| Исаакий (Иван Трофимов; 1878–1952), иеромонах. Из крестьян Петербургской губ. 14 июня 1899 г. поступил в Валаамский монастырь. 19 октября 1904 г. зачислен в послушники, 1 марта 1908 г. пострижен в монашество. Проходил послушания в гостиной, просфорной, был помощником эконома. 29 июня 1908 г. рукоположен в иеродиакона, 28 ноября 1910 г. – в иеромонаха. Как свободно владеющего финским языком, его неоднократно отправляли исполнять настоятельские обязанности в приходах, где временно не было настоятеля. Состоял законоучителем в финской народной школе на Валааме, входил в ее дирекцию, был депутатом от монастыря на церковных соборах. С 1927 г. заведовал монастырской канцелярией. С 1935 г. занимал пост наместника монастыря, руководил эвакуацией монастырского имущества в Финляндию. Исполнял обязанности благочинного Коневского, Печенгского и Линтульского монастырей (1938–1942). Исавр (Иван Андреевич Андреев; 1874–1961), иеромонах. Родился в Тверской губ., в крестьянской семье. 21 августа 1898 г. поступил в Валаамский монастырь. 16 сентября 1902 г. зачислен в послушники. 1 марта 1908 г. принял монашеский постриг. 1 октября 1911 г. рукоположен в иеродиакона. 11 июля 1920 г. – в иеромонаха. Проходил послушания при рухлядной на Валаамском подворье в Москве. В 1917 г. вернулся на Валаам. В схимническом постриге принял имя Иоанн. В 1957 г. переехал в Псково-Печерский монастырь. Скончался 1 июля 1961 г. Похоронен в пещерах Псково-Печерского монастыря. Исаев Иоанн Сергеевич (1898–1965), инок. Родился в д. Андреевской Тарусского уезда Калужской губ. 10 октября 1916 г. прибыл на Валаам. Иувиан (Иван Красноперов; 1880–1957), монах. Родился в Пермской губ., в семье священника. В 1896 г. окончил Пермское Духовное училище, преподавал в церковно-приходской школе. 10 июня 1899 г. прибыл на Валаам. 24 марта 1910 г. пострижен в монашество. С 1925 по 1931 гг., по предписанию Церковного управления, за отстаивание «старого стиля» в богослужении был сослан в Тихвинский скит. Заведовал канцелярией, архивом метеорологической станции. С 1947 г. – библиотекарь. |
| Отроковица-киевлянка Н. П., приехавшая в Оптину Пустынь в Страстную Субботу 1993 года, привезла святыню – частицы облачения священномученика Владимира, митрополита Киевского и Галицкого, и раздавала братии. О. Трофиму дала перед пасхальным крестным ходом. Эта отроковица, в шестилетнем возрасте попавшая под чернобыльское облучение, была очень больна и часто приезжала в Оптину, где ей было легче. «С 10 до 12 лет, – вспоминает она, – я жила в Оптиной Пустыни, и без родителей было сперва одиноко… И тут Господь мне послал как наставника о. Трофима. Мой духовный отец не благословил меня пересказывать наши с ним разговоры. Но один разговор могу передать. “Отец Трофим, – говорю, – опять я провинилась и давно не писала домой”. А он вздыхает: “Да и я давно домой не писал”. А потом сказал, потупясь: “Вот мы оставили родных и приехали сюда работать Божией Матери. Неужели Царица Небесная оставит их?” О. Трофим был веселый и часто подкармливал меня фруктами. Теперь я понимаю, что он не ел фрукты на братской трапезе, а приносил их мне… Когда уже перед самым крестным ходом я отдала о. Трофиму частицу мантии священномученика Владимира Киевского, он благоговейно приложился к ней и сказал: “Как жаль, что я не знаю ничего о его жизни”. – “Отец Трофим, – сказала я, – у нас в Киеве сейчас выходит книга о священномученике Владимире. Я обязательно привезу ее вам, и вы все прочтете”. – “Если доживу”, – ответил он так серьезно, что у меня оборвалось сердце. Я даже рассердилась: “Ну как вы можете так говорить? Вы обязательно доживете! Слышите, обязательно!” Приложился он еще раз к частице мантии и ушел с ней благовествовать свою последнюю Пасху». Никто особенно не замечал, как проводил о. Трофим пасхальную ночь. Но отдельные моменты известны. Храм был полон – очень много было людей из Козельска, Москвы и других мест. Отец Трофим носил записки от свечного ящика и несколько раз наталкивался в тесноте на незнакомого отрока, стоявшего у входа в алтарь. «Ты чего здесь вертишься?» – спросил о. Трофим. Тот отвечал: «Думаю… можно ли мне войти в алтарь?» – «А ну, брысь отсюда, – сказал о. Трофим, – и чтобы больше я тебя у двери не видел». Но не прошло и нескольких минут, как о. Трофим разыскал в толпе отрока. «Прости меня, брат, ради Христа, – сказал он. – Может, в последний раз на земле с тобой видимся, а я обидел тебя». На вопрос игумена Т., причастился ли он сегодня, – о. Трофим ответил: «Да», – и лицо его осветилось радостью. |
