| В.В. Виноградов Отпетый (человек, дурак) ОТПЕТЫЙ (ЧЕЛОВЕК, ДУРАК и т. п.) Для семантической истории многих выражений очень важно определение социальной среды формирования их значений и путей их экспрессивно-смысловых странствований. Эту мысль особенно ярко и внушительно в ХХ в. защищал А. Мейе. Вот пример. Разговорное прилагательное отпетый в значении «безнадежно-неисправимый, отъявленный», носящее яркую печать экспрессии осуждения, по своей этимологической природе прозрачно. Легко восстановить и внутреннюю форму современного качественного значения этого слова применительно к лицам. Она ярко видна в таком, например, прозвище одного из действующих лиц «Петербургских трущоб» Вс. Крестовского, «...желтоволосый старичонко, с неподвижными рыбьими глазами, ”отпетый, да не похороненный“, Пахом Борисович Пряхин» (Крестовский, 1899, 2, с. 543). Очевидно, это переносное значение слова отпетый развилось из причастия отпетый, т. е. подвергшийся всем обрядам, совершаемым над умершим перед погребением, перед отправлением в могилу (отпеть покойника). Иными словами, «такой, что люди его как бы отпели, совершили обряд отпевания», – с отрицательной экспрессией – «пропащий, вычеркнутый из списка достойных жизни людей». Ср. у Островского в комедии «Не так живи, как хочется»: «Прощай, Груша! Коли со мной что недоброе сделается, на твоей душе грех будет. Я голова отпетая, ты меня знаешь». У Достоевского в «Дядюшкином сне»: «Ну, что на меня глаза выпучил, отпетый дурак?» У Б. Маркевича в романе «Бездна»: «...пред вами находился давно порешенный, давно отпетый человек...» (Маркевич 1912, 8, с. 17). Ср. тип отпетого в «Очерках бурсы» Н. Г. Помяловского. Помяловский в очерке первом «Зимний вечер в бурсе» изображает отпетого в лице Гороблагодатского: «Он был отпетый. Отпетый характеристичен и по внутреннему, и по внешнему складу. Он ходит заломив козырь на шапке, руки накрест, правым плечом вперед, с отважным перевалом с ноги на ногу; вся его фигура так и говорит: ”хочешь, тресну в рожу? думашь не посмею!“ – редко дает кому дорогу, обойдет начальника далеко, чтобы только избежать поклона. |
| В академическом «Словаре современного русского литературного языка» почему-то слово отпетый включается в такие фразовые контексты: отпетый вопрос, отпетая старина и т. п. – «о чем-либо прошлом, невозвратном». Такое применение иллюстрируется двумя цитатами: «Таким образом прошло двадцать лет. В конце 1858 года отпетый и похороненный вопрос воскрес с новой силой» (Писарев, Подвиги европ. авторит.); «Если и сохранилось что-нибудь от этой прежней, франтоватой его жизни, то сохранилось... в виде какой-то пережитой, отпетой старины, которую, увы! не воскресят никакие косметики (Достоевский, Дядюшкин сон)» (БАС, 8, с. 1519). Ясно, что оттенок «невозвратимого», «далекого от живой общественной жизни» ведет совсем к другой экспрессивно-семантической атмосфере, чем та, которая характеризует образы «отпетой головы», «отпетого дурака» и т. п. Вместе с тем в публицистическом употреблении слова отпетый более выпукло выступают его этимологические основы, его смысловые оттенки, намекающие на отношение к прошлому, уже потерявшему актуальное значение для современности. Опубликовано вместе с очерками о словах и выражениях: «Зодчий», «Поползновение», «Стих нашёл», «Хоть святых вон выноси» под общим названием «Историко-этимологические заметки» в сб.: «Этимология 1968» (М., 1971). В архиве сохранился машинописный экземпляр очерка с авторской правкой и рукопись (на 3-х листках, написанных в разное время), полностью вошедшая в публикацию. Здесь публикуется по оттиску, сверенному с оригиналом. В архиве сохранился рукописный авторский текст (на ветхой бумаге зелеными чернилами), не вошедший в публикацию: «Разговорное имя прилагательное отпетый в значении «неисправимый, безнадежный в каких-нибудь своих отрицательных качествах» очень ясно по своему происхождению. Оно восходит к причастной форме глагола отпеть в его церковном значении «совершить над покойником особый церковный обряд так наз. отпевания перед похоронами». Гр. Дьяченко в своем словаре так определяет отпевание: ”чин погребения усопшого; конец пения, церковного служения“ (Дьяченко, Ц-сл. |
