| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла Содержание ИИСУСА, СЫНА СИРАХОВА, КНИГА [Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова], в православной Церкви относится к неканоническим книгам ВЗ (входит в разд. учительных книг), в католич. Церкви - к девтероканоническим (второканоническим), в протестантизме - к ветхозаветным апокрифам. По-видимому, никогда не входила в иудейский канон, хотя цитаты из нее иногда встречаются в раввинистических источниках (напр., в Берешит Рабба. 91. 3; Когелет Рабба. 7. 19). Наименование и место в каноне В Ватиканском кодексе И., с. С., к. названа Σοφα Σειρχ (греч.- Премудрость Сираха), в Синайском , Александрийском и др. кодексах - Σοφα Ιησο Υο Σιρχ (Премудрость Иисуса, сына Сирахова). Известны евр. названия: (Книга Бен-Сиры), (Притчи сына Сирахова), (Премудрость сына Сирахова). В Зап. Церкви помимо названий Sirach и Liber Iesu filii Sirach получило распространение название Ecclesiasticus (Церковный; впервые у Cypr. Carth. Test. adv. Jud. II 1), т. к., несмотря на то что книга в канон не входила, она употреблялась в Церкви. Греч. версия книги использовалась для нравственного наставления уже достаточно рано (Ап. 85; Athanas. Alex. Ep. pasch. 39). Текст Оригинал В предисловии к греч. переводу книги сказано, что первоначально Иисус, сын Сирахов, написал ее по-еврейски. В 1896 г. в Каирской генизе были найдены фрагменты евр. текста И., с. С., к. (больше половины книги), датируемые XI-XII вв. В 1931 г. обнаружено еще несколько фрагментов: среди рукописей Еврейской теологической семинарии Америки (22. 22 - 23. 9 и 32. 16 - 34. 1; текстологи относят фрагменты к рукописи Е), в Кумране (2Q18, 11Qpsa; Сир 51. 13 слл.) и в Масаде (39. 27 - 44. 17). Найденные рукописи были изданы: Peters N., ed. Liber Iesu filii Sirach sive Ecclesiasticus Hebraice: Secundum codices nuper repertos vocalibus adornatus addita versione latina cum glossario Hebraico-Latino. Friburgi Brisgoviae, 1905; Sanders J. A., ed. The Psalm Scroll of Qumran Cave 11 (11QPga). Oxf., 1965; Yadin Y. The Ben Sira Scroll from Masada. Jerusalem, 1965. |
| В лице Бен-Сиры мы находим законченный образ такого ветхозаветного человека, который живет вне эсхатологии, вне мессианства. Иешуа учил людей не столько надеяться и ждать, сколько жить в повседневности, ориентируясь на разум и Закон Божий. В его наставлениях воплотилась та сторона религиозной этики, которая воспитывает цельность души, стойкость воли и чистоту. Церковь Закона нуждалась в учителях типа Бен-Сиры. Если раньше тесное соприкосновение с язычниками вело к необходимости оберегать самую веру, то теперь такое соседство выдвинуло на первый план нравственный идеал иудейства. Как бы иллюстрацией этому может служить книга, написанная примерно в то же время, когда жил Иешуа. Она называлась Товит по имени своего главного героя. Рассказчик изобразил в ней израильтянина таким, каким, вероятно, хотел бы видеть его сын Сирахов. Книга Товита соединяет в себе драматизм сюжета с рельефно обрисованными характерами героев. Читатель невольно переживает с ними их беды и радости, с напряжением следит за их приключениями. Живые картины, напоминающие рассказы Книги Бытия, перемежаются с молитвами и духовными размышлениями персонажей. Нет смысла доискиваться, лежат ли в основе повести какие-то действительные события. Во всяком случае, исторических анахронизмов в Книге Товита куда меньше, чем уверяли многие придирчивые критики. Ясно и то, что содержание рассказа не могло быть измышлено иудейским писателем. Ведь он, бесспорно, предпочел бы говорить о своих единоплеменниках, а не о жителях Северного царства [ 22 ]. Это незатейливое, но дышащее искренней верой сказание прославляло людей, которые даже на чужбине не оставляют Закона Господня. Ветхозаветная Церковь живет всюду, где есть верные, исповедующие Творца и послушные Его воле. Автор Книги Товита и Бен-Сира — люди одного духа, цель