| Dealing with Its Language, Literature and Contents. Including the Biblical Theology: In 4 v./Ed.: J. Hastings. Edinburgh; N.Y., 1898–1902). Учрежденное ранее Британское общество библейской археологии приступило к печатанию своего периодического издания – «Proceedings of the Society of Biblical Archaeology», где печатались статьи, входившие в сферу интересов библейской археологии. Объем накопленного материала и насущная потребность богословской науки обусловили то, что период между двумя мировыми войнами стал временем рождения библейской археологии – науки, занимающейся раскопками на Святой Земле и в прилегающих районах и, на основании их анализа, освещающей события священной истории. В это время разворачиваются широкие раскопки в Иерусалиме (Е. Сукеник, Дж. Кроуфут, Р. Макал истер), в Иерихоне (Дж. Гарстэнг), Самарии (Дж. Кроуфут), Ме-гиддо (П. Ги (Гай), Г. Лауд), в Лахисе (Дж. Старки, О. Туф-нелл), где была найдена чаша с надписью, относящейся ко времени правления фараона Мернептаха, приблизительно к 1230 г. до Р.Х., т. е. к периоду завоевания Святой Земли. Однако главная роль в становлении библейской археологии принадлежит выдающемуся американскому археологу и лингвисту В. Олбрайту. Будучи человеком твердых христианских убеждений, Олбрайт рассматривал свою деятельность как собирание материалов и формулирование теорий, подтверждающих Священное Писание , и потому именно его можно считать подлинным создателем научной библейской археологии (см.: Cross F., Jr. W.F. Albright’s View of Biblical Archaeology and Its Methodology//BA. 1973. V. 36, 1. P. 2–5). Неудивительно, что Американская школа восточных исследований в Иерусалиме сейчас носит имя своего многолетнего главы: за время его работы на Святой Земле им и его учениками были проведены раскопки важнейших памятников библейского времени. Это Давир/Кириаф-Сефер (возм., совр. Телль Бейт-Мирсим), где в 1926 г. Олбрайтом совместно с М. Кейлем был раскопан город XIII в. до Р.Х.; это поселения XII в. до Р.Х. в Еглоне и Хевроне; это Вефиль (Бет-Эл), где четыре слоя полных сожжений города в 1200–1000 гг. |
| Но, к счастью, такие вечера были редкостью, потому что девочка стремилась на воздух, в свой торжественно тихий сад. Ей приходилось также водить посетителей, приезжавших осматривать церковь. И те, кто побывал здесь, рассказывали другим о юной привратнице, и эти рассказы привлекали сюда все больше и больше народу, так что даже в это время года в деревню почти каждый день наезжали гости. Старик следовал за ними поодаль, прислушиваясь к дорогому ему голосу, а когда посетители, простившись с Нелли, выходили из церкви, подступал к ним поближе или стоял с непокрытой головой у калитки, ловя обрывки их разговоров. Все хвалили девочку за ее ум и красоту. И как же старик гордился внучкой! Но что же эти посторонние люди часто добавляли к своим похвалам, разрывая ему сердце на части, почему он так горько плакал, забившись куда-нибудь в темный угол? Увы! Даже посторонние, те, кто любовался ею лишь минуту и, уехав отсюда, на другой же день забывал о ее существовании, — даже они видели это, даже они скорбели о ней, даже они сочувственно прощались со стариком и, уходя, перешептывались между собой. И жители деревушки, среди которых не было ни одного, кто не успел бы полюбить бедняжку Нелл, относились к ней так же: с нежностью, с сочувствием, возраставшим со дня на день. Даже школьники — беспечные, легкомысленные школьники — души не чаяли в этой девочке. Самые озорные из них вешали нос, если им не удавалось повстречать Нелл по дороге в школу, и сворачивали с пути, чтобы справиться о ней у решетчатого окошка. И когда Нелл сидела в церкви, они, случалось, осторожно заглядывали в отворенные двери, но никогда не заговаривали с ней первые, а дожидались, пока она сама не выйдет к ним. В этой девочке чувствовалось что-то такое, что поднимало ее надо всеми. И каждое воскресенье повторялось одно и то же. Здешние прихожане были все из бедных поселян, так как в замке, давно превратившемся в развалины, никто не жил и на семь миль кругом стояли только скромные деревушки. В церкви, в дни служб, Нелл привлекала к себе всеобщее внимание. На паперти вокруг девочки собиралась толпа; дети цеплялись за ее платье; старики и старухи ласково здоровались с ней, отвлекаясь от своих пересудов. Все они, и стар и млад, считали своим долгом обратиться к девочке с дружеским словом привета. Многие, кто жил мили за три, за четыре отсюда, приносили ей маленькие подарки; те, кто был победнее, попроще, ограничивались добрыми пожеланиями. |