| Гороблагодатский поддерживает самое неприличное дело, если оно относится ко вреду высших властей, отмачивает дикие штуки. Он ревнитель старины и преданий, стоит за свободу и вольность бурсака, и, если нужно будет, не пощадит для этого священного дела ни репутации, ни титулки. Он основной столб товарищества. Бурсаки с такими доблестями обыкновенно звались отпетыми. Но отпетые были разного рода: одни из них назывались благими: это были дураковатые господа, но держащиеся тех же принципов; другие назывались отчвалыми: эти были вообще не глупы, но лентяи бесшабашные; Гороблагодатский же был отпетый – башка: он шел в первых по учению и в последних по поведению. Башка и отчвалый умно гадили начальству, а благой глупо: например вдруг захохочет учителю в лицо и покажет ему кукиш; вздерут благого, а через несколько времени он опять выкинет какую-нибудь глупую дерзость. Но никто из отпетых так не солил начальству, как Гороблагодатский» (Помяловский 1868, 2, с. 13–14). В очерке втором «Бурсацкие типы»: «Сторож... крикнул вслед утекающей бурсы: Сволочь отпетая! Всех вас перепороть следует!» (с. 64–65). В очерке «Женихи бурсы»: «Но Аксютка, как отпетая личность, не обращал внимания на служительские власти. Он продолжал ломиться к Цепке в хлебную. Кто тут? – послышался голос Цепки. Это я. Цепа. Я тебе дам такого хлебца, что не съешь... прочь пошел» (с. 136). В отрывке «Андрей Федорыч Чебанов»: «Детский либерализм и преждевременная, ни к чему не ведущая дипломатика, привитая насильственно, была делом француза, действительно враля отпетого, всегда искусственно раздражавшегося своими фразами» (с. 283). Это употребление и значение слова отпетый еще не были отмечены в академическом словаре 1847 г. Очевидно, они вошли в норму русского литературного языка не ранее 40-х годов. Но где, в какой социальной среде они сложились? В среде духовенства, в бурсе, в кругу блатного мира? Неясно. Ведь отпевали всех, кого хоронили. Но, по-видимому, была еще совсем иная экспрессивно-идеологическая линия развития и движения слова отпетый, ярче всего выступающая в стилях публицистической окраски. |
| Незнакомец спокойно сказал: – Идем, Козетта. Левую руку он протянул Козетте, а правой подобрал свою палку, лежавшую на земле. Тенардье отметил про себя увесистость дубинки и уединенность местности. Человек углубился с девочкой в лес; озадаченный кабатчик не тронулся с места. Они уходили все дальше. Тенардье глядел на его широкие, слегка согбенные плечи и на его внушительные кулаки. Потом он перевел взгляд на себя, на свои слабые, худые руки. «Выходит, я и вправду отпетый дурак, – подумал он, – пошел на охоту без ружья!» И все же он не хотел сдаваться до конца. – Мне надо знать, куда он пойдет, – пробормотал он. И, держась все время поодаль, последовал за ними. В руках у него оставались две вещи: насмешка – клочок бумажки с подписью «Фантина», и утешение – полторы тысячи франков. Человек уводил Козетту по направлению к Ливри и Бонди. Он шел медленно, понурив голову, задумчивый и грустный. Зима сделала лес сквозным, и потому Тенардье не мог потерять их из виду, хоть и держался от них на довольно значительном расстоянии. От времени до времени человек оборачивался, чтобы удостовериться, не следит ли кто за ними. Внезапно он заметил