у них общая: дать наставление в праведной жизни. Замечательно, что и тот и другой, живя в окружении языческого мира, не могут примириться с мыслью, что истина будет навсегда уделом одного Израиля. Надежда на всеобщее обращение звучит в молитве и завещании Товита: Благословен Бог вечно живущий и Царство Его! Прославляйте Его пред язычниками, сыны Израиля! Ибо Он рассеял нас между ними. Там возвещайте величие Его, превозносите Его перед всем живущим И все народы обратятся, и будут истинно благоговеть перед Господом Богом, и ниспровергнут идолов своих, и все народы будут благословлять Господа. Тов 13, 1, 3; 14, 6-7 |
| Хотя в книге нет страстности Иова и острых критических вопросов Экклезиаста, она тем не менее представляет собой важное свидетельство борьбы за синтез веры в час испытаний. Возможно, Иисус Сирахов спорит с Экклезиастом, когда в серии «теодицейных перикоп» защищает от возражений Божий план и порядок творения с его полярными структурами (15:11–18:14; 33:7–15; 40:1–11; 41:1–13); его настоящий ответ – это исповедание и гимн о целесообразности и благости непостижимых дел Божиих (39:12–35; 42:15–43:33). Обоснование этому дают продолжение традиций мудрости, в первую очередь большая похвала Премудрости самой себе в гл. 24: Премудрость – это обращение Бога не только к творению (как в Притч.8:22 слл.), но и к Израилю (избрание, присутствие на Сионе: 24:7 слл.–10 слл.). Последнее пристанище, где поселяется Премудрость после разнообразных географически локализованных мест пребывания, это, согласно 24:23, Тора Моисеева. Впервые встречающееся здесь соединение Премудрости и Торы (ср. Втор.4:6 слл.), выраженное в 17:7–14 как универсальный порядок творения, укрепляет идентичность Израиля перед лицом современных философских идей о мудрости и мировом законе (ср. философию Стои). Путь Премудрости Божией, как представляет его в краткой форме Сир.24 , развертывается и иллюстрируется автором-книжником в двух больших гимнах в конце произведения: вслед за хвалой порядку и чуду творения в 42:15–43:33 следует т.н. хвала отцам (44–49, 50), где в персонажах библейской истории прославляются дарованные Богом основы Израильской общности во времена Бен-Сиры – это семь основополагающих заветов от Ноя и патриархов до Аарона, Финееса и Давида. При всей убежденности в том, что эти заветы реализуются в фигуре и литургии первосвященника (гл. 50), книга демонстрирует открытость по отношению к новому историческому обращению Бога, хотя у мудреца, принимающего ограниченность человеческого бытия, сдержанное отношение к эсхатологическим и апокалиптическим идеям (ср. 3:19–24). 3.3 Страх Божий – корень и практика Премудрости |
| Сир 2:12–13). Напротив, леность, уныние и безвольная распущенность вызывают у нашего моралиста физическое отвращение (ср., например, Сир 22:1–2); все это есть для него “глупость” — глупость, понятая не как интеллектуальный недостаток, но как надлом воли и одновременно безбожие: именно потому безбожие, что глупость, и потому глупость, что безбожие. Так и “мудрость” есть для него отнюдь не атрибут теоретического интеллекта, но скорее атрибут воли; она состоит не в том, чтобы решать отвлеченные умственные вопросы (прямо осуждаемые в Сир 3:22–24), но в том, чтобы “управить сердце свое”. Хотя книга бен-Сиры принадлежит эллинистической эпохе, мы, читая ее, очень далеки от Эллады. Содержание этой книги держится в пределах житейского и жизненного здравомыслия; мы можем назвать его “ограниченным”, но обидное это словечко едва ли будет обидным для бен-Сиры, ибо в его мире “ограниченность” — ясная граница между посильным и непосильным, между необходимым и тем, что сверх нужды, — есть успокоительная гарантия того, что задачи человека можно сообразовать с его наличными силами. Чрез меру трудного для тебя не ищи, и что свыше сил твоих, того не испытывай (Сир 3:21). Что правда, то правда — “дерзаний” мудрость бен-Сиры не одобряет: кто любит