Какие же притчи рассматриваемого нынешнего отдела Притч.10:1–22:16 можно приписать Соломону? Прежде всего притчи первых глав отдела, между ними особенно притчи рекомендующие человеку правду и жизнь по правде, поскольку притчи такого содержания были наиболее достойным предметом первых произведений приточного искусства и по своей поэтической форме и параллелизму противоположности обнаруживают первую формацию притчей. Далее к самым древним притчам данного отдела нужно присоединить притчи рекомендующие человеку труд и исполнение своих обязанностей, поскольку и они принадлежат к самым прекрасным притчам собрания и также встречаются в первых главах отдела в перемесь с притчами о правде. Притчи о мудрости и ее пользе, равно как и притчи о народном благоденствии и царе, как стоящие уже несколько позади, встречаясь особенно только с 14-й главы, написаны уже после Соломона, хотя и они принадлежат к наиболее прекрасным во всем собрании. Впрочем нынешнее издание всего второго отдела притчей могло последовать уже в IX веке, хотя и оно было все-таки обширнее, чем мы его знаем, насколько можно судить из того, что нынешняя последняя притча отдела ( Притч.22:16 ) вовсе не приспособлена к заключению (она очутилась на конце случайно вследствие потери дальнейших притчей), а также из того, что в дальнейших частях книги, особенно в глл. 28–29, есть притчи вполне подходящие к второму отделу и вероятно оторванные от него. Совершенно другое нужно сказать об остальных отделах притчей, т.е. первом, третьем и четвертом. Если уже в Езекиином издании заметно сильное уклонение от первоначального Соломонова построения притчи, то в первом собрании, глл. 1–9, от него не осталось и следа. Равномерность двух членов стиха в первом отделе ослабела до такой степени, что здесь возможен даже стих из одного члена. |
(Rohling, das Salom. Spruchbuch. S. 8). Подобных примеров можно найти много и во всякой другой национальности. Соглашаясь с названными сейчас критиками, что книга Притчей есть произведение всего народного еврейского духа и гения, Мейер (Geschichte der poetischen national Literatur der 1856) допускает, что рядом с народными притчами в нашей книге есть и искусственные, написанные отдельными лицами. Руководясь своим личным чутьем, Мейер узнает народные притчи в отдельных полустишиях следующих притчей: . Эти притчи первоначально ходили в виде однострочий, и только впоследствии сделаны двустрочными чрез прибавление к ними противоположений. Напротив, следующие притчи всегда ходили в форме двустрочий: и др. В этой последней искусственной приточной поэзии мог упражняться и Соломон. Он мог написать притчи ( ). Но нет никакого доказательства, что он должен был написать эти притчи. Во всяком случае нынешние притчи принадлежат уже искусственной поэзии, сохраняя только основные зерна первоначальных народных притчей. Если в нашей книге мало притчей, касающихся индивидуальной жизни израильского народа, сравнительно с притчами общего нравственного содержания, между тем как в арабских сборниках на первом плане стоят притчи строго условленные местностью и обычаями, то это объясняется особенным характером народного еврейского духа, легко оставлявшего свои индивидуальные особенности и устремленного в область общих нравственных интересов. Таким образом, Мейер дошел до противоречия. Признавая наши притчи произведением народного духа древних евреев, в тоже время самый этот дух народа Мейер признает не народным. Возможно ли это? Сам по себе, добровольно, никакой народ не может пренебречь своими индивидуальными особенностями, без которых он не может и быть отдельным народом. |
Так как здесь ясно говорится, что автор пишет «третий раз», а впереди мы нашли именно три отдела притчей, считая и настоящий, то весьма вероятно, что автор имел ввиду не какие-нибудь неизвестные послания, а именно сейчас указанные нами первые части притчей. – Дальнейшее надписание встречаем Притч.24 в короткой форме: вот еще притчи мудрых». Таким образом, следующий затем отдел притчей, также как и предшествующий, не мог быть назван по имени Соломона или другого приточника, а назван только вообще вышедшим из школы мудрецов. Выражение «вот еще притчи мудрых» подтверждает сделанное нами разделение третьего отдела; если бы ( Притч.22:17–21 ) не считать особенным надписанием «притчей мудрых», тогда не имело бы смысла сделанное здесь ударение «вот еще»..., потому что тогда до Притч.24 будут идти притчи только одного Соломона 6 . – Далее новое надписание встречаем ( Притч.25 ) в таком виде: «это притчи Соломона, переведенные людьми Езекии (по LXX: друзьями Езекии) царя иудейского». Выражение «переведенные», употреблено здесь не в смысле перевода с одного языка на другой, а в смысле переведения из народной памяти на письмо или же в смысле извлечения из каких-нибудь архивных бумаг, может быть из большого списка тех 3000 притчей Соломона, о которых говорится в книге Царств (LXX: LXX (ватик. кодекс) к этому надписанию делают весьма важную библиографическую прибавку: «сии притчи Соломона, не рядовые, которые списали друзья Езекии, царя иудейского». Так как «нерядовые» в еврейском тексте не было, то LXX, вставляя его в надписание, имели в виду указать предание своего времени о каком-то важном употреблении этих притчей, выдвигавшем их из ряда других притчей Соломона, на что указывает отчасти и еврейский текст особенною подробностью надписания, делающею отдел 25–29 главнейшим в книге. |