| Так он и жил до последнего дня своей жизни. И картина была такая — идет инок Трофим перед Пасхой через двор монастыря, а его то и дело окликают: «Трофим, помоги!» Вот паломники с братией мучаются, не в силах занести громоздкий старинный буфет в узкие двери трапезной. Подошел Трофим, взвалил буфет на себя и аккуратно пронес сквозь двери. А ему уже машет рукой автомеханик: «Трофим, подсоби!» На крыле КамАЗа вмятина, и водители силятся выпрямить ее кувалдой и хоть как-то отрихтовать. А Трофим одними руками о колено выпрямил на крыле вмятину. Рассказывает штукатур Пелагея Кравцова: «К Пасхе 1993 года мы спешили закончить ремонт Свято-Введенского собора. И один угол в Никольском приделе уже трижды переделывали, а все равно сочится откуда-то вода и пучит штукатурку. Ну, руки опускаются: сколько можно переделывать? „Трофим, — говорю, — посмотри, в чем тут дело?“ Нашел он причину и заделал течь, так качественно, что тот угол в соборе и поныне цел. Помню, пожаловалась я тогда Трофиму: „Работаю в монастыре, а помолиться некогда. Домой приду — стирка, готовка, и уже падаю в кровать“. А Трофим говорит: „Ты за работой молись. Вот так“. Зачерпнул раствор, штукатурит и говорит с каждым нажимом: „Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго“. В меня это как въелось. С тех пор, как возьму инструмент в руки, так сама побежала молитва: „Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную“. Без молитвы уже работать не могу». Вспоминает послушница Лидия, а в ту пору оптинский бухгалтер: «К Пасхе так спешили с ремонтом собора, что во время ремонта пережгли переходник и один из двух храмовых электрочайников. А причастников на Пасху всегда так много, что с одним чайником не управиться. Электрочайников в продаже нигде не было. Один человек обещал починить, но… А Трофим без всяких наших просьб взял электрочайник и переходник на ночь к себе в келью и к утру все починил». Из записей паломницы Галины Кожевниковой, г. Брянск: «В 1993 году в монастыре еще жили семьи мирян, и соседкой инока Трофима была бабушка Елена. Я записала ее рассказ: „Отец Трофим был заботливый и любил людей. Увидел, что я унываю, и спрашивает: „Что ты, матушка, такая грустная?“ — „Ограда моя завалилась“. — „О, это мы сейчас поправим“. Поставил мне новую ограду к Пасхе, все вымыл, вычистил в саду и в келье и ушел к Богу в чистоте“». |
| Рассказывает паломник-трудник Сергей Сотниченко из Мариуполя: «Как-то я хотел выйти из храма, когда гасили свечи перед Шестопсалмием. Трофим стоял тогда за свечным ящиком и остановил меня: „Не уходи сейчас. Лучше раньше уйти или позже, а на Шестопсалмии выходить нельзя, Шестопсалмие — это Страшный Суд“. Еще помню, как один человек вернулся из тюрьмы и рассказывал Трофиму о тамошних нравах. „Тюрьма, — сказал Трофим, — это монастырь диавола. Все, как у нас, только наоборот; у нас учат смирению, а там — гордости“. В ту пору мы с Трофимом чинили часы для братии и паломников, а запчастей не хватало. А я увидел у Трофима часы и говорю в шутку: „О, мне как раз такие на запчасти нужны! Отдай их мне“. Проходит день или два, и он приносит мне свои часы и говорит: „Я подумал и решил, а зачем мне они? В храме есть часы. Куда больше?