Года через два после этого Павла вызвали в Малиновец для домашних работ. Очевидно, он не предвидел этой случайности, и она настолько его поразила, что хотя он и не ослушался барского приказа, но явился один, без жены. Жаль ему было молодую жену с вольной воли навсегда заточить в крепостной ад; думалось: подержат господа месяц-другой, и опять по оброку отпустят. Но матушка рассудила иначе. Работы нашлось много: весь иконостас в малиновецкой церкви предстояло возобновить, так что и срок определить было нельзя. Поэтому Павлу было приказано вытребовать жену к себе. Тщетно молил он отпустить его, предлагая двойной оброк и даже обязываясь поставить за себя другого живописца; тщетно уверял, что жена у него хворая, к работе непривычная, – матушка слышать ничего не хотела. – И для хворой здесь работа найдется, – говорила она, – а ежели, ты говоришь, она не привычна к работе, так за это я возьмусь: у меня скорехонько привыкнет. Мавруша, однако ж, некоторое время упорствовала и не являлась. Тогда ее привели в Малиновец по этапу. При первом же взгляде на новую рабу матушка убедилась, что Павел был прав. Действительно, это было слабое и малокровное существо, деликатное сложение которого совсем не мирилось с представлением о крепостной каторге. – Да ведь что же нибудь ты, голубушка, дома делала? – спросила она Маврушу. – Что делала! хлебы на продажу пекла. – Ну, и здесь будешь хлебы печь. И приставили Маврушу для барского стола ситные и белые хлебы печь, да кстати и печенье просвир для церковных служб на нее же возложили. Мавруша повиновалась; но, по-видимому, она с первого же раза поняла значение шага, который сделала, вышедши замуж за крепостного человека… Поселили их довольно удобно, особняком. В нижнем этаже господского дома отвели для Павла просторную и светлую комнату, в которой помещалась его мастерская, а рядом с нею, в каморке, он жил с женой. Даже месячину им назначили, несмотря на то, что она уже была уничтожена. И работой не отягощали, потому что труд Павла был незаурядный и ускользал от контроля, а что касается до Мавруши, то матушка, по крайней мере, на первых порах махнула на нее рукой, словно поняла, что существует на свете горе, растравлять которое совесть зазрит.

http://azbyka.ru/fiction/poshehonskaja-s...

Закрыть itemscope itemtype=" http://schema.org/Article " > Барская дурь за счет народа В то время как ограничивается социальная активность Церкви, сотрудников Сбербанка поучает индийский йогин Садхгуру 14.11.2017 2082 9 ноября индийский йогин Садхгуру выступил на лекции «Трансформация лидерства: новые вызовы и возможности» в рамках празднования 176-летия Сбербанка, сообщает РБК. «Завтра — это ложь, которую люди создают для себя», — заявил в своем выступлении перед сотрудниками Сбербанка индийский философ-мистик Садхгуру в ответ на вопрос главы Сбербанка Германа Грефа о том, как оставаться счастливым завтра. «Вчерашние дни — они в нашей памяти, а завтра это просто наше представление, наше воображение, если вы знаете, как справляться с этим моментом, вы знаете, как работать с вечностью, вам не нужно справляться с завтрашним днем. Если вы прямо сейчас скажете: «Давайте жить в этот момент» — не в этом смысл. Вы не можете находиться где-то в другом месте, вы можете находиться физически только здесь», — пояснил индийский гуру. «Завтра никогда не существует и никогда не будет существовать. Поэтому не бойтесь завтра», — заявил он. Греф лично пригласил Садхгуру провести лекцию в Сбербанке, сообщало на прошлой неделе издание The Bell. Ранее с лекциями в банке выступали американский экономист Нуриэль Рубини, слепой скалолаз Эрик Вайнмэйер, бизнес-консультант Джанелл Барлоу. Джагги Васудев, широко известный как Садхгуру — индийский йогин и философ. Основал благотворительную организацию «Фонд Иша», которая проводит программы йоги по всему миру, включая Индию, США, Великобританию, Ливан, Сингапур, Канаду, Малайзию, Уганду и Австралию. Фонд также вовлечен в различные общественные инициативы, ему был присвоен особый консультативный статус в Экономическом и социальном совете ООН. Выступление индийского гуру перед сотрудниками Сбербанка прокомментировал в интервью «Русской народной линии» заместитель председателя Синодального миссионерского отдела, член Межсоборного Присутствия Русской Православной Церкви, кандидат философских наук игумен Серапион (Митько) :

http://ruskline.ru/news_rl/2017/11/14/ba...