опасность, тот впадет в нее (Сир 3:25). И все же обругать эту мудрость “мещанской” было бы несправедливо, и притом по двум причинам. Во-первых, внутри своего собственного мира наш автор чувствует себя очень уверенно, и ему совершенно чужды аффекты нервозной неполноценности, столь неизбежные для психологии мещанства; он “благообразен”, “важен” и “степенен” в хорошем старом смысле этих хороших старых слов, и никто не откажет ему в умении уважать себя и свое место во вселенной. Во-вторых, простой историзм обязывает нас видеть дидактику бен-Сиры в контексте реальных предпосылок существования тех людей, к которым она была обращена. Если мы представим себе простого человека, юридически свободного и не вовсе неимущего, но далекого от власти, который поставлен в условия политической несвободы, господствующей на эллинистическом Востоке, и потому знает, как мало от него зависит, но все же хотел бы прожить жизнь по-божески и по-человечески; который отнюдь не рвется спорить с сильными мира сего, но и не намерен позволять им залезать в его душу: который больше всего желал бы проводить дни свои тихо и мирно, но не смеет зарекаться ни от сумы, ни от тюрьмы; — если мы дадим себе труд увидеть этот социально-нравственный тип, мы поймем, что у сентенциозной книги нашего автора было надолго обеспеченное “место в жизни”. |
| Так и «мудрость» есть для него отнюдь не атрибут теоретического интеллекта, но скорее атрибут воли; она состоит не в том, чтобы решать отвлеченные умственные вопросы (прямо осуждаемые в главе 3), но в том, чтобы «управить сердце свое». Хотя книга бен-Сиры принадлежит эллинистической эпохе, мы, читая ее, очень далеки от Эллады. Содержание этой книги остается в пределах житейского и жизненного здравомыслия; мы можем назвать его – «ограниченный», но обидное это словечко едва ли будет обидным для бен-Сиры, ибо в его мире «ограниченность» – ясная граница между посильным и непосильным, между необходимым и тем, что сверх нужды, – есть успокоительная гарантия того, что задачи человека можно сообразовать с его наличными силами. «Чрез меру трудного для тебя не ищи, и что свыше сил твоих, того не испытывай». Что правда, то правда – «дерзаний» мудрость бен-Сиры не одобряет: «Кто любит опасность, тот впадает в нее». И все же обругать эту мудрость «мещанской» было бы несправедливо, и притом по двум причинам. Во-первых, внутри своего собственною мира наш автор чувствует себя очень уверенно, и ему совершенно чужды аффекты нервозной неполноценности, столь неизбежные для психологии мещанства; он «благообразен», «важен» и «степенен» в хорошем старом смысле этих хороших старых слов, и никто не откажет ему в умении уважать себя и свое место во вселенной. Во-вторых, простой историзм обязывает нас видеть дидактику бен-Сиры в контексте реальных предпосылок существования тех людей, к которым она была обращена и среди которых из века в век находила учеников. Если мы представим себе человека, юридически свободного, уважаемого и не вовсе неимущего, который поставлен в условия политической несвободы, господствующей на эллинистическом Востоке, как она господствовала во времена фараонов и будет господствовать во времена византийских императоров; который знает, как мало от него зависит, но все же хотел бы прожить жизнь по-божески и по-человечески; который отнюдь не рвется спорить с сильными мира сего, но и не намерен позволять им залезать в его душу; который больше всего желал бы иметь до конца дней «тихое и мирное житие», но не смеет зарекаться ни от сумы, ни от тюрьмы, – если мы дадим себе труд увидеть этот социально-нравственный тип, мы поймем, что у нравоучительной книги «сына Сирахова» было надолго обеспеченное место в жизни. |