| Устами такого наставника и были преподаны Нелл ее несложные обязанности. Девочка, и без того глубоко потрясенная спокойным величием церкви и мирной прелестью окружающих ее мест — древние развалины среди вечно юной природы, — внимательно слушала его рассказы и проникалась уверенностью, что здесь все овеяно добром и благостной чистотой. Это был мир, куда не имели доступа ни грех, ни горе, — безмятежный приют, где не было места злу. Познакомив Нелл с историей чуть ли не каждой могилы и каждой надгробной плиты, бакалавр повел ее в древнюю подземную часовню, от которой остались теперь только унылые голые стены, и рассказал, как она освещалась в прежние времена, когда здесь был монастырь, и как среди подвешенных к потолку светильников, среди кадил с благовонными курениями, среди блистающих золотом и серебром парчовых одеяний, среди изображений святых и блеска драгоценных каменьев, под этими низкими сводами звучал в полуночный час хор старческих голосов, и монахи в капюшонах, преклонив колена, шептали молитвы и перебирали четки. Из подземелья он снова вывел Нелл наверх и показал ей высокие узкие галереи вдоль стен, где монахини, еле различимые снизу в своих темных одеждах, скользили бесшумными шагами и, словно мрачные тени, останавливались и прислушивались к песнопениям. Он рассказал ей, как рыцари, статуи которых покоились на гробницах, носили доспехи, ржавеющие теперь по стенам возле их могил, вот это шлем, это щит, это латная рукавица, — и как они, взяв меч в обе руки, размахивали им над головой, и как убивали с одного удара вот такими железными булавами. Девочка запомнила каждое слово из его рассказов, и ей часто снилось все это, и, просыпаясь среди ночи, она поднималась с постели и смотрела на церковь в смутной надежде, что в этих темных окнах вспыхнет свет и ветер донесет до нее величавые раскаты органа и звуки молитвенных напевов. Дряхлому сторожу скоро полегчало, и он снова стал выходить. От него девочка тоже узнала много нового для себя, хотя рассказы этого старика были несколько иного порядка. Работать он еще не мог, но однажды, когда на кладбище понадобилась свежая могила, пришел посмотреть, как ее роют. В тот день старику, видно, хотелось поболтать, и Нелл вступила с ним в разговор, сначала стоя рядом, а потом сев на траву и подняв к нему свое серьезное личико. |
| Храм однопрестольный. Он перекрыт сомкнутым сводом, над которым возвышается глухой деревянный барабан, обшитый железом. Стены украшены «готическими» арочками, нишами, пирамидками-пинаклями. Иконостас — «готический», со стрельчатыми нишами и образами в чеканных окладах. Рядом с церковью находится склеп князей Черкасских с беседкой-сенью (кровля не сохранилась) и мраморными надгробиями первой половины XIX в. Здесь были два рельефных изображения из белого мрамора (ныне — в Коломенском краеведческом музее). Отдельно стоящая колокольня покоится на четырех пилонах. Оба яруса обработаны также в «готическом» духе; звонница венчается шпилем. В доме напротив церкви какое-то время жила М.Цветаева. Под старковскими сводами молилась А.