“» Рассказывает Татьяна Щекотова из Петербурга: «С Трофимом мы дружили, но обращался он со мной строго. Однажды я бухнулась на колени, увидев, что иеромонах в алтаре коленопреклоненно читает молитвы. Мирянам в это время земные поклоны делать не положено. И Трофим поднял меня с колен, сказав: „Ничего не делай неосознанно“. В ту пору я коротко стриглась, ходила с непокрытой головой, а в храме набрасывала на голову капюшон. А Трофим подарил мне на праздник книги и нарядный белый платок с цветами. С тех пор и стала ходить в платочке. А после убийства иеромонах Павел сказал мне: „Смотри, не занашивай платок. Трофим его на мощах освящал“». Автомеханик Николай Изотов, работавший тогда в Оптиной, рассказал: «Трофим был мой лучший друг. Рассказывать о нем можно часами, но приведу лишь один случай. Пришел я раз на работу злой — с женой поругались. Весна, у всех огороды распаханы, а я до восьми работал тогда в монастыре. Ну, когда мне тракториста искать? Трофим увидел меня и спрашивает: „Что невеселый?“ Так и так, говорю, — жена на развод грозится подать. А Трофим успокаивает меня и говорит: „Мы сейчас возьмем благословение у отца эконома, и в обед мигом распашем твой огород“. |
| В своем последнем письме к родным инок Трофим писал: " Монах должен жить только в монастыре и в тайне. Стараться быть один. Монос — один . То есть монастырь — это житие в одиночку и молитва за всех. Это очень непросто " . " Молитва за всех… " . Таким его и запомнили в монастыре: вот отец Трофим помогает местным бабушкам вспахать огород, вот утешает плачущую женщину, обещая помолиться за ее пьющего мужа, вот готовит подарки своим любимым бабушкам — разноцветные платочки, приложенные к мощам преподобного, вот увещает непутевую " паломницу " , которая не в силах исправить с свой гибельный образ жизни… А вот он на своем тракторе уже бороздит шамординские поля, подбадривая валящихся с ног сестер, не давая им впасть в уныние от непосильных трудов. Отец Трофим запомнился всем оптинцам веселым, неунывающим иноком. Однако когда после мученической кончины братий стали вспоминать последние дни их земного жития и слова, то оказалось, что все трое преподобномучеников предчувствовали свою близкую кончину, усилили свои молитвенные подвиги и даже начали раздавать свои вещи. Игумен Т. вспоминал, как в понедельник 2-й седмицы Великого поста он задержался после службы в алтаре и увидел, как инок Трофим, прибрав в пономарке, взял просфору и, благоговейно вкушая ее со святой водой, сказал: " Слава Богу, неделя прошла. Теперь и разговеться можно " . — " А ты что, всю неделю не ел, что ли? " — спросил его отец Т. " Ничего, я привычный " , — ответил инок. " Признаться, я не поверил ему тогда, — рассказывал игумен Т., — а позже узнал, что отец Трофим имел привычку поститься, не принимая пищи, и куда более долгие сроки " . Отца Трофима все любили и, казалось, знали. А после убийства выяснилось — человек он был закрытый и сотаинников не имел. Отец Трофим был истинный монах — тайный, внутренний, а внешней набожности и фарисейства в нем и тени не было. Иеромонах Ф. как-то пожаловался отцу Трофиму, что засиживается ночью за книгой, а потом просыпает полунощницу. " А я, — говорит отец Трофим, — если засижусь ночью, то уже не ложусь. Встану перед кроватью на колени и положу голову на руки. Руки в таком положении быстро затекают. Тут уж не проспишь — вскакиваешь с первым ударом колокола " . А полунощницу он любил: " Держись за полунощницу! " — советовал он. Осенней порой монастырская братия мобилизуется на сбор картошки. Уставшие, вымокшие под дождем труженики возвращаются с полей поздно вечером. Однажды на общей исповеди иеромонах С. решил пристыдить молящихся: " До чего мы дожили — в храме пусто, а у всех оправдание: " Батюшка, но мы же так поздно возвращаемся с поля " . Привожу в пример: вчера последним в 12 часов ночи с поля вернулся инок Трофим, и он же первым пришел на полунощницу… " . |