Сортировать по Исключить новости «Я, не глядя, подписывала эти протоколы». Лубянка, допросы и 20 лет за знакомство с иностранцем История жизни Зои Выскребенцевой, которая была секретарем и другом писателя Юлиана Семенова 29 октября, 2019 История жизни Зои Выскребенцевой, которая была секретарем и другом писателя Юлиана Семенова Юлиан Семенов, чьим другом и секретарем она была, называл Зою Выскребенцеву «моя каторжаночка». И имел на то основание: 20 лет лагерей – срок, полученный юной Зоей в далеком 1948 году. Годы, проведенные сначала на Лубянке, а потом в Мордовии, девушку, мечтавшую стать пианисткой, готовящуюся к свадьбе, не сломили. А вот судьбу сломали… Сегодня ей, коренной москвичке, 95 лет, а памяти и ясности ума позавидуют и молодые. И то, о чем Зоя Ивановна рассказывает, не просто история ее жизни, это история страны – трагическая и героическая, пугающая и поучительная. Итак, в 1924 году в старинном московском переулке Сивцев Вражек в семье инженера и домохозяйки родилась девочка… – У нас была трехкомнатная квартира в старинном барском доме. Потом его сломали, и нашу семью переселили на Малую Дмитровку – в коммуналку на пять семей, – рассказывает Зоя Ивановна. – Нам досталась большая комната – 25 метров. Помню, папа решил прибить карниз, чтобы повесить занавески. А потолки – 5 с половиной метров. Он на стол поставил табуретку, на табуретку что-то еще – и с этой высоты упал. Сильно ушиб грудину. Врач, к которому он обратился за помощью, сказал: «Ерунда, пройдет, грейте синим светом – утром до работы и вечером после работы». И за полтора месяца папа нагрел себе саркому. Папе сделали операцию, после которой на третий день он умер. В 51 год. Это случилось в сентябре 1945-го. Папина болезнь и смерть стали для меня первой в жизни трагедией.  – Жили вы сначала в «барском доме». А сами, случайно, не дворянских кровей? – Нет-нет! Семья у нас самая обычная. Папа родом из Мценска, мама москвичка. Ее отец, мой дедушка, в царское время сначала работал токарем-лекальщиком на заводе, это была высокая квалификация, а потом начальником цеха. После революции завод, а хозяевами его были немцы, закрыли. Деду предложили какую-то работу, но он не захотел с новой властью дела иметь. Уехал, построил себе дом в нынешнем Солнечногорске. Я там бывала девчонкой. У деда были три собаки, охотничьи, сеттеры, которых я очень любила. Я такая собачница была! 

http://pravmir.ru/ya-ne-glyadya-podpisyv...

(1723–1746) Письмо 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11     В настоящее время, Барский почти совсем забыт; но он ждет своего биографа: между ревнителями просвещения первой половины прошлаго века он должен занять свое место. Двадцать четыре года Барский странствовал по чужим землям с единственною целью – учиться; он сам говорит: идеже бо учение, тамо просвещение ума, а идеже просвещение ума, тамо познание истины. Отправляясь от этого убеждения, Барский всю жизнь искал истины. В конце прошлаго века, издано было его «Путешествие» и приобрело обширный круг читателей, судя по числу изданий этой книги. При малом развитии любви к чтению в тогдашнем обществе, такое явление заслуживает внимания и объяснения. Кажется, что «Путешествие» Барскаго известностию своею главным образом обязано искренности разсказа, увлекавшаго читателей. Кроме записок о своем паломничестве, Барский оставил еще печатаемыя здесь письма к родным, обнимающия двадцать четыре года его странствий. Письма эти сохранились подлинниками в библиотеке графа А. С. Уварова 381), куда поступили с другими рукописями от известнаго собирателя И. Н. Царскаго. Барский родился в 1701 году, в Киеве, где получил и школьное образование. О сем последнем он говорит: «аще же и не силен в науке был, обаче прошел малыя школы даже до риторики и начал философских. В сие же поучение вступил я сам, кроме 1 позволения отца моего и кроме помощи домашняго учителя; отец бо мой был книжен точию в Российском писании и в церковном пении; муж аще и благоговеен, но нравом прост, видя в ученых излишнее прение, гордость, упрямство, славолюбие, зависть и прочие обыкновенные их пороки и мня, яко от науки им сия бывают, а не от самовольнаго произволения, тщился всячески воспятить мне намерение, но не возможе, помоществующей мне матери. Многажды же и после покушался развращать меня словесы своими и советовал оставити малопотребную сию науку и в церковном упражнятися песнопении и чтении; но видя во мне неякую к сему непреоборимую естественную склонность и охоту, прочее оставил мя мирна.»

