: но я, помня ваше обещание известить меня о вашем приезде, до сих пор медлил открыть условленную между нами переписку. Теперь же, слыша о вашем прибытии и не получая от вас самих обещанного известия, некоторым образом почитаю себя обязанным приступить к исполнению взаимного нашего обещания. После вашего отбытия, в нашей келье водворилась глубокая и мрачная тишина. Сколь ни благоприятна тишина для ученых занятий, тем не менее, однако же, заставляют меня часто вспоминать о ваших живых и откровенных беседах. Тишина для ученых нужна, хорошо, но в свое время и в известной мере: а после обеда напр. и после ужина почему не пошуметь и не повеселиться?

http://azbyka.ru/otechnik/Savva_Tihomiro...

1850 г. 13 января я писал в с. Абакумове священнику М.Д. Граменицкому: «Препровождая при сем вожделенную для вас книгу, прошу извинить, что так долго заставил вас томиться ожиданием. Более уже месяца, как она получена мною из Ярославля; но вот какие обстоятельства не позволили мне ранее переслать ее к вам. В тот самый день, когда я получил эту книгу, посетил нашу келью о. инспектор; увидав новую, доселе им невиданную книгу, он просил меня доставить ему ее для рассмотрения. Не ранее, кажется, как через неделю книга возвратилась в мои руки. Затем почел я нужным отдать ее в переплет, приказав из двух отдельных книг составить одну. (Думаю, вы не будете претендовать на меня за это). Переплетчика я просил, как можно, поскорее переплести книгу, с тем намерением, чтобы представить ее вам в виде сюрприза на праздник; но он почему-то не мог удовлетворить моей просьбе. Между тем настали святки. Частью по собственному произволу, а более по убеждению о. инспектора, я отправился в Переславль на отдых: а книга все-таки на моих руках. Вот наконец, по возвращении из путешествия, первым долгом поставил для себя препроводить к вам вашу собственность. Очень буду рад, если рекомендованная мной книга доставит вам хоть некую пользу в проповедании слова Божия. Что скажу вам о себе! Силы мои, в течение минувшей трети порядочно утомившиеся, теперь снова освежились и значительно ободрились. Поездка в Переславль очень благоприятно подействовала на меня. Недели полторы провел я там не только спокойно, но и весело. Каждый почти день имел случай видеться и наслаждаться приятной беседой с людьми учеными и почтенными. Неоднократно виделся с о. ректором Евгением; много раз был у смотрителя духовных училищ; был во многих домах духовных, светских и даже купеческих. Везде принят был с большим усердием. Возвратившись в академию, я услышал здесь приятные новости. О. Леонид, добрый бакалавр наш, переведен ректором в Вифанскую семинарию на место о. Евгения, переведенного в Москву. О. инспектор наш возводится в сан архимандрита. О. ректор, за которого мы так опасались, оставлен пока при академии. Прочее все по-прежнему.

http://azbyka.ru/otechnik/Savva_Tihomiro...

  001     002    003    004    005    006    007    008    009    010