Творцом притчей в рассматриваемом стихе именуется Соломон сын Давидов, царь Израилев. О Соломоне, как сочинителе притчей, свидетельствует также 3-я книга Царств ( ), где в похвалу Соломона сказано: «И изглагола Соломон три тысящи притчей». Сын Сирахов ( ) прославляет Соломона словами: «За песни и изречения, за притчи и изъяснения тебе удивлялись страны». Из притчей Соломона дошла до нас незначительная часть, содержащаяся в книге Притчей. В первых девяти главах книги притчи представляют речь связную, не переходящую от одного предмета к другому разнородному. В этой речи или является говорящим от своего лица сам Богомудрый наставник, или вводится говорящею его устами и призывающею к своим урокам сама премудрость. В дальнейших 10–24 главах (имеющих в Еврейской Библии особое надписание: притчи Соломона) собраны приточные изречения мудрости, большею частию отрывочные (афористические) и только к концу несколько связные. Следующие затем главы 25–29 надписаны так: «И сии также притчи Соломоновы, которые списали (т.е. из письменных памятников или из устного употребления извлекли и привели в настоящий вид) мужи Езекии, царя Иудейского». В этих главах притчи, как и в предшествующих (10–24), имеют вид афоризмов. В тех и других главах построение притчей состоит в сравнениях или противоположениях. Остальные две главы 30 и 31 составляют дополнительную часть книги. В 30-й главе (надписанной в Еврейской Библии : «изречения Агура»), содержатся притчи в виде отдельных, не связанных между собой изречений. В 31-й главе (надписанной в Еврейской Библии: «изречения Лемуила царя», неизвестного с этим именем в истории избранного народа) заключается связная речь с хвалебным изображением доблестной жены. В следующих пяти стихах (2–6) рассматриваемой паремии указывается на цель и пользу книги Притчей. 2. Познати премудрость и наказание и уразумети словеса мудрости. Итак, притчи изречены Соломоном для того, чтобы руководить к познанию или достижению премудрости, к усвоению наказания и к уразумению словес мудрости. Под премудростию разумеется вообще высшая степень совершенства в усвоении умом и сердцем ( ) истины. Под наказанием, наставлением ( разумеются нравоучительные правила, служащие к возбуждению и укреплению воли на подвиги добродетели. «Словеса мудрости», по-русски, речи разума, означают речи, идущие от умных людей и могущие сделать умным того, кто внимательно прислушивается к этим речам. |
Из этого надписания выходит не только то заключение, что при Езекии было уже собрание Соломоновых притчей, но и то, что первые две части притчей были собраны уже до этого времени и известны были еще до Езекии. Ибо, если бы эти мужи Езекии царя не имели их пред глазами как особенных собраний, разделенных на две части или соединенных в одно целое – это все равно, то притчей, которые они собрали как Соломоновы, они не присоединили бы к ним как особую часть собрания, с особым надписанием: и это притчи Соломона и прочее, а, без всякого сомнения, все притчи, собранные ими как Соломоновы или только принятые за Соломоновы, соединили бы в одно нераздельное целое, не прилагая особого надписания, что вот такие-то притчи собраны мужами Езекии царя, – чем предполагается прямо, что прочих-то притчей собрание принадлежит не им. Надписание: и это притчи Соломоновы – до очевидности показывает, что надписанное ими собрание сделано после предшествующего и к нему присоединено как прибавление трудами мужей Езекии. Вопрос остается при этом только тот, сами ли эти мужи присоединили свое собрание притчей Соломоновых к прежнему собранию, в каковом случае им должно принадлежать и надписание: и это притчи Соломона и прочее, или они только собрали притчи Соломоновы, содержащиеся в этой части, а присоединение её к прежнему собранию сделано рукой последнего редактора книги, который прибавил к тому и содержащиеся в двух последних главах притчи Агура и Лемуила и не только над всем этим собранием сделал общее надписание ( Притч.1:1–7 ), но и частные, как-то: в начале 10-й главы, в начале 25-й, 30-й и 31-й? Чтобы решить этот вопрос, хотя не с полной исторической достоверностью, а, по крайней мере, с нужной для науки степенью исторической вероятности, нужно составить представление о происхождении и составе всего собрания притчей в одну книгу, что можно сделать обозрением происхождения собраний каждой из трех частей книги и соединения их в одну. |