Тенардье. Тогда он быстро углубился с Козеттой в лесную поросль, среди которой им легко было скрыться. – Тьфу ты пропасть! – воскликнул Тенардье и ускорил шаг. Густота лесной чащи принудила его близко подойти к ним. Когда человек вошел в самую ее глубь, то обернулся. Напрасно Тенардье старался укрыться среди кустов, ему не удалось спрятаться от старика. Тот бросил на него беспокойный взгляд, покачал головой и продолжал путь. Трактирщик возобновил преследование. Так прошли они шагов двести-триста. Вдруг человек снова оглянулся и снова заметил трактирщика. На этот раз его взгляд, обращенный на Тенардье, был так мрачен, что тот счел «бесполезным» дальнейшее преследование. Тенардье круто повернулся домой. Глава 11 Номер 9430 появляется снова, и Козетта выигрывает его в лотерею Жан Вальжан не умер. Упав в море, точнее бросившись туда, он был, как известно, без кандалов. |
| У них, у всех, никак, мозги набекрень. Что ни дурень, то и бабин. Сдуру, что с дубу. Спроста, что с большого ума. Как слепой о красках рассуждает. Спереди дурак, да и сзади так. Много видит, да мало смыслит. Человек он умный, только мало смыслит. Что он дурак, так это и мать его родная скажет. Такой дурак, что только уши пришить. Тюх-тюх, перепентюх, выпентюх. Он дурак прирожденный, самородковый, круглый, зеленый. Дурацкую голову и хмель не берет. Разошелся ум по закоулкам, а в середке ничего не осталось. Мало мудрости, много дурости. Ум разбежался по дуростям. Толк-эт есть, да не втолкан весь. Ума много, да вон нейдет. Есть ум, да вон не лезет. Умный тебя поп крестил, да напрасно не утопил. Большой руки дурак: невступно дурак; с замочкой, впритруску, в нагнет, отпетый дурак (с замочкой: сверх меры, метки, которая обмакивается вся в воду) . Глуп по самый кляч (кляч, на Волге, заметка на шесте осадки судна: стало быть: глуп но всю глубину, во всю огрузку) . Дураков ни орут, ни сеют, а сами родятся. Для дураков не за море ездить, и дома есть. На наш век дураков станет (да и на ваш хватит). На Руси, слава Богу, дураков лет на сто припасено. Дураки да бешены не все перевешаны. Бешена собака и хозяина кусает. У нас дураков непочатый угол (или: косяк). Наших дураков отсель до Москвы не перевешаешь. У нас дураков семь байдаков, да еще и угол не почат. Сколько дней у Бога впереди, столько и дураков. Недозрелый умок, что вешний ледок. Молод, глуп с придурью; стар да глуп – насквозь пророс. Во всех годах, да не во всех умах. Ум бороды не ждет (не спрашивает). Ум не в бороде, а в голове. Стар годами, да молод умом. Долго пожил, а ума не нажил. Из ума выжил. Он ум свой прожил. Старый – что стареет, то дуреет. Старые дураки глупее молодых. От старых дураков молодым житья нет. Отбить, отшибить кому последний ум. Он сошел, спятил с ума. Дураком поперхнулся и рехнулся. Ума нет, а сердце (т. е. злость) есть. Хорош домами (город), да плох головами. Съесть дурака (быть обругану) . Постричь, поправить – в дураки поставить. |
| Прискакали вестовые, — начался благовест; завиднелась карета, — зазвонили во все. Преосвященный ездил необыкновенно шибко, так что благочинный с исправником, ехавшие впереди, едва могли прискакать минуты за две. После обычной встречи, преосвященный велел подать себе в алтаре стул, позвал причт и стал экзаменовать; сопровождавший же его о. протоиерей стал пересматривать церковные документы. — Скажи-ко мне, дьякон, сказал преосвященный: что это такое в десятой заповеди: «Не пожелай… ни села его, ни раба его?» Что такое: ни села? — А… а… а… Чтобы мы не желали села. — Что называется селом? — А… где вот есть церковь, — это село; а где нет, — это деревня. — Дурак, дурак, дурак! Ну-ко ты, дьячок! Этот отвечает без запинки: — Если, к примеру, живут русские, то село; а коль хохлы, — так