| Однажды приехал в Оптину Пустынь из Братска, где жили родные о. Трофима, молодой священник о. Андрей. Здесь познакомился с земляком – о. Трофимом. Батюшка был еще неопытным в духовном отношении и много почерпнул полезного для себя из бесед с иноком. Он стал молиться по четкам, добиваясь непрестанной Иисусовой молитвы. О. Трофим подарил ему свои четки и просил не смущаться этим: «У меня их много, – сказал он, – в кармане, в келлии, в кабине трактора». Потом о. Трофим начал покупать духовные книги и церковную утварь и отсылать бандеролями о. Андрею в Братск, в храм преподобного Андрея (Рублева). Впоследствии о. Андрей будет крестить многочисленных родственников о. Трофима в Братске и станет их духовником. Но это уже после смерти о. Трофима. Когда о. Трофима начали готовить к постригу в мантию (это было уже в начале 1993 года), он сказал: «Не хочу быть ни иеродиаконом, ни священником, а вот монахом быть хочу – настоящим монахом до самой смерти». Но не так отдаленной казалась ему в то время его смерть, памятованию которой он, как и Иисусовой молитве, с Божьей помощью сумел приобучиться. Летом 1992 года он как-то сказал, что надеется прожить еще «полгода». А перед Рождественским постом: «До Рождества доживу, а вот до Пасхи – не уверен»… В то же время он готовил для некоторых людей пасхальные подарки. Во время Великого поста о. Трофим был в храме ежедневно. «Он пономарил, – вспоминает о. М. – Старались его заменить, но он проявлял большое рвение к исполнению своей чреды». Несмотря на свою силу, он так уставал, что однажды в храме даже упал – однако быстро встал и продолжал свое дело. В предрассветном сумраке, когда люди шли на полунощницу многие удивлялись, что о. Трофим, обычно ходивший быстро, еле брел… Господь давал ему силы. Вспоминают, что в Страстную седмицу он налаживал колокола. «Я любовалась о. Трофимом, – рассказывает пожилая трудница К. – Работаю на цветниках, а о. Трофим рядом работает на звоннице, обновляя к Пасхе колокольную снасть». Инокиня С. видела и другое. Звонит как-то о. Трофим один. Падает снег… И вот с последним ударом припал инок-звонарь к гудящему колоколу щекой, закрыл глаза… Лицо изможденное, усталое. Отзвонив, приходит он в храм и снова «летает», и кажется, что силы в нем иссякнуть не могут. Он не только звонит и пономарит, но ищет – кому и в чем надо помочь. Вот починил электрочайник, необходимый в храме для приготовления запивки св. Причастия, а потом помог штукатуру, белившему в соборе к Пасхе, устранить течь, от которой размокал один из углов… Тогда рядом с братскими келлиями еще оставались и дома мирян. В одном из них жила бабушка Елена. «Увидел, что я унываю, – рассказывает она об о. Трофиме, – и спрашивает: “Что ты, матушка, такая грустная?” – “Ограда моя завалилась…” – “О, это мы сейчас исправим!” – Поставил мне новую ограду к Пасхе, все вымыл, вычистил сад». |
| В обеденный перерыв он, действительно, быстро распахал мой огород на мини-тракторе. Жена довольна, а я тем более. Едем в монастырь, а Трофим спрашивает: — Ты утреннее-то правило читаешь? — Когда? — говорю, — некогда! С утра бегом на работу бегу. — Ну, пятнадцать минут тебя не утянут! С тех пор неопустителъно исполняю утреннее правило». Из воспоминаний бывшего оптинского паломника-трудника, ныне настоятеля пустыни Спаса Нерукотворного в д. Клыкове игумена Михаила (Семенова): «Отец Трофим был для меня первым „живым монахом“, которого я увидел так близко, и я смотрел на него во все глаза. Я работал тогда по послушанию шофером, и нас с Трофимом послали в командировку в Липецк. Была зима, гололед. Мы везли железо, и машину с тяжелым грузом вело порой юзом. В этой поездке я дважды попал в аварию. Помню, съезжаем с горы, жму на все тормоза, а машина идет юзом и летит уже, вижу, в кювет. Все, думаю, смерть. И слышу, как крикнул Трофим: „Господи, помилуй!“ А только он вскрикнул, машина встала, как вкопанная. Вылез я из кабины и стою в шоке; смотрю, машина, зависла над обрывом и лишь одним колесом на шоссе стоит. Как не опрокинулись — непонятно. Я растерялся, а Трофим быстро разгрузил железо, чтобы машина не кренилась, и побежал в деревню за трактором. Вытащили нас. Приезжаем в деревню, а там бабуля, по просьбе Трофима, уже чай вскипятила и принимает нас, как родных. Отогреваемся в тепле, а я дивлюсь на Трофима — как легко и хорошо у него все получается. Бабуле, а она бедно жила, припасы наши оставил, а она нам все: „Сынки, сынки!