Разности текстов книги Притчей, масоретского и LXX, состоят 1) в перестановках притчей, 2) в дефектах и дублетах притчей, 3) в различном чтении притчей. 1 . Уже общий порядок больших частей или отделов книги Притчей неодинаков в тексте LXX и масоретском. Притчи Агура и Лемуила (кроме алфавитной песни), занимающие в масоретской библии последнее место, глл. 30–31, в тексте LXX стоят, как мы уже заметили, прежде притчей собранных при царе Езекии, именно отрывок стоит после , а отрывок в конце 24-й главы. Вместе с тем и надписания , , равно как и , , , в тексте LXX частью сглажены частью совсем устранены, так что вся книга Притчей LXX имеет только два надписания и и потому делится только на два отдела: первые притчи Соломона (1–24) и вторые притчи Соломона собранные при Езекии (25–31). Притчи Агура и Лемуила (не исключая и алфавитной песни, стоящей у LXX в самом конце книги Притчей, в отделе собрания Езекии) и притчи других неизвестных мудрецов, заключающиеся, по указанию масоретской библии, в отделах и , в тексте LXX присоединены непосредственно к притчам Соломона. По такому тенденциозному объединению содержания книги Притчей, текст LXX представляет, без всякого сомнения, более свободное издание чем текст масоретский. Трудно сказать, для чего нужно было такое концентрирование всех притчей нашей книги около одного имени Соломона; но то несомненно, что здесь обнаружилась та же общая причина, по которой и исторические книги, носившие в еврейской библии различные названия, в тексте LXX объединены под одним общим названием 4 книг Царств и некоторые из псалмов, не имевших в надписании имени Давида, получили его в тексте LXX и позднейшая учительная книга, вошедшая в состав сборника LXX, названа премудростью Соломона. |
В остальных своих положениях Делич повторяет предшествующих критиков, но в гораздо более смягченной форме. Признавая Соломоновский тип притчи только в и в 25–29, Делич, подобно Евальду и Гитцигу, не признает эти собрания сполна произведением Соломона, но при этом выражается гораздо осторожнее (эти собрания не без сторонней подписи...). Об издании всей вообще книги Притчей Делич замечает, что первый издатель, написавший введение, издал часть книги от до ; второй собиратель, живший после Езекии, издал всю остальную часть книги от до , так что таким образом книга Притчей делится на две части, и притчи Соломона, царя притчей, в той и другой части занимают срединное место. Но подобного разделения отделов по двум частям никак нельзя допустить потому уже, что второй собиратель не мог начать свою часть надписанием: вот еще притчи мудрых ( ). На первом плане как в первой, так и во второй части должны были стоять притчи Соломона, а притчи мудрых могли служить только дополнением к ним, а потому первая часть должна простираться до конца 24-й главы, а вторая должна обнимать все остальные отделы книги. Не даром в заключении 24-й главы стоит повторение притчи первого отдела ( ). И так рассмотренная нами тетрада критиков книги Притчей развивают одну и ту же общую мысль в полной взаимной зависимости. Если Евальд нашел древнейший или Соломоновский тип притчей в , то Гитциг нашел его в параллельном отделе 25–27, а Берто и Делич в том и другом отделе с постепенно возрастающею уверенностью. Если Евальд первую часть книги Притчей признавал самою позднею, то Гитциг наоборот самою раннею, Берто и Делич – среднею. Таким образом, критика движется в одном и том же логическом круге, начертанном сильною мыслью Евальда. Постепенное же понижение голоса в ряду рассмотренных критиков как нельзя более наглядно показывает, что на пройденном ими пути все уже исчерпано, вследствие чего здесь не может быть даже надежды на решение вопроса в будущем. |
Получив же, и сделавшись мудрейшим из всех людей, живших прежде и после его, и чудным во всех делах и словах своих, он изрек три тысячи притчей и пять тысячь песней, также исследывал природу всего, что производит земля, и всех животных. Он написал книги, из коих каноническими признаны три т. е., сия книга, называемая Притчи, Экклезиаст и Песнь Песней; четвертая, им написанная, – Премудрости Соломона, как выше сказано, не канонизована. Настоящую книгу надписал он: Притчи потому, что притчи суть изречения мудрых, предложенные не просто, но в виде загадок, так что мысль выражаемая словами служит только оболочкою другой мысли сокровеннейшей. Таково свойство притчей. Так и ученики Господни, после того, как Господь, оставив сокровенный образ речи, начал беседовать с ними открыто, говорят Ему: се ныне не обинуяся глаголеши, а притчи никоеяже не глаголеши ( ), – дабы мы знали, что под притчею разумеется не явный, но сокровенный род речи. И так поскольку в сей книге