Ахматова: Никольская церковь воспета в ее стихах. В числе последних настоятелей храма были священник Василий Озерецковский (конец XIX в.) и Григорий Зачатейский (служил с 1911 г.). Из-за гонений 1930-х гг. отец Григорий уехал в Москву, где был арестован. Он погиб в ссылке. Церковь на некоторое время закрывалась, но благодаря самоотверженности верующих не была разграблена. Регулярное богослужение в ней восстановлено с 1946 г. Долгое время старковская церковь была единственным храмом Коломенского района, в котором совершалось богослужение. За это время здесь собралось много реликвий и образов из разоренных храмов района. Особо почитается образ святителя Николая, хранящийся в трапезной. В 2003 г. стенопись в храме обновлена, храмовые иконы промыты. Источник: http://www.mepar.ru/eparhy/temples/?temple=338 История знаменитой подмосковной святыни Черниговской иконы Божией Матери связана с погостом Старки в коломенском крае. Чудотворный образ пожертвовала в пещерное отделение Гефсиманского скита Троице-Сергиевой лавры Александра Григорьевна Филиппова. Ее мать Наталья Григорьевна, сестра Варвара и брат Дмитрий погребены возле Никольской церкви погоста Старки в ограде с могилами князей Черкасских. Старые надгробия Филипповых сохранились. «Сказание о чудотворной иконе Богоматери, находящейся в пещерном храме Гефсиманского скита, что близ Троице-Сергиевой лавры» 1890 года детально описывает обстоятельства, при которых икона попала в лаврский скит. У Григория Алексеевича и Натальи Григорьевны Филипповых было четверо детей: Александра, Варвара, Екатерина и сын Дмитрий. Екатерина приняла монашество в московском Зачатьевском монастыре. Варвара вышла замуж за князя Александра Борисовича Черкасского, чей род владел коломенскими селами Черкизово и соседним погостом Старки. Главную роль в истории обретения Черниговской иконы сыграла старшая дочь Александра. |
| Питер Вашингтон Скачать epub pdf Глава 1. Источник и ключ Девятнадцатый век в Европе был великой эпохой независимых духовных учителей (многие из которых, впрочем, оставались, по крайней мере номинально, христианами). Обычным поводом для разрыва с официальной церковью было, как правило, стремление восстановить истинную веру. Но тяга к власти заводила подобных реставраторов чересчур далеко, и мятежники против религиозных традиций неизменно приходили к парадоксальной ситуации, требуя от своих последователей сурового повиновения и полного подчинения. Этот парадокс отлично иллюстрирует история англичанина Г. Дж. Принса 4 . В 1841 г. мистер Принс, бывший в ту пору викарием при пасторе Чарлинча в Сомерсете, основал движение за религиозное возрождение в рамках англиканской церкви. Он был настолько уверен в принципе божественного руководства, что советовался с Богом, стоит ли ему брать с собой зонтик на прогулку. Принс был замечательным оратором, умелым организатором и весьма обаятельной личностью. Без труда добившись признания своего пастора, мистера Старки, ставшего его преданным учеником, Принс приступил к осуществлению своей миссии. Каждое воскресенье он читал проповеди с такой страстью, что обычно равнодушный сельский приход, состоявший из фермерских семейств и батраков, вскоре дошел до такого безумного религиозного экстаза, какой можно было встретить в те времена разве что у крайних сектантов. На проповедях Принса мужчины тряслись с головы до ног, женщины вопили, и даже маленькие дети бились в припадках. Церковь в Чарлинче вскоре приобрела несколько двусмысленную славу, и Принс привлек к себе внимание епископа Бата и Уэлса, который проявил недовольство своим подчиненным. Действия Принса подрывали установленный порядок вообще и церковную иерархию в частности. Податливость, которую проявил пастор Старки перед собственным викарием, создавала дурной прецедент с точки зрения церкви, а зажигательные проповеди Принса попахивали методизмом – учением, крепко-накрепко ассоциировавшимся в представлении большинства англикан с революцией. Получив несколько предупреждений от епископа, Принс и Старки решили покинуть не только Чарлинч, но и саму англиканскую церковь . Они обосновались в близлежащей деревне Спэкстон и создали независимое религиозное сообщество под названием «Агапэ», или «Пристанище любви». Это общество финансировалось богатыми приверженцами Принса, главным образом женщинами, в том числе – четырьмя сестрами Ноттидж, трех из которых Принс выдал замуж за своих учеников. Четвертую сестру родственники успели поместить в психиатрическую лечебницу, прежде чем она последовала примеру сестер, однако сила убеждения Принса была такова, что девушка ухитрилась бежать и в конце концов присоединилась к остальным последователям бывшего викария. |