| Так и «мудрость» есть для него отнюдь не атрибут теоретическою интеллекта, но скорее атрибут воли; она состоит не в том, чтобы решать отвлеченные умственные вопросы (прямо осуждаемые в главе 3), но в том, чтобы «управить сердце свое». Хотя книга бен-Сиры принадлежит эллинистической эпохе, мы, читая ее, очень далеки от Эллады. Содержание этой книги остается в пределах житейскою и жизненною здравомыслия; мы можем назвать его — «ограниченный», но обидное это словечко едва ли будет обидным для бен-Сиры, ибо в его мире «ограниченность» — ясная граница между посильным и непосильным, между необходимый и тем, что сверх нужды, — есть успокоительная гарантия того, что задачи человека можно сообразовать с его наличными силами. «Чрез меру трудною для тебя не ищи, и что свыше сил твоих, того не испытывай». Что правда, то правда — «дерзаний» мудрость бен-Сиры не одобряет: «Кто любит опасность, тот впадает в нее». И все же обругать эту мудрость «мещанской» было бы несправедливо, и притом по двум причинам. Во-первых, внутри своего собственною мира наш автор чувствует себя очень уверенно, и ему совершенно чужды аффекты нервозной неполноценности, столь неизбежные для психологии мещанства; он «благообразен», «важен» и «степеней» в хорошем старом смысле этих хороших старых слов, и никто не откажет ему в умении уважать себя и свое место во вселенной. Во-вторых, простой историзм обязывает нас видеть дидактику бен-Сиры в контексте реальных предпосылок существования тех людей, к которым она была обращена и среди которых из века в век находила учеников. Если мы представим себе человека, юридически свободного, уважаемого и не вовсе неимущего, который поставлен в условия политической несвободы, господствующей на эллинистическом Востоке, как она господствовала во времена фараонов и будет господствовать во времена византийских императоров; который знает, как мало от него зависит, но все же хотел бы прожить жизнь по-божески и по-человечески; который отнюдь не рвется спорить с! сильными мира сего, но и не намерен позволять им в его душу; который больше всего желал бы иметь до конца дней «тихое и мирное житие», но не смеет зарекаться ни от сумы, ни от тюрьмы, — если мы дадим себе труд увидеть этот социальнонравственный тип, мы поймем, что у нравоучительной книги «сына Сирахова» было надолго обеспеченное место в жизни. |
| Около 190 г. до Р. Х. в Палестине (и притом скорее всего в Иерусалиме) жил ученый книжник, страстный любитель благочестивых игр слова и мысли, почитатель древних хахамов, к которому уместно приложить его же собственные слова: Он будет искать мудрость всех древних и поучаться в пророчествах; он будет вникать со вниманием в рассказы о мужах именитых и следить за тонкими извитиями притчей; он будет испытывать сокровенный смысл притчей и прилежать к загадкам притчей (см. Сир 39:1–3). Книжника этого звали Иешуа бен-Элеазар бен-Сира; будучи усердным читателем книг, он решился и сам написать книгу — сборник сентенций и афоризмов. В 132 г. до Р. Х. его внук, свято чтивший память своего деда, приехал в Египет, где он нашел, что местные евреи недостаточно культивируют традиции отечественной премудрости; им в назидание он перевел сочинение бен-Сиры на греческий язык. Много бессонного труда положил я в то время, чтобы довести книгу до конца и выпустить ее в свет для тех, которые на чужбине желают учиться и подготавливают свои нравы к тому, чтобы жить сообразно закону, — замечает переводчик в своем предисловии к греческому тексту. Вплоть до 1896 г. только греческий текст и был известен науке, так что приходилось верить на слово внуку бен-Сиры, что книга первоначально была написана по-еврейски; затем значительная часть еврейского оригинала была найдена в Каирской генизе (хранилище Второй мировой войны); текстология книги бен-Сиры обогатилась кумранскими находками. Как и хахамы былых времен, создатели книги притчей Соломоновых, Йешуа бен-Сира — резонер; современному читателю, который, как известно, не любит резонеров, этот автор может в недобрую минуту напомнить шекспировского Полония (или, чтобы сравнение было взято из библейского круга — одного из трех многоречивых друзей Иова). Справедливости ради, однако, надо сказать, что если перед нами резонер, то резонер на редкость восторженный и вдохновенный; проповедуемые им идеалы — духовная дисциплина, трезвенное самообладание, умная и радостная скромность — внушают ему энтузиазм самого неподдельного свойства. |