“ И приглашает еще приезжать. Понравился мне Трофим, а все же точит сомнение: да, но что же, думаю, в нем монашеского? Я ведь тогда монахов по книгам представлял этакими суровыми исихастами, не выпускающими четок из рук. А у Трофима я даже четок сперва не увидел. Думал, он просто сидит в кабине и молчит. И лишь позже обнаружил, что он всю дорогу молился, перебирая скрытно четки в рукаве. Это тайное, не показное монашество инока Трофима я открыл для себя не сразу. А пока расскажу про вторую аварию. В городе нас снова потащило по гололеду, и я стукнул машину частника. Вмятина была небольшая, но денег заплатить за ремонт у нас не было. И частник сказал, что вызовет ГАИ, и меня лишат водительских прав. Мы везли тогда с собой на продажу коробки серебряных крестов. Трофим дал частнику сколько-то серебряных крестов. Тот, обрадовавшись, простил нас, а я расстроился: „Лучше бы, — говорю Трофиму, — у меня права отобрали, чем монастырское добро раздавать“. А он отвечает: „Брат, мы едем по послушанию, а лишат тебя прав — застрянем здесь. Послушание превыше всего“. И еще меня удивило — моих аварий Трофим „не замет ил“. Он вообще никого не осуждал. |
| Незадолго до смерти инок Трофим сказал своему другу механику Николаю Изотову: «Ничего не хочу — ни иеродиаконом быть, ни священником. А вот монахом быть хочу — настоящим монахом до самой смерти». Как раз перед Пасхой инока Трофима готовили к постригу в мантию, и в Оптиной на это есть свои приметы — перед постригом или рукоположением в сан на человека вдруг обрушиваются особо строгие требования и епитимьи. Но в монастыре этих строгостей ждут, присматриваясь с тайной радостью: кого нынче «чистят» для пострига? Так вот, перед Пасхой инока Трофима «чистили», и он жизнерадостно полагал земные поклоны, отлично понимая, что к чему. «Не готов я пока для пострига, — сказал он. — Еще бы дожать!» «Вот ведь промысл Божий, — сказал после Пасхи иеромонах Ф., — „чистили“ о. Трофима для пострига, а почистили для Царствия Небесного». Из записей Галины Кожевниковой: «К концу Великого поста иные из братии уже изнемогали, а о. Трофим переносил пост и бдения с видимой легкостью. Он был человеком сильной воли. Один иеродиакон вспоминает, что к концу Великого поста он изнемог уже до уныния, а о. Трофим его спросил: „Отец, ты что такой?“ „Сил нет. Чайку выпить, что ли?“ — „Чаек тоже чревоугодие“. — „Я же от уныния хочу!“ — „А ты возьми и просто не пей. И если чего хочется, лучше не ешь. Если мы здесь все хорошее получим, то что нам достанется там?“» Сегодня уже известно, что у иноков Трофима и Ферапонта было в обычае не принимать никакой пищи в первую и последнюю неделю Великого поста. Но эту уже привычную для себя норму поста инок Трофим переносил с легкостью, и был от природы необычайно вынослив. Между тем, последним Великим постом в нем проглядывали те признаки измождения, что заставляют предполагать — инок Трофим пошел в этот раз на сугубый подвиг. Он шел уже на пределе сил, и это было заметно утром. В пятом часу утра, когда братия идут на полунощницу, лица во тьме еще неразличимы. Но инока Трофима узнавали еще издали по его стремительному летящему шагу. «На молитву надо спешить, как на пожар», — писал преподобный Оптинский старец Антоний. Именно так спешил и летел в храм инок Трофим, опережая по пути многих. Теперь его перестали узнавать. Просфорник Саша Герасименко вспоминает, как он неспешно шел на полунощницу, обогнав во тьме некоего человека. Оглянулся и не поверил — неужели Трофим? Он шел, превозмогая себя и с таким усилием, будто нес неподъемную ношу. |