слобода. — Дурак, дурак, дурак! Пономарь! Пономарь мой был законник. — Это, ваше преосвященство, при Моисеевом законе звали селом; а в Новом Завете, — при Иисусе Христе, — весью: «Вниде Иисус в некую весь, жена же некая»… — Ха, ха, ха! Моисеев закон, жена некая… И ты дурак! Все вы дураки! Преосвященный обращается ко мне: — Отчего они у тебя все дураки? Надобно заметить, что преосвященный говорил при отворённых дверях, на всю церковь; все на нас смотрели и слышали всё до словечка. — Если б, ваше преосвященство, не изволили к нам ныне приехать, то мы ныне все пахали бы. Все они бьются, изо-дня в день, из-за куска хлеба. О книге-то некогда и подумать. — Дураки, дураки! Ну, пашут… Ложатся же отдыхать? От нечего делать, чем так валяться, — и взял хоть катихизис. Дураки! Ну, а ты сам-то не забыл ещё, не изленился? — Кажется, что ещё не забыл. Но здесь можно забыть всё скоро. Преосвященный помотал головой: «Дураки, дураки!» Преосвященный вышел на амвон и спрашивает: — Каков у вас причт? Хорош-ли, довольны-ли вы им? — Все духовники хороши, ваше просвещенство, мы всеми довольны, — грянул весь народ. — Пьянствуют они у вас? — Нет, ваше просвещенство, и в рот не берут. — Не хороши, так я сейчас всех вон выгоню, говорите правду! |
| — Отец Андрей, Христос Воскресе! Р. Б. Сергий из Москвы. Не могли бы вы сказать о евангелии от Толстого? И ещё, в этом контексте... Его же отлучили от Церкви, не предали анафеме. В чём разница между церковной анафемой и отлучением, не могли бы вы пояснить? — Евангелие от Толстого — это попытка рационалистического прочтения Евангелия, при котором Толстой отказал Христу в божестве, отказал Христу в чудесах, — решил, что чудес не было, это людям привиделось, — решил, что Христос не Господь и не Бог, а просто хороший человек. Он изложил такую свою трактовку, которая никак не может считаться христианской, которая является плодом гордых фантазий хорошего графа. Но хороший граф становится плохим графом, когда он начинает фантазировать на вещи, которые не поддаются отдельному уму. Розанов говорил, что Толстой — гений, но он — дурак. Это очень важные слова. Толстой умён, но он — дурак. Как это — гений и дурак? А вот Розанов очень правильно говорит, что если бы Толстой был умён по-настоящему, он бы не воевал с Церковью, потому что в Церкви есть Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, святой Спиридон, святой Тимофей, святой Тихон Задонский. Толстой, если бы он был умён, смирился бы перед Церковью, вообще. Розанов говорит, что допустим, Священный Синод ниже Толстого: Толстой выше, умнее, серьёзнее, горячее, нежели Отцы-Синодалы владыки. Но Толстой ниже Василия Великого, ниже Иоанна Златоуста, Толстой должен был смириться перед Церковью, в принципе, перед Церковью, как таковой. Не перед Синодом, а перед Церковью. А раз он не понял этого, то он — гениальный, но он — дурак. Ну дурак: умная голова дураку досталась. Так что с его евангелием — это неумные выходки зарвавшегося человека. Зарвался барин, загулял, так сказать. Косил бы траву с мужиками на поляне всю жизнь до смерти, глядишь, так бы и спасся. А так — задурачился гений. А насчёт анафемы и отлучения, анафема — это и есть отлучение. Анафема не есть проклятие, но анафема есть отлучение. Как мы поём в первую неделю Православия: «Анафема, анафема, анафема...» — это значит: «Ты не наш, ты не наш, ты не наш. |