http://azbyka.ru/otechnik/Vasilij-Grigor...

– Батюшка Петр Андреич! – сказал добрый дядька дрожащим голосом. – Побойся Бога; как тебе пускаться в дорогу в нынешнее время, когда никуда проезду нет от разбойников! Пожалей ты хоть своих родителей, коли сам себя не жалеешь. Куда тебе ехать? Зачем? Погоди маленько: войска придут, переловят мошенников; тогда поезжай себе хоть на все четыре стороны. Но намерение мое было твердо принято. – Поздно рассуждать, – отвечал я старику. – Я должен ехать, я не могу не ехать. Не тужи, Савельич: Бог милостив; авось увидимся! Смотри же, не совестись и не скупись. Покупай, что тебе будет нужно, хоть втридорога. Деньги эти я тебе дарю. Если через три дня я не ворочусь… – Что ты это, сударь? – прервал меня Савельич. – Чтоб я тебя пустил одного! Да этого и во сне не проси. Коли ты уж решился ехать, то я хоть пешком да пойду за тобой, а тебя не покину. Чтоб я стал без тебя сидеть за каменной стеною! Да разве я с ума сошел? Воля твоя, сударь, а я от тебя не отстану. Я знал, что с Савельичем спорить было нечего, и позволил ему приготовляться в дорогу. Через полчаса я сел на своего доброго коня, а Савельич на тощую и хромую клячу, которую даром отдал ему один из городских жителей, не имея более средств кормить ее. Мы приехали к городским воротам; караульные нас пропустили; мы выехали из Оренбурга. Начинало смеркаться. Путь мой шел мимо Бердской слободы, пристанища пугачевского. Прямая дорога занесена была снегом; но по всей степи видны были конские следы, ежедневно обновляемые. Я ехал крупной рысью. Савельич едва мог следовать за мною издали и кричал мне поминутно: «Потише, сударь, ради Бога потише. Проклятая клячонка моя не успевает за твоим долгоногим бесом. Куда спешишь? Добро бы на пир, а то под обух, того и гляди… Петр Андреич… батюшка Петр Андреич!.. Не погуби!.. Господи владыко, пропадет барское дитя!» Вскоре засверкали бердские огни. Мы подъехали к оврагам, естественным укреплениям слободы. Савельич от меня не отставал, не прерывая жалобных своих молений. Я надеялся объехать слободу благополучно, как вдруг увидел в сумраке прямо перед собой человек пять мужиков, вооруженных дубинами: это был передовой караул пугачевского пристанища. Нас окликали. Не зная пароля, я хотел молча проехать мимо их; но они меня тотчас окружили, и один из них схватил лошадь мою за узду. Я выхватил саблю и ударил мужика по голове; шапка спасла его, однако он зашатался и выпустил из рук узду. Прочие смутились и отбежали; я воспользовался этой минутою, пришпорил лошадь и поскакал.

http://azbyka.ru/fiction/kapitanskaya-do...