| Удивителен контраст между настроением, царящим в книге, и той беспокойной эпохой, в которую жил ее автор. Но нередко именно так и бывает, что произведения, насыщенные бурными чувствами, рождаются в годы внешнего мира и, напротив, в периоды катастроф, как оазисы, возникают островки мира. Книга Иова была написана в обстановке сравнительно спокойной; Бен-Сира же сохранил свою невозмутимую ясность в дни, когда осаждались крепости и чужеземные солдаты непрерывным потоком проходили по Палестине. Иешуа — проницательный психолог, он хорошо изучил человеческую природу и чужд романтических иллюзий. Не советуйся с женою о сопернице ее и с трусливым — о войне, с продавцом — о покупке и с покупателем — о продаже, с жадным — о благодарности, с немилосердным — о благотворении, с ленивым работником — о его работе. Сир 37, 11-12 Но ирония мудреца не переходит в сарказм и мизантропию. Говоря о женских пороках, он не забывает и о доброй жене, этом венце совершенства; обличая алчных богачей, не отрицает возможности употребить имение во благо. Книга Бен-Сиры поразительно многогранна. Наряду с советами относительно хозяйства в духе Гесиода или о воспитании детей в ней содержатся псалмы, поднимающиеся до уровня лучших творений священной поэзии. Однако Иешуа прежде всего — выразитель идеалов рядового человека. От него мы узнаем, чем жил, о чем думал и к чему стремился иудей накануне страшного испытания, которому неожиданно подверглась его вера. Странно, однако, что Апокалипсис Исайи и Книга Иова как будто бы прошли мимо мудреца. Это показывает, насколько сложной была жизнь ветхозаветной Церкви и как много было в ней независимых течений. Сам Иешуа, как мы уже говорили, соединил в своей книге две различные традиции. С одной стороны, она — произведение светского мудреца-хакама, а с другой — вдохновлена любовью к Торе и Храму, что резко отличает ее от Притчей и Экклезиаста. «Премудрость» Бен-Сиры состоит из стихотворных глав, которые собраны без определенного плана. Однако, несмотря на это, она проникнута единым духом. Иешуа проповедует «знание»; но это не научное познание, как его понимали греки, а своего рода «наука жизни», та наука, которую Толстой впоследствии назовет самой важной для человека. Бен-Сира — моралист, чем-то напоминающий французских писателей XVII века. В его сентенциях, наблюдениях, оценках бытие человека рассматривается под определенным углом зрения. Свой практический опыт он взвешивает на весах Закона. |
| (3) Автобиографические заметки указывают на то, что книга многократно завершалась, а затем вновь продолжалась (ср. 16:24 слл.; 24:30–34; 33:16–18; 39:12–14:32, а также два заключения/подписи 50:27–29 и 51:30). (4) Открытым остается вопрос об отдельных крупных стадиях роста. Открывала ли, к примеру, гл. 24 изначально вторую часть, была ли она продолжением 1:1–23:27 (+ 51:13–29), или же ею завершалась первая часть (1:1–24:29)? Трудно понять также и то, какова была история редакций концовки книги, начиная с больших фрагментов после 38:24 слл.: является ли 42:15–43:33 заключением или началом заключительной композиции? (5) Крупные части наставления Бен-Сиры возникли, очевидно, в «доме учения» (51:29), т.