| А ласточки по всей России живут и даже летают над Кремлём». Речь, как догадывается читатель, идёт о снятии Владимиром Путиным с поста губернатора Хабаровского края Сергея Фургала и о массовых митингах в его защиту жителей Хабаровска, главным лозунгом которых был лозунг «Москва, уходи!». И последняя новость: бывший схиигумен Сергий призвал всех россиян 1-го августа принять участие в массовых акциях протеста против существующей системы. P.S.: В заключение я хочу привести слова писателя Аркадия Аверченко, сказанные им ещё в 1921 году. Они в высшей степени актуальны и в наши дни. Может быть, кто-то из тех, кто симпатизирует романовым, квачковым и им подобным, задумается… Вот эти слова: «Все новое, революционное, по-большевистски радикальное строительство жизни, все разрушение старого, якобы отжившего, – ведь это же " веселая кухня " ! Вот тебе на полках расставлен старый суд, старые финансы, церковь, искусство, пресса, театр, народное просвещение – какая пышная выставка! И вот подходит к барьеру дурак, выбирает из корзины в левую руку побольше деревянных шаров, берет в правую один шар, вот размахнулся – трах! Вдребезги правосудие. Трах! – в кусочки финансы. Бац! – и уже нет искусства, и только остается на месте какой-то жалкий покосившийся пролеткультский огрызок. А дурак уже разгорячился, уже пришел в азарт – благо шаров в руках много – и вот летит с полки разбитая церковь, трещит народное просвещение, гудит и стонет торговля. Любо дураку, а кругом собрались, столпились посторонние зрители – французы, англичане, немцы – и только, знай, посмеиваются над веселым дураком, а немец еще и подзуживает: - Ай, ловкий! Ну, и голова же! А ну, шваркни еще по университету. А долбани-ка в промышленность!.. Горяч русский дурак – ох, как горяч... Что толку с того, что потом, когда очухается он от веселого азарта, долго и тупо будет плакать свинцовыми слезами и над разбитой церковью, и над сокрушенными вдребезги финансами, и над мертвой уже наукой, зато теперь все смотрят на дурака! Зато теперь он – центр веселого внимания, этот самый дурак, которого прежде и не замечал никто» (А. Аверченко, рассказ «Дюжина ножей в спину революции»). Итак, в центре всеобщего «весёлого внимания» всё больше оказываются такие как Романов, Головин, Квачков, Маша Шукшина, Габышев и другие. Формируется пока ещё только мутный ручей, но ведь он может превратиться в широкую реку новой русской Смуты, подобной той, которая была некогда произведена в Московском Царстве при активнейшем участии дьяка Чудова монастыря Гришки Отрепьева – самозванца, выдававшего себя за убиенного царевича Димитрия. И задача всех здравомыслящих, рассудительных православных, которых – я уверен – больше, чем дураков, – не допустить, чтобы самозваное «отрепьевское православие» окончательно обрушило Россию. |
| — Христианство, как известно, «для иудеев соблазн, для эллинов безумие» (1 Кор. 1: 23). Современная западная культура — эллинская. Когда мы поступаем, руководствуясь религиозными мотивами (подаем милостыню или мяса не едим почти два месяца) — для «эллинов» это безумие. Но ведь есть и обратная сторона — хочется иногда почувствовать себя особенным… Если я весь такой православный, веду себя девиантно, как бы стараюсь подчеркнуть свою неотмирность — это та неотмирность, о которой говорил Христос? — Современная западная (точнее — глобалистская) культура уже не эллинская. Эллинская культура — это святые отцы: Василий Великий, Иоанн Дамаскин, аскетические писатели. (Кстати, то восприятие поста, какое мы имеем в нашей церковной жизни сейчас, вполне себе эллинское.) Современная культура скорее «просвещенческая», упрощенная сравнительно с культурой древности, а тем более с великой культурной традицией Церкви. А девиантное поведение — это практическое выявление субкультурности Церкви и прямо противоположно неотмирности; их мотивации совершенно мирские. Неотмирность вся — внутри, в сердце, в мотивациях, ценностях человека. Кроме того, неотмирность благодатна и знает, как себя вести, чтобы не смущать и не «грузить» окружающих. Неотмирность, повторю, мудра; а девиантность глупа (и