| 354 Чтобы ни у кого не возникло искушения истолковать эти, довольно ограниченные по объему, утверждения в расширительном смысле, специально уточним: мы вовсе не намерены признавать неисторическими тексты, от которых настоящее доказательство не зависит. 355 Например, главные источники наших сведений о жизни императора Тиберия – это Светоний, Тацит и Дион Кассий. Эти авторы и в самом деле противоречат друг другу во многих местах. Но число «противоречий» выросло бы неимоверно, если бы мы предположили, что каждый случай упоминания одним автором о событии, пропущенном у другого автора, следует считать противоречием. 356 Основательную критику использования такого приема в исследованиях Нового Завета, главным образом в связи с работами Реджинальда Фуллера о Евангелиях, см. в Alston 1997, рр. 148–183. 357 Цитируемый Старки «тонкий наблюдатель» – это Уильям Пейли (Paley 1859, р. 336). Соответствующие примеры судебных дел см. в Прим. к работе Старки (Starkie 1833, р. 488), а также у Саймона Гринлифа (Greenleaf 1874, рр. 32–36). Старки – далеко не единственный ученый-правовед, высказывавший подобную мысль. 359 См. в частности, трагикомическую попытку использования методов библейской критики в юридической сфере – кратко описанную в Wenham 1992, рр. 253–255, историю процесса о плагиате Флоренс Дикс против Герберта Уэллса. 360 Данное положение сформулировано в общих чертах Самуэлем Бирскугом (Byrskog 2002) и детально обосновано Ричардом Бокемом (Bauckham 2006). См. также у Эллисона Трайтса (Trites 2004, р. 128 и далее). 362 Ср. суждения Штрауса (Strauss 1879, рр. 410–411), Пола Майера (Maier 1997, рр. 194–196) и Мартина Хенгеля (Hengel 1977). 363 Более подробный анализ характерного для Кроссана творческого подхода к истории см. в Craig 1997, рр. 249–271. 364 Мы принимаем традиционное отождествление Иоанна, сына Зеведея, с «любимым апостолом Иисуса» и с автором четвертого Евангелия – главным образом, по причинам, кратко изложенным Крейгом Бломбергом (Blomberg 2001, рр. 22–41). 365 Райт (Wright 2003, chap. 4, особ. рр. 200–206) довольно обстоятельно доказывает, что мировоззрение евреев той эпохи никак не могло привести учеников от их собственной веры в Иисуса как в великого пророка или даже Мессию к мысли о будущем Его воскресении. Действительно, идея телесного воскресения – в рамках всеобщего воскресения в конце этого мира – была присущей еврейскому религиозному сознанию, но прежде этого срока и для отдельных личностей его не чаяли. |
| Закрыть itemscope itemtype="" > Человек, установивший культ праздника Рождества Христова в западноевропейской культуре Чарльз Диккенс (1812-1870) 12.01.2021 1009 Время на чтение 5 минут В дни, когда весь православный мир празднует рождение Спасителя, хочется сказать о писателе, который в корне изменил отношение к празднику Рождества Христова в западноевропейской культуре. Имя этого человека Чарльз Диккенс. 7 февраля 2021 года ему исполнится 209 лет. Культ Рождества у Диккенса начинается с культа семьи и детства Чарльз Диккенс (1812-1870) – это писатель, который рассказывает о празднике Рождества в свете культа семьи, важности семейных отношений. Будучи рожденным в многодетной семье и пробивая себе дорогу в жизнь из тотальной нищеты, Диккенс всегда ценил то, что утратил еще в детстве. Джон Диккенс, отец писателя, был достаточно непосредственным, но весьма легкомысленным человеком и вел разгульный образ жизни, за что был посажен в долговую тюрьму. Эту семейную трагедию писатель передал в романе «Крошка Доррит» (“Little Dorrit”). Чарльз был вторым ребенком среди восьмерых детей в семье Диккенсов, и уже в возрасте 11-ти лет он вынужден был взять на свои хрупкие детские плечи функцию кормителя семьи. Будущий писатель пошел работать на фабрику ваксы, где трудился в тяжелейших условиях, став живым свидетелем рабской эксплуатации детского труда. Так маленький Чарльз вынужден был резко повзрослеть под влиянием