е. были предназначены для занятий («циклы поучений»), как показывает развитие отдельных фрагментов такого рода. (6) Происхождение от Бен-Сиры (аутентичность) ставится под сомнение или дискутируется лишь для очень малого числа текстов краткой версии ( Hebr I , Gr I): впрочем, представляется, что и страстная молитва о спасении Сиона 36:1–17, и заключительный акростих 51:13–30b хорошо связываются с литературным и богословским контекстом; иначе обстоит дело лишь с литанией 51:12a-o, дошедшей только в HsB. 2.2 Исторический контекст Иисус, сын Элеазара (Бен-Сира, греч. Сирах – «броня?», возможно, семейное имя), согласно различным указаниям, которые мы находим в книге, принадлежал к числу Иерусалимских граждан. Идеальный (авто)портрет книжника 38:24–39:11 говорит о досуге (38:24), путешествиях (39:4; ср. также 34:9–11) и общественной деятельности (39:4.10 слл.) и прославляет возвышающееся сословие книжников. В 51:23, 29 мудрец приглашает в свой «дом учения», т.е. в свою школу. Остается открытым вопрос, был ли сам приверженец или почитатель первосвященника из рода Ониадов, исполнявшего эти обязанности еще до начала споров о преемстве (ср. хвала Симону, гл. 50: очевидно, речь идет о Симоне II, ок. 220–195г. до н.э.), священником или храмовым писцом при священниках (ср. упоминание таковых в указе Антиоха III от 197г. до н.э.: Иосиф Флавий, Древности, XII, 142). Если книга и читалась в Кумране и содержит некоторые точки соприкосновения с мышлением Кумранской «общины» (45:25: связь священнического союза с Давидовым; упоминание Садока в сомнительном с точки зрения авторства псалме между 51:12 и 13), все же нельзя назвать автора предтечей кумранитов. То же самое следует сказать и о наименовании его «протосаддукеем» (несмотря на близость в эсхатологии и в том, что касается священства). Различие в темах, общих с эфиопским Енохом, таких как творение, суд и откровение (ср. Сир.3:21–24 ), могло бы указывать на современные споры; это может быть отнесено и к прославлению действующей династии первосвященников в Сир.50:1–24 в сравнении с критикой в эфиопском Енохе и Завещании Левия. |
| Впрочем, человек не должен считать себя обреченным на тот или иной вид существования. Он сам выбирает себе путь. «Когда нечестивый проклинает сатану, то он проклинает себя». Иешуа подробно останавливается на всевозможных пороках, уродующих человека. Он рисует портреты расточителей, болтунов, распутников, пьяниц, скупцов, говорит о клевете, властолюбии, малодушии. Психологические характеристики чередуются у него с меткими афоризмами. «Многие пали от острия меча, — замечает он, — но не столько, сколько от языка»; «нет яда опаснее змеиного, и нет гнева опаснее гнева женского»; «каков начальник города, таковы и живущие в нем»; «как между пригнанными камнями вбивается кол, так между куплей и продажей проникает грех» [ 19 ]. Каков же положительный герой Бен-Сиры? Это рачительный глава семьи, любящий муж, строгий отец, человек, нескорый на слово, всегда обдумывающий свои решения. Он не гонится за богатством, но и не чужд радостей жизни. Он справедлив, добр, вежлив и осмотрителен, никогда не изменяет данному слову и готов в любой момент оказать помощь нуждающемуся. Одним из величайших благ жизни Иешуа считает дружбу. «Кто нашел друга нашел сокровище»; «пусть будет у тебя много знакомых, но советник — один из тысячи»; «не отвергай старого друга… новый друг как новое вино, когда состарится, тогда будешь пить его»; «останься верен ближнему в нищете его»; «не стыдись вступиться за друга» [ 20 ]. Нечестивых же человек должен сторониться, насколько это возможно. Кто пожалеет ужаленного заклинателя или того, кто приблизился к хищнику? Так и человек, входящий в общение с нечестивым. Сир 12, 13 Как правило же, Бен-Сира требует от своих учеников гуманности и отзывчивости. Даже раба своего праведный человек должен «считать как бы братом и не обижать его». Обычно считают, что Закон Ветхого Завета — это только закон мести: «око за око, зуб за зуб». Но книга Бен-Сиры свидетельствует против подобного мнения. Его милосердие можно назвать почти евангельским. Не укоряй человека, обращающегося от греха, помни, что все мы виноваты. Тот, кто мстит, получит отмщение от Господа, и Господь точно сочтет грехи его. Отпусти прегрешения ближнему твоему, и тогда помолись, и простятся тебе грехи твои. Сир 8, 6; 28, 1-2 |
|
|