находится много таких изречений, то Соломон надписал ее: Притчи. Притчею же, т. е. учением припутным при и путь) называется потому, что сии изречения были писаны при дороге, для исправления и научения ходящих по ней. При дороге же писались по той причине, что поскольку не все вмещали слова истины, то дабы, проходя мимо, по любопытству испытывали написанное, и таким образом получали наставление. Некоторые так определяют притчи: «притча есть изречение одним чем-нибудь переносно означающее многое». Посему в сей книге содержится 1) познание премудрости и учения; 2) разумение словес мудрости; 3) извития словес; 4) разумение истинной справедливости; 5) исправление суда; 6) познание притчи; 7) изречения мудрых; 8) загадки, – темные слова. |
та, которая изложена , менее прекрасна и менее достойна Соломона, чем антитезы 10-й главы. В особенности же против Евальдовой гипотезы первоначальности антитетической притчи говорит то обстоятельство, что в отделе , среди господствующих антитезов, встречаются, хота и не так часто, и другие притчи, и с другой стороны в позднейшем, по Евальду, собрании 25–29, среди других видов притчи, есть и антитезы. Чтобы остаться верным своей гипотезе, Евальд предполагает случившееся здесь смешение древнейшего и позднейшего течения притчи в том смысле, что позднейшие издатели к древнему основному виду антитетических притчей подмешали другие «дальнейшие струи» притчи, а издатели 25–29 к своими основным притчам нового образца прибавили нечто и из древнего антитеза. Но это объяснение Евальда мы можем с равною силою поставить и обратно, если возведем в первую степень древности притчу параболическую, вследствие чего на первом месте окажется собрание парабол 25–29, а помещенные в нем антитезы будут подмесью из «позднейшего» времени антитезов 10–22. Очевидно, ни то ни другое положение не может быть верным. Ни антитезис, ни парабола, ни синонимы сами по себе не могут определять времени своего происхождения; они встречаются как совершенно равноправные притчи в книге Сираха и даже в новейших изданиях притчей 22 . Мы говорили уже, что по нашему мнению основною притчею скорее всего могла быть самая простая логическая или рассудочная форма притчи, без параллелизма. – Что же касается почти исключительного господства антитезов в отделе , то оно легко объясняется указанным нами выше не столько общенародным, сколько специально педагогическим назначением этой части притчей, как высшего курса священной мудрости, имевшего свою ближайшую цель в том, чтобы внедрить в душу молодого наследника Соломонова яснейшее представление о противоположных явлениях жизни – добра и зла, научить его при каждой встрече с тем или другим явлением видеть не одну только его сторону, в данное время открытую, но и другую противоположную сторону, обыкновенно сокрытую, и таким образом, как говорится в предисловии, изострить мысль к пониманию тех и других явлений и чувство к их восприятию, – в каковом различении добра и зла, хороших и дурных явлений и состоит мудрость по учению книги Притчей. |
С другой стороны мы уже видели, что даже двустрочие и параллелизм предложений не безусловно необходимы для древнееврейской притчи, потому что народные еврейские притчи вовсе не имели параллелизма и были однострочны. Тем более нельзя считать необходимым, чтобы в первый период притчи параллелизм членов, или, как его называли в своем восточном стиле талмудисты (bereschit rabba 60 а), проведение поэтической борозды за бороздою, мог так исключительно остановиться на том специальном противоположении, которое у нас сочиняется с частицами: а, напротив, и которое особенно часто встречается в отделе ; он должен был обнимать и другие, известные тогда и возможные в притче, отношения человеческих представлений с первого времени появления двучленной притчи. Это тем необходимее нужно предположить, что во главе древнееврейской притчи стоит Соломон, с широкою мудростью которого не совместимо представление той ограниченности мыслительного процесса, какую необходимо нужно предполагать при исключительном пользовании одною формою антитетического параллелизма. Правда Евальд настаивает, что антитетическая притча была наиболее прекрасною, но это ошибка. Псалом 104-й, в котором Гумбольт видел образец высочайшей поэзии, превосходящий все оды греков и римлян, почти не имеет антитеза. По вкусу древнего человека скорее уже должна была предпочитаться притча параболическая, как необходимо сопровождавшиеся большею картинностью изложения 21 . По свидетельству книги Царств, Соломон особенно любил останавливаться над явлениями природы, дававшей непосредственный материал для параболической притчи, а по дальнейшему преданию (Cant. rabb. 3, а.) собственно Соломоновою любимою притчею было именно сравнение (dugmah). И с нашей точки зрения никак нельзя сказать, что параболическая притча, напр. |
|