внешних обстоятельств. Об этом тяжелом опыте писатель поведал в романе о Дэвиде Копперфильде (“David Copperfield”). Христианские ценности реализуется у Диккенса, прежде всего, в отношении к детям и детству. Имея опыт тяжелого детства, писатель как бы компенсирует его нехватку, создавая образы таких героев как мистер Пиквик, тот же Дэвид Копперфильд, Мартин Чезлвит, маленькая Нелл, Барнеби Радж, старик Джо и другие. Все образы переполнены детским непосредственным взглядом на мир, который помогает героям не только видеть в людях хорошее, но и служить им любовью. Некоторые названные герои, такие как маленькая Нелл в романе «Лавка древностей» (“The Old Curiosity Shop”), даже жертвуют своей жизнью ради ближних. |
| — Ведь такой колодец все равно что могила! — продолжал ее собеседник. — Самая настоящая могила! А кто из наших стариков призадумался над тем, что и у нас силы убывают с каждой весной и жизни остается все меньше и меньше? Никто! — А сколько лет вам самому? — невольно спросила девочка. — Стукнет семьдесят девять — будущим летом. — И вы все еще работаете, когда позволяет здоровье? — Работаю ли? Ну, еще бы! Посмотрела бы ты, какие я здесь сады развел. Взгляни в окно. Вот этот клочок земли я перекопал и засадил собственными руками. К будущей осени деревья так разрастутся, что неба не увидишь. Да и зимой дел у меня тоже хватает. С этими словами он открыл шкаф, стоявший рядом с его стулом, и достал оттуда несколько маленьких деревянных шкатулок, украшенных несложной резьбой. — Любители старины покупают у меня эти безделушки на память о нашей церкви и наших развалинах. Я делаю их из того, что есть под рукой, — из обрезков дуба, а то из старых гробов, уцелевших в склепах. Вот как раз такой сундучок — видишь кованые уголки? На это пошли медные надгробные дощечки, на которых и надписи нельзя было прочесть. Сейчас у меня мало этих вещиц, а к лету все полки ими заставлю. Восхищенная его работой, девочка похвалила ее и вскоре ушла, раздумывая по пути, почему же этот старик, почерпнувший из своей работы и из всего, что его окружало, такую суровую мораль, не хочет применить ее к себе и, твердя о бренности человеческой жизни, как будто не сомневается в собственном бессмертии. Впрочем, вдумавшись, она поняла, что таким сотворило человека милосердное провидение и что старый кладбищенский сторож, строящий планы на будущее лето, ничем не отличается от других людей. Погруженная в свои мысли, Нелл подошла к церкви. Подобрать в связке ключ от ее дверей оказалось нетрудно, так как все они были с надписанными ярлычками из пожелтевшего пергамента. Ключ повернулся в замке с глухим звоном, и когда Нелл затворила за собой дверь и робкими шагами вошла в церковь, гулкое эхо, прокатившееся под высокими сводами, заставило ее вздрогнуть. |
| Если тишина и покой скромной деревушки так глубоко проникли в сердце Нелл потому, что путь сюда, который измерили ее слабеющие ноги, был тяжел и мрачен, то как же взволновалась девочка, очутившись одна в торжественном безмолвии этого храма, где дневной свет, проникающий в глубокие проемы окон, казался седым от старости, где в воздухе стоял запах земли и плесени — еле уловимый запах тления, реющего под этими сводами и между колонн, словно дыхание минувших веков! Нелл увидела здесь щербатые плиты, так давно истертые ногами благочестивых паломников, что время, кравшееся по их стопам, успело стереть эти следы и искрошить самый камень. Она увидела здесь гнилые стропила, обрушившиеся арки, обнаженную кладку стен, скромную могильную насыпь, горделивую гробницу, на которой уже нельзя было разобрать эпитафии. И все это — мрамор, камень, железо, дерево и прах, — все служило как бы общим памятником разрушению и гибели. Творения бога и человека — и лучшие и худшие, и самые простые и самые пышные, и величественные и убогие все делило общую участь, все говорило сообща об одном и том же. В одном из приделов церкви была когда-то рыцарская часовня, и там, опоясанные мечами, закованные в латы, как и при жизни, сложив на груди руки, скрестив ноги, покоились на