в библейском, и в обыденном смысле этого слова), и выставляет эту свою глупость на всеобщее обозрение, добиваясь того, что из-за нас «имя Божие хулится у язычников» (Рим. 2: 24). — Инаковость христианина миру часто понимается как то, что христианин всем должен, «как дурак»: прощать, как дурак, уступать, как дурак, всем служить, как дурак, тогда как весь свободный мир давно признал, что никто никому ничего не должен. — Мир на словах-то, может, и это признал, а на деле человек опутан долженствованиями мира с ног до головы. Он должен мыслить, чувствовать, смотреть, читать, слушать, потреблять только так, а не иначе, выглядеть, иметь престижную работу, машину, квартиру и т. д. И это не писаные законы, а именно бесчеловечные и жестокие, как объятия дракона, стихии мира сего. А христианин как раз, вооружаясь неотмирностью, разрывает эти цепи, он свободен и мудр. И он, по большому счету, даже и не заставляет себя «не позволить» все то, что общепринято, а разумно и свободно не желает принимать участия в стадном безумии, потому что вкусил лучшего. |
| Радостное чувство власти, но не грубой, полицейской, а истинной, тайной, имеющей близость к року и божественному промыслу, — тончайшее наслаждение, ради которого единственно и стоило жить, ибо все прочие оргазмы жизни так или иначе доступны миллионам, как общий городской пляж в Ялте, родном городе Арсения Иустиновича, где он родился в конце века в семье судебного чиновника, обнищавшего от болезней и умершего в один год с Толстым, — не покидало Арсения Иустиновича, и он с истомной доброжелательной улыбкой смотрел на Николая Григорьевича и кивал ему, ободряя глазами. — Балычка, Николай Григорьевич! Икорки бери! Еще рюмку, Николай Григорьич! Метель унялась, был мороз, ясно, на дворе тихо лежал оранжевый — от тысячи абажуров, смотревших в окно, — снег. Дворники усердно скребли, стучали, торопясь расчистить дорожки для гуляющих, что вышли по совету кремлевских врачей на вечерний терренкур: похватать морозцу перед сном. Николай Григорьевич тоже шел медленно, дыша морозом, разгоняя легкий коньячный хмель. Странный фрукт этот Арсюшка Флоринский! Час разговаривали, и ничего не разъяснилось, все только затемнилось и запуталось. Не дурак, значит, если умеет путать. Нет, не дурак, не дурак. То есть он дурак, разумеется, но не в том смысле, в каком можно подумать о нем, поговорив с ним десять минут. На такие места, куда его вытащили, люди зря не попадают. О Павле он расспросил подробно, записал, обещал узнать и выяснить, в ч е м д е л о, но у Николая Григорьевича во время разговора неотвязно было гадостное ощущение, будто все, что Арсюшка расспрашивает якобы сочувственно и записывает тонким карандашиком на листах бумаги, лежавших в красивом, из красной кожи бюваре посреди стола, нужно ему не для того, чтобы помочь Павлу и установить истину, а для того, чтобы как-то и что-то выудить из него, из Николая Григорьевича, вызнать какие-то сведения. И, как ни стремился Николай Григорьевич свести разговор на тон небрежно открытой, приятельской беседы, Арсюшка исподволь, но упорно противился этому, и выходило похоже на допрос с в и д е т е л я п о д е л у. Он даже имел наглость поучать Николая Григорьевича и советовать, как себя вести в нынешние времена. («Времена серьезные в высшей степени. Можешь мне поверить, ято знаю. Через несколько дней — скажу по секрету — будет пленум… На местах страшно обюрократились, а о бдительности забыли… Говорят, выступит Иосиф Виссарионович… Главное звено: борьба с нарушителями демократии, с врагами, которые маскируются партийными билетами… Псевдокоммунисты… Мой совет: оборвать все связи с оппозицией, все личные отношения — я знаю, формально ты никогда… но фактически твои дружеские…») |
|
|