– Что же тебе смешно? – История смешная случилась. Нужно же было случиться этой анафемской истории! Рублев выходит из-за перегородки и со смехом садится около меня. – Смешно и… совестно… – говорит он, ероша свою прическу. – Отродясь, братец ты мой, не испытывал еще таких пассажей… Ха-ха… Скандал – первый сорт! Великосветский скандал! Рублев бьет себя кулаком по колену, вскакивает и начинает шагать босиком по холодному полу. – В шею дали! – говорит он. – Оттого и пришел рано. – Полно, что врать-то! – Ей-богу… В шею дали – буквально! Я гляжу на Рублева… Лицо у него испитое и поношенное, но во всей его внешности уцелело еще столько порядочности, барской изнеженности и приличия, что это грубое «дали в шею» совсем не вяжется с его интеллигентной фигурой. – Скандал первостатейный… Шел домой и всю дорогу хохотал. Ах, да брось ты свою ерунду писать! Выскажусь, вылью все из души, может, не так… смешно будет!.. Брось! История интересная… Ну, слушай же… На Арбате живет некий Присвистов, отставной подполковник, женатый на побочной дочери графа фон Крах… Аристократ, стало быть… Выдает он дочку за купеческого сына Ескимосова… Этот Ескимосов парвеню и мовежанр, свинья в ермолке и моветон, но папаше с дочкой манже и буар хочется, так что тут некогда рассуждать о мовежанрах. Отправляюсь я сегодня в девятом часу к Присвистову таперствовать. На улицах грязища, дождь, туман… На душе, по обыкновению, гнусно. – Ты покороче, – говорю я Рублеву. – Без психологии… – Ладно… Прихожу к Присвистову… Молодые и гости после венца фрукты трескают. В ожидании танцев иду к своему посту – роялю – и сажусь. – А, а… вы пришли! – увидел меня хозяин. – Так вы уж, любезный, смотрите: играть как следует, и главное – не напиваться… – Я, брат, привык к таким приветствиям, не обижаюсь… Ха-ха… Назвался груздем, полезай в кузов… Не так ли? Что я такое? Тапер, прислуга… официант, умеющий играть!.. У купцов тыкают и на чай дают, и – нисколько не обидно! Нус, от нечего делать, до танцев начинаю побринкивать этак слегка, чтоб, знаешь, пальцы разошлись. Играю и слышу немного погодя, братец ты мой, что сзади меня кто-то подпевает. Оглядываюсь – барышня! Стоит, бестия, сзади меня и на клавиши умильно глядит. «Я, говорю, mademoiselle, и не знал, что меня слушают!» А она вздыхает и говорит: «Хорошая вещь!» – «Да, говорю, хорошая… А вы нешто любите музыку?» И завязался разговор… Барышня оказалась разговорчивая. Я ее за язык не тянул, сама разболталась. «Как, говорит, жаль, что нынешняя молодежь не занимается серьезной музыкой». Я, дуррак, болван, рад, что на меня обратили внимание… осталось еще это гнусное самолюбие!.. принимаю, знаешь, этакую позу и объясняю ей индифферентизм молодежи отсутствием в нашем обществе эстетических потребностей… Зафилософствовался!

http://azbyka.ru/fiction/chelovek-v-futl...

А.А. Половцов Зайончек, Иосиф, наместник Зайончек, князь Иосиф, наместник царства Польского, родился на Украине в 1752 г. и происходил из бедной дворянской семьи, которая не в состоянии была позаботиться о его образовании; юношеские годы провел в Каменец-Подольске, где воспитанием его отчасти руководили Сапеги, отчасти кружок местной военной молодежи, в среду которой рано попал Зайончек. Впрочем об этой эпохе его жизни сохранилось очень мало сведений; известно только, что он находился в рядах Барских конфедератов, а когда волна конфедераций силою русского оружия была подавлена, молодой Зайончек, около 1773 г., оказался выброшенным на берег Сены. Надо предполагать, что в Париж он прибыл вместе с возвращавшимися на родину французскими войсками, союзниками конфедератов. Здесь в кружке соотечественников-эмигрантов он занялся пополнением своего образования, которое действительно было очень скудным. Любопытный в этом отношении эпизод рассказывал сам Зайончек впоследствии: вскоре по прибытии в Париж ему случилось в одном из тамошних музеев увидеть прекрасную статую Венеры; не имея никакого представления о классическом искусстве, он принял ее за изваяние Богоматери и положил пред нею низкий земной поклон. Одаренный от природы недюжинными способностями, энергичный и увлекающийся, Зайончек, однако, скоро сделал большие успехи в своем развитии; он усердно изучал французскую «просветительную» литературу и одно время зачитывался творениями Руссо, который забросил в него, по мнению его противников, первые зародыши его будущего «якобинства». Вряд ли, однако, это влияние на него французской литературы было так сильно; в политическом отношении, по крайней мере, он в эти годы оставался консерватором, что помогло ему сблизиться с коронным гетманом Ф. К. Браницким, около этого времени, по делам Речи Посполитой, посетившим Париж. Браницкому понравился умный, энергичный и исполнительный молодой офицер, он сделал его своим адъютантом и увез с собою в Польшу. Здесь Зайончек вскоре произведен был в полковники и назначен командиром конного полка булавы «wielkiej koronnej».