каменных ложах статуи рыцарей — участников крестовых походов. Около некоторых гробниц на ржавых крюках висело рыцарское вооружение, шлемы, кольчуги. Поломанные, ветхие, они все еще сохраняли свою былую грозность. Так, кровавые деяния людей переживают их, и тяжкие следы войн и насилий остаются на земле и после того, как люди, творившие это зло, давно превратились в прах и тлен. Девочка села среди застывших в неподвижности надгробных фигур, которые, мнилось ей, сообщали такую тишину этой древней часовне, какой не было больше нигде, — с чувством благоговейного страха, смягченного восхищением, осмотрелась по сторонам и поняла, что теперь ее осенит счастье и покой. Она взяла библию с полки, прочитала несколько страниц, потом опустила книгу на колени и стала думать о грядущих весенних днях, о веселой летней поре, о косых лучах солнца, которые тронут эти спящие фигуры, о листьях, которые будут трепетать в окнах и играть с собственной тенью на освещенных плитах пода, о пении птиц, о распускающихся на воле почках и бутонах, о легком ветерке, который залетит сюда и осторожно шелохнет ветхие хоругви у нее над головой. Часовня наводила на мысли о смерти. Ну что ж! Пусть люди умирают — часовня эта останется. Все, что здесь видит глаз, что слышит ухо, будет и дальше жить с такой же безмятежностью. И разве покоиться здесь сном так уж мучительно? |
| Вернемся в коломенский край на погост Старки, который сегодня является частью села Черкизово. С левой стороны от входа в Никольский храм сохранились могилы и старые каменные надгробия с именами Филипповых и Черкасских. Многие имена знакомы нам по «Сказанию» 1890 года. Здесь погребена мать семейства Наталья Григорьевна, которая по болезни на три месяца оставила детей в Хотьково. Рядом лежат двое из младших детей: Дмитрий Филиппов и Варвара, в замужестве Черкасская. Благодаря последней семья Филипповых оказалась на погосте среди могил владельцев Черкизово. Княжеский род Черкасских был знатным и древним, но супруг Варвары Филипповой Александр Борисович Черкасский был полукрестьянского происхождения. Об этом есть рассказ в автобиографической книге «Из пережитого» известного коломенского публициста XIX века Н. П. Гилярова-Платонова. Два его прадеда служили священниками в храмах владений Черкасских, поэтому знали «подноготную» местных помещиков. В Черкизово рядом стояло сразу три церкви. Первая Соборная церковь предназначалась для крестьян. Второй храм князь Черкасский построил для себя, чтобы не молиться вместе с крепостными. Такой приход называли «ружным», а его священник получал жалованье непосредственно от помещика. Третий храм Николая Чудотворца на соседнем погосте Старки предназначался для фамильного погребения членов княжеской семьи. До нашего времени сохранилось две церкви: «ружная» Успенская и Никольская на погосте. Гиляров-Платонов писал, что князь Борис Михайлович Черкасский был холост. Фактически же сожительствовал с одной из своих крестьянок – дочерью кузнеца, которая родила пять или шесть детей. Они числились незаконнорожденными и напрямую не могли наследовать княжеский титул отца. В конце концов, Борис Черкасский сочетался браком с этой крестьянкой. Ее надгробие также стоит в ограде у Никольской церкви. Крестьянка стала после замужества «Статской советницей и княгиней Прасковьей Дмитриевной Черкасской». После законной женитьбы князь Черкасский задумал узаконить и своих детей. Тогда существовал хитрый способ за деньги купить дворянский титул для побочных детей знатных особ. Гиляров-Платонов пишет: «в Польше шляхтою хоть мост мости; оставалось найти подходящего шляхтича, который бы решился продать свое имя; затем найти дельца, который бы оформил куплю». Такого шляхтича нашли. Дети кузнецкой дочери стали дворянами Витоновскими. Затем с личного разрешения императора Александра Ikhязь усыновил собственных детей Витоновских и они превратились в полноценных Черкасских. Один из этих детей Александр Борисович Черкасский и стал мужем Варвары Григорьевны Филипповой – сестры дарительницы Черниговской иконы в лаврский скит. |
|
|