| Брат Трофим — человек горячий Если тихого инока Ферапонта мало кто знал даже в Оптиной, то другой сибиряк, инок Трофим, приехавший в монастырь в августе 1990 года, был знаменит, пожалуй, на всю округу. В Оптиной не в ходу та форма дерзости, когда к монашествующим обращаются по имени, но обязательно скажут: «Отец Ферапонт». Исключение — инок Трофим, к которому все обращались по имени, но этому есть свое объяснение. Паломник-трудник Виктор вспоминает: «Трофим был духовный Илья Муромец, и так по-богатырски щедро изливал на всех свою любовь, что каждый считал его своим лучшим другом. Я — тоже». «Он был каждому брат, помощник, родня», — сказал об иноке Трофиме игумен Владимир. Мирское имя инока было Алексей Татарников. Но сквозь годы кажется, что он родился Трофимом и родился именно в Оптиной, став настолько же неотъемлемым от нее, как это небо над куполами, вековые сосны, храмы, река. Тем не менее именно Трофима из Оптиной сперва «выгнали», то есть выписали из гостиницы, когда истек установленный для паломников срок. Но в том-то и дело, что он приехал в монастырь поступать в братию, а потому говорил «выгнали», не объясняя за что. Почему так произошло — никто не знает. Но есть одно предположение: человек он был горячий. Зазора между словом и делом у него не было. Например, встречает Трофима некий брат и начинает рассуждать на тему, что вот надо бы сделать в келье полку для икон, но как и из чего эти полки делают не знает. «Сейчас подумаю», — отвечает Трофим. И тут же приходит в келью брата с молотком и фанерой, сделав полку безотлагательно. Откладывать он не мог. И если уж из далекой Сибири Трофим ехал в Оптину с мыслью о монашестве, то эта монашеская жизнь должна была начинаться не в отдаленном будущем, а непременно сегодня, с утра. Из более поздних времен известен случай, когда инок Трофим ходил просить, чтобы его поскорее постригли в монахи. «А может, тебя сразу в схиму постричь?» — спросили его. — «Батюшка, я согласен!» В общем, «схимнику» тут же указали на дверь. И все-таки сибиряк был терпелив, и от Оптиной не ушел, поселившись в землянке в оптинском лесу. На рассвете он первым являлся на полунощницу и работал в монастыре во славу Христа, поражая всех мастерством и трудолюбием. Как-то к нему в землянку заглянул местный житель Николай Жигаев и спросил удивленно: |
| Как-то раз он возил дрова куда-то за Руднево и сделал при этом внеплановую ездку, узнав, что в холодном, нетопленном доме лежит без дров больная старушка. Он привез ей дрова, растопил печь и уже возвращался в монастырь, когда первый удар колокола возвестил, что до всенощной осталось 15 минут. На службу он явно опаздывал, ибо по дороге до монастыря ехать минут тридцать. И тогда он бросил свой трактор, как танк, напрямик, заныривая на скорости в овраги. Рядом с ним в кабине сидела тогда иконописец Ольга С., и ей стало страшно, но не от этих оврагов, а от того, как внезапно переменился Трофим. Он всегда был улыбчив. А тут рядом с ней сидел незнакомец с таким отрешенно-серьезным лицом, что ей показалось: его нет на земле — он весь в молитве и весь перед Богом. Ко всенощной они тогда успели. Никого в монастыре не любили так, как инока, Трофима и никому, вероятно, не попадало больше, чем ему. Сам инок рассказывал об этом так: «Сперва по гордости хотел все сделать по-своему, а за непослушание бесы больно бьют. Зато когда приучишь себя к послушанию, так хорошо на душе». Имя Трофим в переводе с греческого означает «питомец». Он действительно питомец Оптиной и любимое дитя ее, наделенное редким в наш гордый век даром — даром Ученика. А чтобы показать, что такое труд ученичества, где воистину на ошибках учатся, расскажем, как нес епитимью инок Трофим. Бывало, оптинцы сокрушаются — ох, Трофима опять поставили на поклоны, и это по нашей вине! Помню, в монастыре испекли свой первый хлеб, а пекарем был Трофим. И в общем ликовании — свой первый хлеб! — пол Оптиной набилось в пекарню снимать пробу. А хлеб был горячий и такой вкусный, что, не благословясь, ополовинили выпечку, а епитимью за это нес Трофим. Так вот, он воспринимал епитимью как милость Божию, предваряющую Страшный Суд, а земные поклоны любил. Один раз в Оптикой гостил Владыка и, наблюдая, как жизнерадостно несет епитимью инок Трофим, охотно полагая земные поклоны, сказал уважительно: «Хороший инок». Возможно, кто-то скажет, что об этом не надо писать. Но в монастырь приходят люди не с ангельскими крыльями за плечами, а истинный подвижник — до смерти ученик. И вычеркнуть труд ученичества из жизни инока Трофима — это вычеркнуть его подвиг. |
|
|