http://azbyka.ru/otechnik/Spravochniki/r...

А.А. Половцов Полежаев, Александр Иванович Полежаев , Александр Иванович – поэт; род. в 1805 г., умер в 1838 году. Родился в селе Покрышкине, Саранского уезда, Пензенской губернии, в 20-ти верстах от Саранска. Отцом его был помещик этого села, Леонтий Николаевич Струйский, а мать, Степанида Ивановна, была дворовой девушкой в доме Струйских. Кроме поэта, А. И. Полежаева, плодом этой связи была еще дочь Олимпиада, об отношениях которой к брату-поэту мы ничего не знаем. Отец очень любил детей и намеревался усыновить их, но, вследствие семейных интриг, Степанида Ивановна, вопреки воле барина, была повенчана с мещанином соседнего города Саранска Полежаевым, фамилия которого перешла к будущему поэту. От него ли получил он и отчество – неизвестно. Невоздержный в своем поведении, по всей вероятности, и раньше, Леонтий Николаевич после насильственной потери сожительницы окончательно предался разнузданной жизни, наполненной кутежами и жестокостями по отношению к крепостным. К счастью для них, губернатором в Пензу назначен был в это время М. М. Сперанский, и, по его настоянию, Струйский выслан был на поселение в Тобольск. Покидал родное село, он поручил детей общему попечению своей матери, в частности же сына – брату своему Петру Николаевичу, а дочь – сестре Екатерине Николаевне. Полубарчонок по отцу, полудворовый по матери, П. одинаково кровно был связан и со средой помещичьей, барской, и со средой дворовой. В доме Струйского, проводившего жизнь в безобразных оргиях помещичьего произвола, оба эти мира так тесно переметались, что трудно было сказать, где кончался один и начинался другой. О детских годах П. в родительском доме мы узнаем из автобиографической поэмы «Сашка». Отсюда видно, что отец очень любил его, но о воспитании его не заботился. Проводя время то в барском доме, то среди дворни, будущий поэт усвоил все грубые замашки «дворового» мальчика: «исправно» выучил от своего «наставника», лакея из дворни, «весь сквернословный лексикон», в шесть дет играл на балалайке «Барыню» и не уступал кучерам в игре в бабки и свайку. Десяти лет Полежаев отправлен был в Москву, в модный тогда пансион Визара, в котором он пробыл пять лет. В первый же год пребывания своего в Москве он потерял отца, сосланного в Сибирь. Мы ничего не знаем об отношениях П. к матери, к бабушке со стороны отца и к дяде Петру Николаевичу. По-видимому, заботы о Полежаеве перешли к другому дяде, Юрию Николаевичу, жившему в Петербурге (на что находим указание в поэме «Сашка»). «Изучив» российский, латинский и французский языки, историю, географию и арифметику, П., получив увольнение от Саранского мещанского общества, подал 30-го сентября 1820 г. в Московский университет прошение о принятии его вольным слушателем на словесное отделение и на приемном экзамене был признан «способным к слушанию профессорских лекции в звании вольного слушателя».

http://azbyka.ru/otechnik/Spravochniki/r...

А.А. Половцов Шумский, Сергей Васильевич (Чесноков) Шумский , Сергей Васильевич (Чесноков) – артист драматической труппы Московских Императорских театров. Родился в 1820 г. в Москве в семье мещанина Чеснокова. Отданный в начале 1830-х гг. в Московское театральное училище, он вскоре обратил на себя внимание одного из лучших тогдашних преподавателей училища, знаменитого актера Михаила Семеновича Щепкина, который, взяв его под свое особое покровительство и наблюдение, с особым тщанием занялся развитием богатых природных способностей Ш. Но не один Щепкин высоко ценил его способности, отличал его и тогдашний директор Московских Императорских театров, Кокошкин, по распоряжению которого будущему артисту за исполнение в пьесе «Первый дебют актрисы Троепольской» роли артиста Шумского получил фамилию последнего. Выпущенный в 1843 г. из театрального училища, Ш., несмотря на покровительство Щепкина, а также и на то, что он уже успел создать себе в театральных кружках репутацию талантливого артиста, все же в первые годы оставался в тени. Вследствие интриг он или вовсе не получал ролей или же – самые незначительные в водевилях. Несмотря, однако, на явное нерасположение к себе театрального начальства, Ш. продолжал много работать и из самой незначительной водевильной роли старался сделать тип. Так, до него роль Мотылька в водевиле Ленского «Барская спесь» считалась совершенно ничтожной, почти выходной ролью, он же выполнял ее так, что публика (в ту пору очень скупая на аплодисменты) вызывала его по несколько раз. За ату роль Ш. впервые удостоился похвалы в печати. Чтобы как-нибудь выбиться на более широкую дорогу, Ш. решил уехать в провинцию. В 1845 г. счастливый случай помог ему устроиться в Одессе. Здесь в более благоприятной обстановке талант его значительно развился, и когда по возвращении в Москву в 1851 г. он выступил в водевиле «Ветреники или все против мужа», то сразу завоевал общие симпатии публики и занял прочное и видное положение в казенной труппе; вслед за первым дебютом ему поручена была роль Загорецкого в комедии Грибоедова «Горе от ума».

http://azbyka.ru/otechnik/Spravochniki/r...

А.А. Половцов Щепин, Константин Иванович Щепин , Константин Иванович – доктор медицины, профессор анатомии, физиологии и хирургии; родился в 1728 г. в Котельниче, уездном городе Вятской губ. Как сын священника, Щ. принужден был поступить в Вятскую духовную семинарию, тогда «Хлыновскую славено–латинскую школу», и там получил первоначальное образование. Несмотря на тяжелые условия, которыми было обставлено тогда получение этого образования в России, Щ. удалось все–таки окончить курс учения семинарии и в 1742 г. уехать, по совету Вятского епископа Варлаама Скамницкого, в Киевскую духовную академию доканчивать свое образование. Тут его стремлению к свету открылся большой простор; способности Щ. обратили на себя внимание, он шел впереди других студентов, и потому смело мог рассчитывать занять впоследствии почетное место профессора в этой академии. Но в это время в Киеве только и было разговоров, что о знаменитом тогда пешеходе В.Г. Барском, недавно возвратившемся из–за границы. Записки его о заграничной жизни переписывались во множестве экземпляров и читались нарасхват; рассказы его o вынесенных впечатлениях и виденных чудесах волновали не только студентов, но и большую часть Киевского общества; вполне понятно, что Щ. тоже увлекался ими и решил побывать во что бы то ни стало за границей. Случай, хотя и не особенно блестящий, скоро представился, и он уехал с одним греческим монахом в Константинополь, почти не имея никаких средств, кроме нескольких рублей, скопленных с большим трудом еще во время пребывания своего в духовной академии. В Константинополе Щ. познакомился с жившими там европейцами, научился у них английскому языку и пользовался их книгами. Однако жизнь здесь не могла надолго заинтересовать Щ. Вскоре он стал скучать и решил как–нибудь вырваться оттуда; денег, однако, не было, и приходилось выбирать одно из двух: или путешествовать по примеру Барского пешком, или возвратиться в Россию и там найти себе какое–нибудь занятие; Щ. предпочел последнее и скоро был в Петербурге.

http://azbyka.ru/otechnik/Spravochniki/r...

  001     002    003    004    005    006    007    008    009    010